Девушка моего друга (сборник)
Шрифт:
я тогда не смеялась, что было бы с нами, Витька?..
Ты только через две недели после операции стал что-то по-настоящему понимать и вот пожалел о тех годах, которые прожил без меня. И мне не нужно было другой
благодарности...
Как раз в этот день я покупала для тебя на рынке молоко и встретила там директора своей школы ФЗО.
У него бегали глазки, и он сказал, что мое поведение.
собираются обсуждать на партбюро.
— За что? — спросила я.
Он возмутился.
— Вы открыто живете в больнице с женатым человеком и еще спрашиваете —
Мне очень хотелось дать ему по морде. Но я побоялась, что выроню банку с молоком. Поэтому я сказала ему только, что считала его раньше мужчиной и что, как вижу теперь, ошиблась. И ушла, не попрощавшись.
И была очень рада тому, что через месяц нашу школу расформировали. Все равно я не смогла бы больше работать с этим директором.
...Ты в третий раз ставишь ту же пластинку. Конечно, мне это очень приятно. Но не кажется ли тебе, что я уже устала и что вообще не очень прилично танцевать так долго со своей женой? Нельзя же, мой друг, забывать о друзьях! Все-таки не мы у них, а они у нас...
Интересно, а о чем ты сейчас думаешь? Ведь мы все время танцуем молча. Я знаю, последние месяцы ты все время думаешь о креплении железобетона. Хочешь найти новый способ крепить балки и плиты. Нынешний кажется тебе долгим и ненадежным. Ты способен искать
этот свой новый способ и за едой, и в театре, и когда гуляешь с сыном. Но я все-таки не верю, что ты способен думать о железобетоне даже сейчас, когда танцуешь со мной.
Может, ты думаешь о том же, о чем думаю и я? Надо, мол, мне расшевелить мужской клуб, который собрался в коридоре, а тебе — пригласить Толькину жену. Она совсем скисла: хочет танцевать, а ее никто не приглашает... Или ты просто прислушиваешься к тому, что происходит в детской? Ребята там, на самом деле, странно притихли. А у нашего сына редко бывает
тихо, когда приходят к нему дети наших друзей.
А может, ты тоже что-нибудь вспоминаешь?.. Тебе ведь тоже бывало трудно, хороший мой! Я знаю... Думаешь, я не понимаю, почему простая человеческая забота казалась тебе раньше чудом? Ты никогда не говорил об этом, но разве трудно догадаться? Разве стал бы удивляться заботе человек, который привык к тому, что о нем заботятся?
И даже со мной тебе бывало трудно... Я ведь тоже помню ту осень в Сибири. Я тогда не мстила тебе, Вить ка Правда! Просто новый директор нашей школы на самом деле был очень интересным человеком. В нем был много такого, чего не хватает тебе. Он мог часами
читать на память хорошие стихи. Он знал в деталях книги, которые ты даже не брал в руки. Он различал пианистов по манере исполнения.
Я конечно, и тогда понимала, что не это главное.
Просто раньше я очень редко встречала таких людей и еще ни разу не работала с ними рядом.
Видимо, я слишком много говорила о нем дома. И слишком подробно. Потому что ты вдруг завалил свой стол сборниками стихов, альбомами репродукций и пластинками, которых у нас раньше дома не было. И уже к концу месяца ты читал на память лучшие вещи Блока,
Есенина и современных поэтов,
по твоему проекту переводить с выпуска ячеистых блоков на выпуск панелей из ячеистого бетона.
Ты остался самим собой. Ты ничего не объяснял мне в своем поведении. И все-таки сказал очень много.
А потом я как-то прибежала к тебе на стройку и увидала, что ты на страшной высоте ходишь по каркасу без страховки. Рабочие сказали, что ты не страхуешься уже давно, и я совсем потеряла голову и не могла думать ни о ком, кроме тебя. Тогда мне казалось, что директор как-то сам собой потускнел, померк и ушел вдаль.
А теперь я понимаю, что это сделал ты. И не только тем, что я видела. Чем-то еще. Не менее сильным. Я до сих пор не понимаю -— чем. Наверно, это тоже твоя тайна...
Вроде той моей... Правда?
А может, и все остальное— так же? Я привыкла думать, что у нас все прочно, надежно, потому что об этом забочусь я. А может, и во всем — так же, как с журналами?
Мне кажется, что это делаю я, а на самом деле мы это делаем оба?.. Ведь, если говорить честно, и у меня за эти десять лет было много маленьких чудес.
Неужели я совершила сейчас открытие?.. Чудно!..
Мы десять лет вместе, и вот я заново открываю тебя...
Сколько таких открытий нам еще предстоит, а?
...Он снова кончается, этот грустный медленный вальс. Не надо больше ставить его! Мне очень хорошо танцевать с тобой, но ведь у нас гости... Мы лучше потом, ладно? Когда все разойдутся.
А помнишь, как я учила тебя танцевать вальс-бостон?
Еще там, в моем городке, в твоей комнате... Помнишь?
Десять лет прошло. Сын уже во втором классе. А нам все еще хорошо танцевать с тобой вдвоем в пустой комнате...
Зачем ты подводишь меня к серванту? Что ты хочешь там показать мне? Как будто я могу не знать чего-то в своем серванте!.. Витька!! Откуда это? Осенью — ландыши!.. Где ты взял?
Впрочем, зачем я спрашиваю? Это же чудо! Такое же, как сборник стихов, за которым я гонялась по городу целый месяц и который нашла сегодня утром на столе... Такое же, как новые туфли, которые стояли сегодня утром возле кровати. Как раз такие, о каких я мечтала
и каких нет у нас в городе...
Ну, хорошо, ты не объясняешь... Я могу понять все!
Но откуда ты осенью взял ландыши?!
Дорога туда и обратно
Ксеня сидела в кузове на мешках, спиной к кабине, и держалась правой рукой за борт, потому что машину сильно трясло. Рука, даже в меховой варежке, быстро застывала, и тогда Ксеня передвигалась к другому борту и держалась за него другой рукой, пока не застывала
и эта.
Когда выехали с проселка на асфальтированное шоссе, Ксеня встала в- кузове на колени и еще раз подвернула выбившиеся от тряски полы старых тулупов под.