Девушка на причале
Шрифт:
Иззи взяла куклу, но просто держала ее на коленях, уставившись на нее пустым взглядом. Она вздохнула:
– Мистер Бобкинс говорит, что он не хочет больше играть Треуса, - сказала она.
– Что ты имеешь в виду, Иззи?
– Петра улыбнулась, поднимая маленького, плюшевого мишку в подгузнике.
– Он единственный мальчик среди кукол. Он должен играть Треуса.
Иззи покачала головой:
– Никто больше не хочет играть. Они сказали мне об этом вчера вечером. Они сказали мне, что они теперь слишком взрослые для того, чтобы играть.
Петра иронично склонила голову.
– Я старше,
– Ты играешь только из-за меня, - ответила Иззи, осторожно посадив куклу на пол, широко расставив ее ноги. Кукла Беатрис тут же плюхнулась вперед, глядя на пол между своих огромных непропорциональных ног, как будто пребывая в глубокой задумчивости. Иззи посмотрела на куклу:
– Тебе больше не нужно играть со мной. Игры больше не приносят мне радости.
Петра внимательно изучала девушку, которая, несмотря ни на что, была ее младшей сестрой.
– Разве такое возможно?
Иззи издала долгий глубокий вздох, а потом подняла глаза на Петру, ее лицо было трогательно беззащитное, без тени улыбки.
– Я не вижу в них смысла теперь, Петра, - просто сказала она.
– Раньше было по-другому. Раньше было ... Я не знаю ... как сон, может быть, но сон о чем-то реальном. Сон, который, возможно, когда-нибудь сбудется.
Петра не знала, что сказать. Она просто глядела на сестру, наблюдая, как Иззи посмотрела на куклу и слегка похлопала Беатрис по голове, словно утешая куклу в своих глубоких, волнующих мыслях. Петра отчаянно хотела сказать что-нибудь Иззи, что вернуло бы ее неуемную жизнерадостность, но ничего не вышло. У нее не было никаких аргументов, потому что в душе Петра знала, Иззи была права. Она точно знала, что имела в виду ее сестра.
Однажды, еще до последнего похода к причалу, Петра пришла к себе в комнату и встала перед окном. Старые выцветшие шторы были опущены, сокращая и без того унылый дневной свет почти в половину, так что комната выглядела словно пещера теней. Внизу Филлис топала, хлопала и звенела тарелками, пока готовила ужин. Петра наблюдала за Иззи сквозь потрепанные кружева занавесок. Девочка была в саду, собирала последние ягоды этого сезона, окрашивая свои пальцы в счастливые цвета, и изредка обсасывала сок с них, но не улыбалась при этом. Петра просто наблюдала.
«Так больше не может продолжаться».
Эта мысль пришла к ней из глубины сознания, но на этот раз звучала, как ее собственный голос. Она слегка кивнула. Это было правдой. Гнев Филлис не остыл, а по-прежнему неуклонно рос, подпитываемый страхом перед Петрой и отчаянным желанием заставить девушку уйти из семьи навсегда. И все же, Петра не могла просто уйти. Пока еще нет, не сейчас, пока Иззи все еще нуждалась в ней.
«Ты остаешься не из-за Иззи».
Опять же голос был ее собственный. Либо голос в тайном уголке ее сознания, наконец, исчез, либо он научился хорошо маскироваться.
Однако, эти слова тоже были правдой. Не Иззи была причиной, по которой Петра осталась.
Иззи вскоре будет обречена на тяжелый и нудный труд, вынужденная пойти на это из-за своей ненавистной матери. Конечно, Иззи не самая умная девушка в мире, но она не была безнадежной. Ее простота, по сути, была красивой в некотором роде. Петра знала, что существуют школы для таких детей, как Иззи, школы
Таким образом, менее чем через два дня, Иззи будет отправлена на ферму, скорее всего, до конца своей жизни. Петра больше не нужна будет Иззи, чтобы защищать ее и приглядывать за ней. По правде говоря, если бы это была задача Петры, она бы с треском провалила ее.
«Так больше не может продолжаться».
Петра сделала неглубокий вздох. Наконец, она повернулась спиной к окну и прошлась по комнате. Она опустилась на колени и вытащила что-то из-под кровати. Это была черная шкатулка из ее тайника в дереве. Чувствуя ее тяжесть в своих руках, Петра подняла шкатулку и положила на кровать. Опустившись на пол, она оказалась почти на уровне глаз с ней. Тусклый свет комнаты отражался на полированной крышке.
Девушка открыла ее.
Она знала, что в ней, и все же вид этого всегда вызывал у нее дрожь. Петра не знала, почему. Она не знала, откуда взялся этот предмет или кому он принадлежал. Она просто обнаружила его в дупле, когда в последний раз приезжала домой из школы. Откуда-то Петра знала, что шкатулку поместил туда не человек. Никто не знал о ее тайнике, и она точно знала, что тайник не мог быть обнаружен случайно, и вещи, лежавшие там, были нетронуты. Шкатулка просто появилась там. Шкатулка, или, вернее, предмет в ней, как будто знал, что он может понадобиться. Он просто пришел к своей хозяйке, спрятавшись в единственном месте, где она могла найти его.
Предмет в шкатулке вобрал в себя тусклый свет комнаты и зловеще поблескивал в полумраке. Это был кинжал. Его лезвие было запачкано чем-то черным, словно он был покрыт сажей. Ручка кинжала была необыкновенно уродливая, вся украшенная драгоценными камнями.
Изящным движением Петра обвила пальцы вокруг ручки и подняла его. Если ничего особенного не было в том, когда она держала в руках черную шкатулку, то прикосновение к кинжалу вызывало необъяснимое волнение. Как будто держишь живую гадюку или даже целую океанскую волну. Петра чувствовала его силу и опасность, но главное, она чувствовала, что он принадлежит ей.
В мире было очень мало вещей, которые принадлежали Петре, но кинжал принадлежал ей в такой мере, которая превосходила простое владение. Словно он был частью ее, как если бы она принадлежала ему столько, сколько и он ей. Это чувство пугало, и все же это было единственное чувство, которое приносило утешение. Кинжал говорил без слов. Он обещал многое - таинственные вещи, возможно даже темные и страшные вещи, но Петру, казалось, неудержимо тянуло к нему.
«Если бы у меня были родители, в нем не было бы необходимости», - пыталась оправдать себя Петра. Это был ее аргумент против предостережения, которого некому было озвучить, ее внутренняя защитная реакция.