Девон: Сладострастные сновидения
Шрифт:
— Дэвон, дорогая! А я тебя как раз ищу. Хотела познакомить тебя с племянником лорда Баркли, но вижу, уже опоздала, — заворковала леди Агата. Она бросила ободряющий взгляд на Хантера и понимающе улыбнулась, отметив, как крепко он держит ее руку в своей.
Дело продвигается, видимо, быстро, если Дэвон уже разрешает ему такую вольность. Нейлу Самнеру это было впервые позволено лишь после нескольких недель знакомства.
— Боюсь, что мы еще не познакомились как следует, миледи. Не окажете ли мне такую честь — представить нас друг другу? — проговорил Хантер, не спуская глаз с искаженного лица Дэвон.
Леди Агата была так воодушевлена прогрессом
— Конечно, конечно. Сэр, это леди Дэвон Макинси. Если моя память меня не подводит, ее и ваша бабушки были подругами детства.
Только легкий изгиб бровей выдал то глубокое изумление, которое испытал Хантер: оказывается, воровка-то из хорошей семьи! Но это дела не меняет. Он холодно улыбнулся и впервые назвал Дэвон по имени; красиво звучит, как молодое вино.
— Дэвон, как приятно, что мы наконец познакомились. А мне кажется, что я вас уже где-то видел раньше. А? Кстати, вы позволите мне этот танец?
Дэвон бросила на леди Агату взгляд мученицы и неуверенным жестом поднесла руку ко лбу.
— Извините. Мне что-то вдруг стало нехорошо. Наверное, из-за того, что душно. Извините меня, я пойду посижу.
Хантер постарался скрыть улыбку. Она не разочаровала его, придумав еще одну уловку Богатая сокровищница фантазии.
— Миледи, мне жаль это слышать. Уверен, несколько минут на свежем воздухе — и с вами будет все в порядке.
Не ожидая реакции Дэвон и не извинившись перед леди Агатой, он решительно вывел ее из зала на балкон. Леди Агата так и осталась стоять с открытым ртом: какой грубиян; впрочем, все они там в колониях такие.
Ну вот, здесь им никто не помешает; Хантер тщательно закрыл за собой стеклянную дверь балкона и повернулся к Дэвон. Она стояла спиной к мраморной балюстраде, воинственно сложив руки на груди, отчего контуры ее красивого, сформировавшегося бюста зрелой женщины стали еще более соблазнительными. Он сделал к ней несколько шагов. Она смотрела ему прямо в глаза, и во взгляде ее было больше всего усталости.
Хантер остановился в шаге от нее. Да, ничего не скажешь, храбрости ей не занимать. Даже мужчина в такой ситуации скорее всего валялся бы в ногах, умоляя о пощаде. Не то леди Дэвон Макинси. Ее глаза как бы говорили: ну, делай свое черное дело и будь ты проклят!
Хантер почувствовал, как кровь вскипает у него в жилах. Что же такое есть в этой женщине, отчего он сразу загорается, стоит ей только взглянуть на него своими зелеными глазищами? Он встречал женщин и более чувственно-страстных и даже более красивых, пожалуй, однако эта девушка действует на него так, как будто что-то проникает ему под кожу и начинает зудеть, зудеть — прекратить этот зуд можно, он наверняка знает, только одним способом — затащить ее в постель. Да, хорошее слово — зуд, это самое точное определение того, что он испытывает, когда видит ее. Хантер сам улыбнулся своим мыслям. Хантер сделал глубокий вдох.
— Ну, а теперь, леди Дэвон Макинси, я думаю, самое время, чтобы вы все объяснили, наконец, — и без этих штучек с сестрами-калеками и слепой мамашей. Слушаю.
Дэвон вспомнила эту придуманную ей тогда впопыхах историю и невольно улыбнулась. Да уж, глупее трудно было сляпать.
— Можете смеяться, сколько угодно, миледи. Но скоро вы пожалеете о том, что меня дурачили.
Жесткий тон
— Я вас не дурачила. Я просто пыталась что-то сделать для того, чтобы вы не отправили меня в Ньюгейт. Все, что я говорила и делала прошлой ночью, было подчинено этой цели.
Хантер слушал ее в пол-уха. Он буквально тонул в море ее зеленых глаз. Сердце забилось чаще. Его тело отозвалось на ее присутствие — такое близкое, такое почти интимное — естественной реакцией мужчины. Он почувствовал, как там, внизу, под обтягивающей тканью его черных бархатных панталон все набухает и твердеет. Он вспомнил вкус ее губ. О, какое это было воспоминание! Он приблизился к ней так, что складки его изящно завязанного галстука коснулись скрещенных на груди рук Дэвон.
— А что бы вы сделали сегодня, леди Дэвон, ради того, чтобы я не раскрывал вашей тайны?
Дэвон нервно облизнула губы. Она видела опасность, но была бессильна отвратить ее. В его руках была ее жизнь — и жизнь ее бабули. Она сглотнула и опустила ресницы.
— Все, что вам будет угодно.
— Какая ты лапочка, Дэвон! Нетрудно догадаться, что будет угодно мужчине, который несколько долгих недель был лишен женского общества, — произнес Хантер, отгоняя от себя мысли, что не слишком-то красиво так пользоваться бедственным положением женщины. В конце концов, убеждал он сам себя, она не более, чем обычная воровка, и, при всех своих туалетах и высоком титуле, мало чем отличается от той обитательницы лондонского дна, за которую она себя выдавала прошлой ночью. Наверняка, она не очень-то привержена каким-либо моральным принципам. Так что он с ней будет миндальничать? Да она и не прочь будет переспать с ним — не такая уж большая цена за свободу. Должна же она чем-то расплатиться с ним за то, что он не передаст ее в руки полиции.
Слезы выступили на глазах у Дэвон, она быстро-быстро заморгала, чтобы остановить их. Подчеркнуто грубым голосом она повторила:
— Я сделаю все, что вам будет угодно, если вы дадите мне слово не говорить никому о том, что вы знаете обо мне. Я прошу не за себя, а за тех, кого я люблю.
Хантер наклонился к ее трепещущим губам. Его руки сомкнулись на ней, прижали ее к его алчущему телу. Даже через несколько слоев своих юбок Дэвон ощутила прикосновение чего-то твердого и горячего. Было противно, но она заставила себя не двигаться: пусть делает, что хочет. Она слегка вскрикнула, когда его язык, раздвинув ее зубы, проник ей в рот. Она знала, что он ждет, когда ее язык тоже начнет отвечать ему, но нет, этого он не дождется. Ей и так пришлось собрать всю силу воли, чтобы удержаться и не забарабанить по нему кулачками. Он ее всего лишь поцеловал, но ощущение у нее было такое, что он ее уже изнасиловал — и духовно, и физически.
Хантер оторвался от губ Дэвон и поглядел на нее сверху вниз. Нахмурился. Кожа у нее приобрела какой-то пепельно-серый оттенок, глаза зажмурены, на лице — выражение как у великомученицы. Розовые губы сжаты — вся она воплощение мятежного протеста. «Черт бы ее подрал, — подумал Хантер, — это уж прямо извращение какое-то». Если бы любая другая женщина так отреагировала на самое первое его прикосновение, он тут же повернулся бы и ушел. Но эта штучка уж столько раз его морочила — так стоит ли принимать за чистую монету вот эту ее реакцию? Может быть, она такая же подлинная, как и ее многочисленные истории? Будь он проклят, если опять попадется на эту липу.