Девушка с синими гортензиями
Шрифт:
– Что было дальше? – спросила Амалия.
– Мсье Невер поднялся и тактично сказал, что, наверное, уже поздно, всем пора идти спать. И вышел. За ним потянулись остальные. Рейнольдс хотел проводить Жинетту – подумал, что жена пьяна. Но она оттолкнула его, прошипев: «Не прикасайся ко мне!» Когда я ушла, в салоне остались только мсье Буайе и мсье Эттингер.
– Мы были обескуражены, – проговорил художник, кашляя. – Но…
Амалия прижала палец к губам, показывая, чтобы он сейчас не говорил, налила в стакан воды и подала ему.
– Почему Лантельм назвала Еву Ларжильер предательницей? – спросил Видаль у Жюли.
–
– Как по-вашему, что на самом деле произошло на яхте в ту роковую ночь? – спросила Амалия.
– Несчастный случай, – упрямо повторил художник. – Только и всего.
– Я не знаю… – неуверенно протянула Жюли. – Все случилось так внезапно… И еще тот человек, которого Жинетта прятала… Может быть, они поссорились и он ее убил? Помню, немецкий следователь яхту и всю ее каюту осмотрел очень внимательно, и там точно никого не было…
– Мадемуазель Лантельм что-нибудь говорила о своем любовнике? Как его звали, где работал, хоть что-нибудь…
– Нет. – Жюли покачала головой. – Хотя я знала, что у нее кто-то есть. Она… она всегда наряжалась, прежде чем идти к нему. У нее глаза блестели, она вся преображалась… И он был вовсе не беден, подарил ей кольцо с изумрудом, которое она носила, почти не снимая. Думаю, это было не простое увлечение… Увлечений-то у нее было много, и она их особо не скрывала. Отношения с актерами она даже за романы не считала – так, нечто само собой разумеющееся… Директора театров… поклонники из числа публики… Кого только у нее не было! Только вот остывала она еще быстрее, чем увлекалась. А те отношения, о которых я говорю, тянулись и тянулись… Несколько раз Жинетта мне говорила, что все кончено. Но проходило несколько дней, и опять она убегала с горящими глазами, едва отыграв пьесу… Вы помните, какая мода была в те времена? Платья до пола, огромные шляпки и обязательно – очень пышные волосы. Тогда очень многие использовали накладки из своих или чужих волос… так вот, она как-то обмолвилась, что ее поклонник терпеть не может накладки. И, видя, как Жинетта быстро снимает их и причесывается заново, я сразу понимала: сегодня она опять идет к нему. Хотя, знаете ли, нельзя сказать, что Лантельм хранила ему верность, нет… Но уж такая она была.
– Мне говорили, что актриса была не слишком разборчива, – обронила Амалия. – Упоминали даже какого-то разносчика цветов.
– Да, – сказала Жюли, – он иногда приходил за кулисы, приносил орхидеи и гортензии. Но это было так… мимолетное… она делала вид, что вообще его не знает, когда вокруг находилось много народу.
– Вы говорили, что на яхте Женевьева была взвинчена, и ее веселье было с примесью отчаяния, – сказала Амалия. – Не могла ли она с кем-то поссориться до такой степени, что тот человек случайно, допустим, убил ее?
– Я уже все сказала вам по этому поводу, – ответила Жюли. – А что касается ссор, то повторяю: прошу прощения, но все присутствующие были приличные люди. Никто из них не мог опуститься до убийства.
– Но тем не менее Жинетта со многими успела повздорить, – напомнил Видаль. –
– Я сама была виновата, – возразила Жюли. – Случайно оговорилась, назвала ее именем, которое ей дали при рождении. А она не любила, когда ее так называли. И вообще не любила то, что напоминало ей о прошлой жизни. Помню, в Париж как-то приехал человек, который заплатил вам за расследование. Не знаю, что он там себе вообразил, но Жинетта была вовсе не рада его видеть. И сказала о нем очень злые слова: мол, наверное, парень не на шутку задет тем, что она без него не пропала.
Эттингер закашлялся, и Амалия, спохватившись, подала ему воды.
– Кто за вами ухаживает? – спросила она. – Я видела только одну служанку.
– А мне не нужно много прислуги, – отозвался художник. – Она знает меня с детства, я в ней уверен, ну и…
Амалия пристально посмотрела на него:
– Вы уверены, что вам ничего не нужно? Я могу помочь с докторами…
– Нет, – усмехнулся Эттингер, – мне уже никто не может помочь. Вы очень любезны, но это ни к чему. У меня есть деньги, я получил во время войны два или три наследства от разных погибших родственников… Дом этот я купил, и… – Больной облизнул пересохшие губы. – Все правильно, я всегда хотел умереть во Франции. Никогда не любил ни Бельгию, ни Германию… Бельгия – скучная провинциальная страна, а немцев я никогда не понимал, хоть мой отец и немец. Только во Франции мне всегда было хорошо, и я мечтал, что когда-нибудь прославлю эту страну… Но, видно, уже не суждено.
Он умолк, и некоторое время было слышно только его надсадное дыхание да беззаботный щебет птиц за окном. Пьер Видаль почувствовал, как у него сжалось сердце. Журналист никогда не считал себя сентиментальным человеком, но в то мгновение ему было остро жаль умирающего художника. Сколько еще оставалось жить Эттингеру – месяц? два? «Я не имею права думать об этом, – сказал себе Пьер. – Не имею». Он улыбнулся круглолицей смущенной Жюли, которая внушала ему симпатию, и поднялся, обронив:
– Нам пора.
Глава 6
Неожиданный гость
– Я полагаю, – заговорил Видаль, когда они с Амалией выехали на дорогу, – сегодня вы еще можете успеть к Дюперрону.
– Нет, к нему я не поеду, – коротко отозвалась Амалия. А через некоторое время баронесса предложила: – Если хотите, могу вас где-нибудь высадить. Лично я сейчас отправлюсь в монастырь.
– К Еве Ларжильер? Хотите узнать, почему она даже не упомянула о том, что Лантельм при всех обозвала ее предательницей?
– Я не исключаю, что с Евой Ларжильер у нас и впрямь будет отдельный разговор, – усмехнулась Амалия. – Кстати, вам будет еще одно задание – проверить, что за наследства получил Эттингер и от кого. Где вы предпочитаете сойти?
– Я не буду сходить. Если, конечно, вы не возражаете.
Амалия поглядела в лицо спутнику и поняла: журналист вообразил, что сейчас она станет вторично допрашивать бывшую актрису, и желает присутствовать при разговоре. Остаток пути они проделали в молчании, если не считать перепалки с другим водителем, который едва не задел их автомобиль при подъеме к монастырю.