Девочки-лунатики
Шрифт:
— Да я это, — раздосадовано произнесла Олеся. — Вы чего замок-то сменили. Полчаса тут колочусь. Откройте уже, я в туалет хочу.
Старуха вышла из квартиры, подошла к решетке и неожиданно строго сказала:
— Вот что, милая я тебе скажу. Мне тут прошмандовок не надо. Комнатку твою я сдала, так что давай сюда ключи и ступай подобру-поздорову.
Олеся вытаращила глаза.
— Ка-каких прошмандовок? — пролепетала она.
— А таких, — с неожиданным ехидством ответила баба Варя. — Али ты думаешь: бабка темная, ничего не знает, не понимает? Только я пока еще
Старуха протянула сухонькую лапку сквозь прутья решетки. Олеся подавила желание схватить эту сморщенную ручонку и дернуть, да так, чтобы бабка с хрустом врезалась в железные прутья.
— Ладно, — сквозь зубы сказала она, — отдам ключи. Вещи дайте собрать.
— Собрала я все давно, — бойко сказала баба Варя. — Давай ключи, потом впущу.
Делать было нечего. Олеся вынула из кармана связку и протянула ее старухе сквозь решетку. Бабка ловко сцапала их и отошла от решетки.
— Эй, вы куда?
— Соседей позову, чтоб ты на меня не напала. А то кто знает, чего у тебя на уме. Щас Антону Степанычу позвоню из сорок шестой… Погоди….
Олеся беспомощно сползла по стене, мучительно борясь с желанием разрыдаться. В конце концов, неужели она сотворила что-то ужасное, раз весь мир на нее ополчился? В конце концов, это ее жизнь, ее тело, и она вольна делать с ним все, что заблагорассудится. Почему какая-то чужая старуха, которая даже не родственница, смеет ее осуждать?
«А что скажет мама?» — вдруг подумала Олеся, и впервые от этой мысли ей стало по-настоящему страшно, от осознания, что ничего такого чистого, как ее детство, в жизни больше не будет. Не осталось задорных девчоночьих секретиков, перешептываний, маминого ласкового взгляда и теплого красного яблока, специально оставленного на подоконнике к ее возвращению из школы. Родители не простят. Это к гадалке не ходи. Они ту историю с Лехой еле вынесли, а уж такое…
Впервые в жизни Олеся стала сама себе противна.
Шахта лифта ухнула, а потом кабинка с гулом понеслась вверх, затем дверцы отворились, и наружу выкатился пожилой кряжистый мужчина, в спортивных штанах и куртке, поверх грязноватой майки. Шаркая стоптанными тапками, мужчина подошел к двери и неприязненно посмотрел на Олесю сверху вниз.
— Расселась она… Фу-ты, ну-ты… Варвара, где ты там?
— Иду, иду, Антон Степаныч, — торопливо ответила бабка и подошла к решетке.
— Эта что ли?
— Эта, эта, — закивала бабка.
— Ну, открывай.
Баба Варя открыла решетку и махнула тонким носом в сторону двух сумок и чемодана.
— На-кось, забирай свое барахло.
— Эй, — возмутилась Олеся, — вы чего мне тут суете? А телевизор? А ноутбук? А музыкальный центр?
— Твой сутенер забрал, — ехидно сообщила Варвара. — Сказал: должны ты ему.
— Вы что, с ума сошли? Какой сутенер? Почему вы отдаете кому попало мои вещи?
— Сошла, не сошла, не твое дело. А связываться я не стала, хочется еще немного пожить…
— А ну, пусти, — рявкнула Олеся и, оттолкнув бабку, ринулась в квартиру. Старуха
— Антоша, Антоша, держи ее! Ай, люди добрые, помогите…
Олеся не слушала. Захлопнув перед соседом дверь, она вбежала в комнату, которая еще недавно была ее, ожидая увидеть на прежнем месте свои вещи. Аппаратура пропала. На диванчике было постелено чужое одеяло. Олеся дернула дверцу ветхого шифоньера и увидела чужие полотенца, белье и одежду. На столике в пошлой розовой рамочке стояло фото незнакомой девушки, курносой, с простецкой косой и спокойным взглядом, до боли похожей на бывшую соседку по квартире Иру Самойлову, бросившую маетную Москву. Олеся растерянно оглядела комнату, а потом торопливо пробежала по квартире: не обманула ли бабка, не утащила ли все к себе.
Выходило — не обманула.
В дверь, прогибавшуюся от напора, колотили изо всех сил, и, кажется, там уже собиралась приличная толпа. Делать было нечего. Перед тем, как сдаться, Олеся сходила в туалет и, уставившись в одну точку, безнадежно думала: что делать?
Телевизора и прочего, конечно, жалко, на свои, кровные куплено, но это дело поправимое. Занимал вопрос: кто был таинственным сутенером, забравшим вещи? Посторонний, решивший воспользоваться ситуацией или, все-таки, Пряников?
Второй вариант был наиболее вероятным.
Шаркая ногами, как тот самый Антон Степаныч из сорок шестой квартиры, Олеся побрела к входной двери и откинула засов. Внутрь тут же ввалилась хозяйка, сопровождаемая целой оравой воинственно настроенных соседей, вывших на разные голоса. Не растерявшись, баба Варя вцепилась Олесе в куртку.
— Ты что делаешь, потаскуха, а? Ты что делаешь? Да я сейчас милицию вызову!
— Надо еёхние карманы проверить, — рассудительно заявил Антон Степаныч. — Наверняка пенсию сперла!
Соседи вдруг сплотили ряды и, недружелюбно засверкав глазами, одновременно сделали шаг вперед, словно действительно собирались ее обыскивать. Олеся задрала подбородок кверху и заорала:
— А ну, кто тут меня обыскивать собрался? Кто первый?
Она вывернула карманы наизнанку, сложив в отдельную стопочку кошелек, мобильный, кучу чеков из магазинов дьюти-фри и посадочные талоны, которые лишь по недоразумению не выкинула. Кучка росла, разваливалась, а Олеся все потрошила карманы, пока выкладывать стало нечего. Увидев такую неприкрытую ярость, соседи притормозили.
— Варвара, ты проверь, деньги-то на месте? — посоветовал бдительный Антон Степаныч. Баба Варя ринулась к серванту и торопливо заглянула внутрь.
— Вроде на месте, — неуверенно произнесла она. — И колечко лежит. Не взяла, кажись.
— Уйдите с дороги, — приказала Олеся.
Душа глухо ныла от смертельной злости и тоски, сдобренных изрядной долей отчаяния. Олеся понимала, что сейчас за ней закроется не просто дверь съемной квартиры, а скорее, целая веха ее мытарств, и что будет дальше — одному Богу известно. Ей показалось, что она заряжена такой яростью, что без труда раскидала бы всех, стоящих на пути, словно мчащийся на всех парах локомотив. Пусть бы только попробовали ее остановить!