Девочки-лунатики
Шрифт:
— Наталья, я — вовсе не дежурный адвокат. Меня наняли ваши товарищи. Но об этом мы здесь говорить не будем, хорошо? Финансовый вопрос вас вообще не должен занимать в данный момент. Думайте о том, что невиновны, и оказались тут случайно. Недоразумение, в которое вы чудом оказались впутаны, скоро разъяснится. Вы меня поняли?
— Поняла, — сказала Наташа и даже головой затрясла, показывая, что она вовсе не такая дура, какой кажется, а потом робко поинтересовалась: — А вы хороший адвокат?
Виталий Андреевич рассмеялся, но в этом смехе не было ничего обидного. Напротив,
— Хороший, Наташенька. И дорогой. А теперь давайте перейдем к делу. Нам надо выстроить линию защиты. Вы курите, если желаете, курите и рассказывайте.
Жадно паля сигарету за сигаретой, Наташа рассказала все: от участия в митинге на Болотной, до налета на Дом малютки, выдала всех подельников, настаивая на том, что ничьей смерти не хотела, и вообще затея изначально ей не нравилась. Войдя в раж, она настолько отчетливо представила себя жертвой, что от жалости к себе самой в горле свело. Выплескивая детали на своего защитника, Наташа подсознательно затягивала беседу, подозревая, что сегодня ее никто уже не выпустит, и придется возвращаться в стылую сырость камеры, к соседкам, пинавшим ее по ребрам носками стоптанных сапог.
Адвокат слушал и мрачнел.
— Наташенька, не хочу вас пугать, но дело плохо, — грустно сказал он. — Если бы не все это… Ну, максимум получили бы вы два года условно за убийство по неосторожности, и это при самом плохом стечении обстоятельств. А сейчас я, признаться, в некоем затруднении.
— Я не понимаю, — жалобно сказала Наташа. — Вы что, меня не вытащите отсюда?
— Понимаете, в чем дело, милая, — проникновенно сказал адвокат и даже взял ее за руку, — вы в этом деле не единственная подследственная. Но ваши товарищи по несчастью молчат. Если вывалить следствию вашу версию произошедшего, это нельзя будет квалифицировать как хулиганство, приведшего к смерти по неосторожности. Налет был организован, и, стало быть, по делу вы будете проходить как группа лиц. А преступления по предварительному сговору, совершенные группой, караются куда строже.
— И что мне делать?
— Прежде всего, молчать. Вы имеете право не давать показания против себя. Версию для следователя мы сейчас подкорректируем. Прежде всего, запомните: ни в какой организации вы не состоите. Людей, которые пригласили вас в Дом малютки, раньше никогда не встречали. В акциях протеста участия не принимали. У нас, юристов, это называется, уйти в глухую несознанку.
Виталий Андреевич задорно ей подмигнул. Наташа вновь обрела уверенность в себе и, приободрившись, спросила:
— И что мне это даст?
— Вам должны будут либо предъявить обвинение, либо выпустить. Я более подробно ознакомлюсь с материалами дела, но, как мне кажется, там нечем крыть. Взяли вас не на месте происшествия, на видеозаписи вы в маске, так что, думаю, через семьдесят два часа вас выпустят. Главное — молчите. Ни одного слова следствию, понятно?
— Понятно, — кивнула Наташа, а потом жалобно попросила: — А можно я Мише позвоню?
— Нельзя, — покачал головой адвокат. —
— Его арестовали? — ужаснулась Наташа. — Но как? Когда?
Виталий Андреевич скорбно покивал.
— Да в тот же день, что и вас. Как вы думаете, почему за вами приехали на дачу? За организацией давно велось наблюдение, и после вашей выходки, всех участников сразу накрыли. Даже маски не помогли. В общем, Наташенька, если вас вызовут на допрос, а меня рядом не окажется… всякое, знаете ли, бывает… ни единого слова!
— Поняла уже, — мрачно сказала Наташа. — Хорошо, я ничего не скажу.
Ночи Наташа боялась больше всего, потому что самое страшное в этом учреждении, обозначенном короткой аббревиатурой СИЗО, происходило по ночам. В прошлый раз ее побили, раздели, ограбили. Чего ждать от сегодняшней ночи было неизвестно. И вообще, что это за обозначение такое — СИЗО? Воображение рисовало сизокрылого голубя, расхаживающего с гордо выпяченной грудью по тротуару в поисках крошек и семечек. Наташе всегда казалось, что голуби — птицы вполне интеллектуальные, и глаза у них умные, в отличие от тупых воробьев и злобных чаек. И вот сейчас она сидит на своей коечке, называемой нары, поджав колени к подбородку, и думает, что СИЗО — от сизокрылого, и если думать об этом, она, возможно, не сойдет с ума.
Тетки с мощным задом в камере не оказалось, так же как и бомжихи, вместе с которой пропала и Наташина куртка. На их нарах оказались две другие бабы, с сильно испитыми физиономиями. Новые сокамерницы даже ужина не дождались, рухнули на свои койки и захрапели. Цыганка косилась на Наташу так, словно размышляла, на что ее еще можно развести, но за остаток вечера так ни разу и не сказала ей ни слова. Это было вполне объяснимо. В камере появились новые жертвы, вокруг которых она кружила словно стервятник над падалью, высматривая лакомые куски.
Без бомжихи, утащившей куртку, дышать стало легче. Вонь, заполонившая камеру до потолка, медленно опадала, а, может, Наташа просто привыкла, но тошнило ее явно меньше. После первой бессонной ночи она, измученная и несчастная, смогла немного подремать, свернувшись калачиком на своей шконке. Засыпая, она то и дело прокручивала произошедшие события, возненавидев и Шершня, и Упыря, и даже Мишу за свое бедственное положение. Но больше всего, она ненавидела несчастного ребенка с головой гидроцефала. Ну почему он не сдох раньше? Почему из всех детей ей всучили именно его?
Не спать было страшно. Спать еще страшнее.
В коротких снах ей снова виделся ребенок, лежащий на серой подъездной лестнице, и какая-то голая бабища с жирными целлюлитными ногами, которая мыла пол грязной тряпкой в опасной близости от тельца младенца. Ребенок, страшный, синий, тянул кверху ручонки и вроде бы плакал, открывая беззубый рот в полной тишине. Наташа просыпалась в холодном поту, задыхаясь от недостатка воздуха. Забитый кровью нос не давал нормально дышать. Откатившись к стене, Наташа все ждала: вот сейчас кто-нибудь проснется и нападет на нее, просто так, без повода, чтобы добить.