Девушка из дома на набережной
Шрифт:
– И как это оправдывает Штейна?
– Он такая же составляющая этого шоу.
– И Юля тогда, кто? Заблудшая овечка? – резко сказал Костя.
– Думаю, Юля понимала, что её жизнь после встречи со Штейном полностью изменилась. Наслушавшись рассказов о красивой жизни, ей захотелось приблизиться к этому идеалу. А когда ты оставил её, и другой предложил всё это, она легко приняла. И вот снова появился ты, предлагая ей совершенно иное, настоящее. Она запуталась, где её место, в штампованной жизни или в жизни с тобой.
– В штампованной жизни?
– Разве жизнь большинства не состоит из штампов? Навязанные условия существования не дают
– А что тебя остановило? – спросил Костя.
– Жизненная ситуация, – ответила Лара. – Я поняла, что потеря денег – ничто по сравнению с болью, причинённой человеком, которого ты любишь. Но я очень долго жила на границе этого ощущения, когда думаешь: а может быть, и неплохо быть как все.
– А что тебя убедило в обратном?
– Книги.
– Книги? – удивился Костя.
– Да, в этом нет ничего удивительного. Я всегда много читаю, когда мне больно и одиноко. В книгах я нахожу спасение, ответы на многие вопросы. Они заставляют меня сомневаться в том, в чём большинство людей абсолютно уверены.
– В чём же это?
– В себе.
Костя кивнул.
– А кто твой любимый автор?
– Толстой, – сказала Лара, не раздумывая. – Я вообще ценю всю русскую классику, но романы Толстого для меня – это отдельный мир. Перечитывая их, я не перестаю удивляться, какой глубиной знания жизни обладал писатель, как он мог чувствовать натуру человека. Я думаю, что невозможно найти слова, способные достойно передать весь масштаб его таланта, да и моё собственное отношение к нему.
– Если сейчас, как ты говоришь, мир заштампован, в нём нет места для писателей подобного масштаба.
– Ты прав, большинству нужно что-то лёгкое, что легко проглатывается, не оставляя ничего лишнего.
– Тогда зачем литература, музыка, живопись? – спросил Костя.
– В примитивном смысле современной публике нужно только хлеба и зрелищ. Но не думай, что ценителей настоящего искусства нет. Сейчас искусство становится уделом избранных, тех, кто готов, хочет и может выходить за границы обыденного. Кто видит особенное и в нашей жизни, переполненной тщеславием и деньгами. Искусство сейчас для богатых… – не договорив, Лара заметила, как Костя серьёзно посмотрел на неё, – душой людей. Просто так, из ниоткуда, не появится второй Толстой или Набоков. Миру нужен какой-то мощный толчок, прежде чем в нём начнут рождаться гении, чьё творчество будет сопоставимо с творчеством прошлых веков.
– Хочешь сказать, мы обречены?
– Нет, пока есть такие, как ты, кому не нужны только деньги, кто видит радость в открытии и развитии собственного таланта, всё будет хорошо.
– Тогда
– Юля находиться там, где главенствуют деньги и власть. Для Штейна она просто вещь и, видимо, смирилась с этим.
– И почему мне не винить его?
– Потому что он сам такая же вещь! – повысив голос, сказала Лара. – Но я не оправдываю его. Я тебе говорю о том, как есть. Понимаешь, он живет по тем же навязанным правилам нашего общества. Ему нельзя не быть скотиной. Он должен иметь кучу любовниц, спать со всеми девицами, которые просят у него помощи в работе, у него должно быть много денег – и не должно быть никаких чувств. Понимаешь, Штейн так же боится быть другим, как Юля испугалась быть настоящей.
– И мне что делать теперь? – спросил Костя.
– Помню, как о том же ты спрашивал у меня в декабре.
– Ты ответила, что я считаю нужным, – сказал Костя. – Но, Лара, тогда я просто не знал, что будет завтра, но надеялся на лучшее. А сейчас мне страшно!
– Почему?
– Мне страшна не моя собственная неизвестность, а общая. Знаешь, я ведь раньше больше всего боялся прослыть бездарем. А сейчас боюсь, что меня просто не поймут.
– Да, – согласилась Лара, – выбирать свой собственный путь, когда большинство движется в одном направлении, а ты в другом, всегда страшно. Но, как и в прошлый раз, скажу тебе только одно: нужно делать только то, что ты хочешь. И не слушай никого.
На кухне сработал таймер, сообщивший, что сушка закончена.
– Вот видишь, это знак, – сказала Лара. – Тебе пора отправляться в свой собственный путь.
– Ты гонишь меня? – спросил Костя.
– Нет, можешь остаться ночевать, если хочешь.
Костю на секунду такое предложение смутило, но взглянув в лицо Лары он понял, что она под этим ни имела ничего предосудительного.
– Дождь вроде закончился, я лучше поеду домой. – Он встал с дивана, ушёл в коридор и через несколько минут вернулся одетый в свою высушенную одежду.
Лара подошла к нему ближе, улыбнулась.
– Я же говорила тебе: плохой из меня помощник.
– Ты не права, – возразил Костя, – мне многое объяснил наш разговор.
И он обнял её. Лара поцеловала его в щёку.
Уже стоящему в дверях Косте Лара протянула свой зонт-трость:
– Возьми.
– Здесь близко до метро. К тому же я вряд ли тебе его верну.
– Пусть останется на память. В Лондоне дожди бывают часто.
– Откуда ты знаешь, что я полечу в Лондон?
– Ты поступил в театральную школу, а занятия прогуливать нельзя. – Лара улыбнулась, вспомнив Костю, сидевшего у неё в кабинете ровно год назад, застенчивого, не понимающего, что делать. Сейчас от прежнего Кости не осталось и следа. – Не понимаю, что тебя может удерживать в Москве!
В этот момент двери лифта раскрылись, и оттуда вышла Елена Петровна. Лара от удивления не могла найти, что сказать.
Костя взял Ларин зонт и направился к лифту. На ходу поздоровавшись с Еленой Петровной, он успел быстро заскочить в кабину, когда двери уже начали закрываться.
«Надеюсь, не за деньгами», – усмехнувшись, подумала Лара.
– Мама, как неожиданно! – радостно, с явным сарказмом в голосе произнесла Лара. – Кто тебя на этот раз одурачил?
– Не понимаю, о чём ты? – произнесла Елена Петровна и вошла в коридор. В руках она держала изящную дамскую сумку бежевого цвета в тон к брючному костюму.