Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера
Шрифт:
– Офицер Марш сказала, что будет контролировать ситуацию, ты должно быть упустил это, - произношу как можно осторожнее, не желая вызвать приступ еще более яростного негодования со стороны парня. И тот, действительно, оборачивается с гневно выпученными глазами:
– Какого, спрашивается, лешего, ты вообще заявила этой бабе, что я отец твоего ребенка?
– осведомляется он с едва сдерживаемым негодованием.
– Совсем с катушек слетела? Не нашла другого козла отпущения?
– Менторским тоном: - Отвечай, любопытно послушать.
Складывает
Так, как меня там учили... Прокручиваю в голове наставления турбобабуль и произношу:
– Просто они застукали меня спящей в автомобиле с ребенком и начали расспрашивать, кто я и что я, есть ли у меня родственники и все такое прочее... Я запаниковала: кроме тебя, я никого в этом городе не знаю.
– Пытаюсь казаться несчастной сироткой, нуждающейся в помощи.
– И признайся только, что мне некуда податься, могли бы начаться проблемы из-за Ангелики: сказали бы, что я плохая мать, не способная создать ребенку соответствующие условия жизни и... Ну сам понимаешь, я не могла этого допустить!
– И потому оболгала меня?
– негодует молодой человек.
– Вон, полюбуйся, - тычет пальцем в окно, - они нас теперь пасут в своем автомобиле? Я на это не подписывался.
Я возражаю:
– Подписался... в документе этой ночью.
– И так как перекошенное лицо Юлиана снести не так-то просто без анестезии - восклицаю: - У медуз нет мозга, нет сердца и нет скелета.
– И так несколько раз по кругу, прикрыв глаза и отрешившись от всего мира.
Наконец слышу хлопанье дверцы холодильника и звук включившегося электрического чайника. Приоткрываю глаза и оцениваю обстановку...
– Ты снова на связи?
– спрашивает парень.
– Таких идиоток, как ты, я еще никогда не встречал.
Приходится признать:
– Я такая в единственном экземпляре.
– Это я уже понял.
– И как будто смягчившись: - Завтракать будешь? Правда, есть только чипсы.
И я - в ответ:
– Есть пачку чипсов каждый день - это то же самое, что в год выпивать пять литров растительного масла.
– Может заткнешься уже, - стонет парень, откидывая надорванный пакетик с чипсами в сторону.
– Весь аппетит перебиваешь.
В этот момент Ангелика подает голос, и я переключаю внимание на нее. Кажется, первую волну негодования мне удалось пережить... Надо рассказать обо всем турбобабулям.
Однако прежде, чем это произойдет, следует закрепить свои позиции: и я, выждав какое-то время, произношу:
– Послушай, мне тоже не особо хочется напрягать тебя своим присутствием, просто не было другого выбора. И раз уж так вышло - давай потерпим друг друга какое-то время...
– Два дня, - вносит предложение Юлиан.
– Больше я вряд ли выдержу!
– Не уверена, что смогу найти работу и квартиру за столь краткий срок, - произношу неуверенным голосом.
И он спрашивает:
– Так ты уже не работаешь в баре?
– Выгнали из-за дочери. Мне было не с кем ее оставлять...
На
– Всегда знал, что от детей одни проблемы, - заявляет парень. И присовокупляет: - Сделала бы аборт, и дело с концом!
Он сам не понимает, о чем говорит, но его слова бьют по больному, и от внезапной вспышки негодования я так и вскипаю, не в силах сдержаться:
– Лучше бы твоя мама сделала аборт, когда узнала о своей беременности, ты, идиот ненормальный!
– ору в сердцах, хватая диванную подушку и запуская ей в обалдевшего парня. Тот даже не успевает прикрыться, и та впечатывается в его идеально красивое лицо...
– Зачем ты это сделала?
– рычит он, отпинывая подушку в сторону и порываясь в мою сторону. Лицо злющее, аж страшно... Подхватываю Ангелику и выставляю ее перед собой на вытянутых руках, подобно животворящему кресту, способному отгонять злые силы.
– В Китае убийство панды карается смертью, - выдаю очередной факт, едва борясь с желанием зажмурить глаза.
Юлиан замирает в двух шагах от нас, пристально глядя в глаза моей дочери. Вроде как преодолевая силой мысли преграждающий дорогу барьер...
И тогда Ангелика улыбается. Сучит ножками и тянет ручонки в его сторону...
Юлиан отступает...
шаг...
другой...
третий.
– Два дня, - цедит он сквозь стиснутые зубы, подхватывает ветровку и выбегает из квартиры.
– Боюсь, двумя днями ты не отделаешься, - отвечаю захлопнувшейся двери.
– Даже и не надейся!
Теперь, когда я одна в квартире, можно и пошалить немного: я о том, что можно запихнуть в стиральную машинку и постирать вещи Анжелики, разобрать наши сумки, используя вместо шифоньера... журнальный стеклянный столик. Выставить на кухонной столешнице шеренгу из пластмассовых бутылочек различной модификации и дополнить все молокоотсосом.
Пусть этот эгоист поизвивается, подобно ужу на сковороде, при виде захваченной неприятелем территории.
От Алекса я знаю, что их мать умерла больше пяти лет назад, и вместе с ее смертью и без того непростой характер парня стал и вовсе непереносим.
– Не знаю, почему он стал таким, - говорил тогда Алекс с грустью в голосе.
– Отец любил нас одинаково, пусть даже Юлиан и был неродным. Что с того? Любовь к матери автоматически распространялась и на ее сына. Однако брат воспринял ее замужество как предательство: до этого они были только вдвоем против всего мира - Юлиан и мама, а потом появился Адриан, оттянувший часть материнского внимания на себя. Я думаю, он так и не смог простить ему этого... А потом еще родился я: писклявый комок, требующий ее внимания и днем, и ночью без перерыва. Наверное, тогда Юлиан и возненавидел всех младенцев в целом... А еще запретил себе чувствовать: чувства делают нас ранимыми (он испытал это на себе), а быть ранимым он не желает никоим образом.