Девушка из цветочной лодки

Фейн Ларри

Мы с мужем разделились у подножия холма: он вернулся к кораблю, я — в деревню, где присоединилась к толпе, спешащей по грязному рыночному переулку, чтобы спастись от усиливающегося дождя.

Деревня была невзрачной, как и любое другое прибрежное поселение. Местные жители представляли собой обычную смесь пунти, хакка и водного народа: ни цвета, ни яркости близлежащего Тайоу. Но это не означало, что место нельзя превратить в пиратскую столицу, которую я могла бы назвать домом.

Из-за тысяч приезжих моряков каждая лачуга превратилась в импровизированную таверну, игорный дом

и черт знает что еще, но мне хотелось лишь поесть. Громкий раскат грома заставил меня нырнуть в ближайший дверной проем.

Воздух был наполнен проклятиями и звоном монет фан-тхан. В слабым свете от двери и тлеющей угольной печи я не могла видеть, чем тут кормят, но меня манил успокаивающий аромат свежесваренной лапши. Перевернутый ящик послужил столом. С усталостью пожилой женщины подошла девочка лет десяти и приняла мой заказ: вареные пельмени со свининой и пирог с редькой. А еще я попросила принести лампу.

Дождь хлестал через дверной проем. Где-то в углу шумный пьяница обвинил всех до единого уроженцев Западного Лэйхоу в том, что мы дикие карточные мошенники. В итоге он предрек, что всем нам судьба совокупляться с древними бабушками в четвертом зале ада. В итоге стол скандалиста опрокинули, побив посуду. И эта душная дыра станет базой для великого союза, который мы задумали? Слишком далеко это место от моих воспоминаний о Зянгбине, где я пила чай с подругой, чью могилу только что посетила, моей дорогой сестрой, почившей уже почти три года назад, оставив дыру в моем сердце, которая так и не затянулась.

Девочка принесла пельмени — обжигающе горячие и вкусные. Я попыталась сосредоточиться на нашем плане системы организованного вымогательства, которая охватит все побережье, но призраки продолжали заполнять мой разум.

Темная фигура загородила дверной проем, стряхивая воду с одежды. Чёнг Поу-чяй шагнул в моем направлении знакомой подпрыгивающей подходкой и подтащил табуретку к моему столу.

— Если дождь пойдет еще сильнее, у меня отрастут плавники. Мне повезло, что я нашел тебя здесь.

Служанка прикрепила к стене лампу и принесла блюдо с двумя пирогами с редькой.

— Мне то же самое, — попросил Поу-чяй. — Моя матушка заплатит.

— Я не его мать. — Я подула на пельмешку, зажатую между палочками.

Поу-чяй отщипнул кусок пирога с редькой и сунул в рот. — Я верну тебе деньги.

Свет лампы плясал у него на лице. Парнишке к этому моменту исполнилось восемнадцать, и должна признать, что он превратился в красивого молодого человека с озорным изгибом бровей, которому уже пора бы обзавестись семьей. Надо поговорить с Ченг Ятом о том, чтобы найти ему жену. И перевести на другой корабль.

— Как тебе? — Поу-чяй встал и раскинул руки, чтобы свет падал на его халат ярко-фиолетового цвета, который скорее подошел бы оперной сцене. На груди красовалась пара искусно вышитых драконов, развернутых друг к другу.

— Дай-ка глянуть. — Я потерла ткань между пальцами. Ханчжоуский шелк великолепного качества. — Прекрасно! У какой женщины ты его украл?

— Украл? Ха! Ничего я не крал. Это ткань с тех трех барж, помнишь? Только что забрал у портного.

Девочка принесла ему еду. Поменяв местами наши тарелки, Поу-чяй сунул в рот целый пельмень и скривился:

— Горячо! — Он сглотнул, помахал над миской, затем подпер голову другой

рукой. — Не-моя-мама Ченг Ят-соу, почему я тебе не нравлюсь?

Как может человек его возраста быть таким невинным? Мне не хотелось ничего объяснять.

— Например, потому что ты запускаешь лапы в капитанскую казну, чтобы швырять деньги портным.

— Да ни за что! Я никогда не предам Ченг Ята. Или тебя.

— Но у тебя есть деньги на портных, верно? Я знаю, сколько тебе платят.

— Мало, да? Ха! Но, как ты видишь, я не просаживаю деньги за игровыми столами, как вон те обезьяны. Я не пью вина, ни разу не курил опиум, даже не знаю, как платить за женщину. — Он перегнулся через стол и прошептал, будто хотел поделиться секретом: — Разве человек, который не выбрасывает деньги на ветер и всякую ерунду, не может себе позволить красивые вещи?

— Значит, ты транжиришь накопления на то, чтобы одеваться как император.

— Почему бы и нет? — Поу-чяй выпрямился, обрадованный сравнением. — И мне, и нашему императору нужно мочиться, и нам обоим нужна одежда.

— Думаешь, император ест редьку?

Парнишка отодвинул тарелку в сторону.

— Ты права, он такую простую еду не употребляет, да и я тоже.

— А я думала, ты не бросаешь деньги на ветер.

— Это не мои деньги. Разве ты не говорила, что платишь мне? — Он откинулся назад и радостно рассмеялся, а затем засунул в рот целый пирог. — Видишь, я сорю твоими деньгами, а не своими.

Мне не удалось удержаться от смеха.

— Но ты не ответила на мой вопрос, — напомнил Поу-чяй.

Я уже забыла, о чем он спрашивал, — ах да, почему он мне не нравится. Что за глупый вопрос! Когда мальчишка склонился к столу, как озадаченный кот, я решила, что не стану отвечать, и занялась тем, что разделила палочками последний пирог с редькой. Но следующий вопрос заставил меня уронить кусок на пол.

— А-Йёнг — можно я буду называть тебя так? — я тут подумал… Все те мужчины, с которыми ты была, — ты кого-нибудь из них любила?

— Это уж слишком. Доедай и…

— Да, я пойду. Но ты не ответила ни на один из моих вопросов.

У меня чуть не вырвалось: «Я же твоя мать!» Вместо этого я выпалила:

— А тебе девушки нравятся? Ты влюблялся когда-нибудь?

Он рассмеялся, но не ответил. Учитывая его внешность и озорное обаяние, половина девушек Китая бросилась бы ему на шею. Даже мне было трудно совместить образ этого красивого молодого человека и той маленькой обезьянки, каким он показался мне в самом начале. Возможно, когда-то мальчик и был катамитом, это не лишало его мужественности. Или лишало? Было ли упоминание императора намеком? Может, Поу-чяй предпочитал «страсть отрезанного рукава», видя себя Дун Сянем, слугой и любовником императора Ся-оай-ди [73] .

73

По легенде, однажды, когда император и Дун Сянь спали вместе, император, проснувшись, обнаружил, что Дун Сянь спит на рукаве его одеяния. Чтобы не потревожить сон любимого, император отрезал рукав, после чего в китайский язык вошло выражение «страсть отрезанного рукава» как обозначение гомосексуальных отношений.