Девушка без имени
Шрифт:
Но это не значит, что Мария Николаевна была слепой и не видела очевидных вещей.
Она с самого начала опасалась, что от Саши будут одни проблемы. Но не потому, что он был плохим человеком. Скорее, наоборот, в нем было слишком много намешано даров природы и любви. Высокий, широкоплечий парень с голубыми глазами, легкомысленный прожигатель безмятежной жизни, к тому же младшенький в семье, а это всегда налагает определенный отпечаток. Когда Саша улыбался своей открытой, беспечной улыбкой, он становился похож на юного Роберта Редфорда. Он любил Ирину, в этом тоже не было никаких сомнений.
Просто рядом с такими редко ночует счастье.
Мария Николаевна чуть не расплакалась,
Впрочем, не такая уж и старая. Совсем не старая. Как говорили в одном кино – в сорок пять жизнь только начинается. Марии Николаевне было сорок шесть, но чувствовала она себя в последнее время на все сто шесть. В последнюю неделю, если быть точной. До этого случались дни, когда ей хотелось петь и плясать хоть круглыми сутками. Когда родилась Ирина, Марии Николаевне только-только исполнилось двадцать. Юная скрипачка, студентка консерватории, практикантка, и Станислав Огарев – уже довольно известный к тому времени музыкант, дирижер, теплый, бархатный баритон. Разница в восемнадцать лет тогда казалась ничтожной. Счастье для фортепьяно с оркестром. Тягучие, сонные утренние часы под бормотание новостей. Стас в своем кресле, со своим кофе в руках. Иринка у него на коленях, и вьет из него веревки, и добивается от восторженного отца всего, чего только пожелает. Зеленоглазая принцесса.
Отец возвращался с концертов затемно, всегда поздно, и всегда настаивал на том, чтобы Маша не ждала его и обязательно вовремя ложилась спать.
– Будешь беспокоиться и нервничать – появятся ранние морщины. Я тебе потом за пластического хирурга платить не буду, так и станешь ходить как шарпей, – угрожал он с притворной суровостью.
Мария Николаевна возмущалась и даже кидалась в мужа тапками, больше в шутку. Но в конце концов привыкла ложиться в одиночестве, а просыпаться рядом с ним. И к цветам привыкла, которые он притаскивал домой с каждого концерта. Сама она с комфортом и полным удобством для себя работала в музыкальной школе и занималась Ириной. Она ее воспитывала, а Стас ее баловал. Однажды, вспомнила Мария Николаевна, она оставила на плите ужин и легла спать, как всегда. Иришка тогда уже была большая, училась на историческом, занималась до одури какими-то современными танцами, пропадала целыми днями и мечтала улететь на археологические раскопки в Казахстан. Уже поздно ночью Марию разбудил хохот Стаса, который она сначала приняла за крики о помощи. Тоже, скорее всего, под влиянием большого объема употребленных новостей.
Маша вскочила и в ужасе побежала в кухню, где и застала Стаса с крышкой от утятницы в руках. На крышке все еще висела записка, вставленная в ручку, – Машины инструкции по разогреванию гуляша.
– Что случилось? – хмуро спросила она, а Станислав только кивнул на кастрюлю.
– Посмотри сама, – хмыкнул он.
Мария Николаевна вспомнила, как склонилась тогда над пустой, даже помытой утятницей, на дне которой лежала еще одна записка. «Папа, ты опоздал» – написала их дорогая дочь и пририсовала рожицу. Стас продолжал хохотать, больше над недовольным видом своей супруги, чем над тем, что дочка слопала его ужин.
– Ты ее разбалуешь, и ее никто не возьмет замуж, Стас! – проворчала тогда Мария, еле сдерживая улыбку.
– Ну и пусть, Машуля. Себе оставим такую красоту! – так он ответил. Как в воду глядел.
Через год после его смерти появился Саша.
Как все быстро промелькнуло и испарилось в утренней дымке среди белых ночей… Вдова. Это слово никому не подходит.
Подруги говорили, что нельзя хоронить себя дома, нельзя жить интересами дочери. Но Мария Николаевна холодела от одной мысли о том, что кто-то другой, чужой будет ходить по их со Станиславом квартире, что кому-то другому она будет готовить ужин. Разве может выйти что-то хорошее из такой ерунды? Даже мысли об этом были – как предательство.
Одной лучше, спокойнее.
Лишь бы у дочери все было хорошо. Она ничем не заслужила такого. А теперь вот, возможно, она звонит своей матери, а той нет дома. Как же так! Может, что-то случилось и ей нужна срочная помощь! Может быть, наводнение. Говорили, в Москву идет северный фронт или циклон. В Европе беженцы.
Мария Николаевна, ты явно пересмотрела новостей, моя милая.
Она влетела в квартиру и подняла трубку старого, даже скорее старинного аппарата, хотя и понимала, что звонок уже оборвался. Три дня назад от дочки прилетела эсэмэска. «Добралась нормально, поезд очень удобный. Позвоню, как только будут новости».
Так и не позвонила. Может быть, не было новостей?
Мария Николаевна в сердцах откинула сумку в сторону и плюхнулась в кресло, где раньше любил сидеть муж. И что теперь делать? Нервничать? А что, если это вовсе и не Ирина звонила? Может быть, это звонили из ЖСК, хотели спросить, не нужны ли мне новые пластиковые окна. Они всем их предлагают по десять раз в год, а потом выясняется, что стоят они дороже, чем если просто заказать у фирмы. Да у Марии Николаевны и так окна хорошие. Зимой в квартире тепло. В их городе зима долгая, серая, плаксивая.
Мария Николаевна заставила себя отойти от телефона, серьезным усилием воли подавив порыв сесть напротив аппарата и просто ждать, ждать, ждать.
Нужно приготовить что-то на обед. Есть не особенно хочется, но нужно же соблюдать режим. Можно испечь кекс, но если она испечет его, то весь и слопает. Иринки-то нет! Может быть, заняться цветами? Вроде сегодня не так уж и жарко. Подрезать, сорвать подвядшие бутоны, подкормить цветочки.
Она почти расслабилась, когда телефон зазвонил снова.
– Алло! Я слушаю! Ира! – выпалила в трубку она. – Ты звонила?
– Алло! Алло! – Голос дочери звучал непривычно, издалека. Сквозь треск и шум было не разобрать, в каком она настроении. И, кажется, ей было плохо слышно.
– Говори, Иришка! – крикнула Мария Николаевна. – Как дела?
– Мама, ты меня слышишь? – проскрипело эхо в трубке, и Мария Николаевна испугалась, что их могут вообще разъединить. Но затем что-то щелкнуло, и шум исчез.
– Ира, ты здесь?
Пауза длилась долго, и было неприятно тихо в трубке. Затем Мария Николаевна услышала вздох.
– Ты была в церкви? – спросила Ира. – Я звонила, тебя не было дома.
– Я… ты не звонила два дня. Я думала, успею вернуться, – принялась оправдываться мать.
– Мама, это ничего. Все нормально. Я просто так спросила.
– Как ты, девочка моя? Что с твоим телефоном? Он все время недоступен.
– Я потеряла его.
– Что? Как? Когда? – Для мамы, как и для многих из ее поколения, техника была священна, а ее потеря равнялась катастрофе. Маленькой, конечно, но все же. Ирина покачала головой, бросая взгляд на дверь. Интересно, дорогой получается разговор? Нужно будет узнать.