Девушки с картины Ренуара

Бона Доминик

Глава 15 Два варианта супружеского несчастья

Семейное ложе Ивонны и Эжена Руара, видимо, не слишком согрето, впрочем, оно чуть теплее, чем у супругов Жид, Андре и Мадлен. Ивонна рожает двоих детей, мальчиков — Станисласа в 1903 году, Оливье — в 1906 году. Старший назван одновременно в честь деда по отцовской линии, Анри Станисласа Руара, и еще одного предка по имени Станислас, который в 1792 году вступил в армию Дюморье и отличился в битве при Вальми.

Зато царское ложе Луи Руара, сделанное еще в имперские времена по заказу его деда Жоржа Жакоб-Демальтера, не простаивает. Кровать из красного дерева украшена сфинксами и мозаикой, напоминающими Луи о давних путешествиях в Египет. Несмотря на то, что Кристина и Луи часто спят в разных спальнях, несмотря на ссоры и скандалы, их супружеская жизнь весьма активна. Горячий Луи произвел на свет семерых детей подряд, и если он и надоел Кристине, то лишь своей неуемностью.

Не думает ли Ивонна, что ошиблась в выборе? Луи, брат ее мужа, не позволил бы ей дремать, предаваясь меланхолии. В Баньоль-де-Гренад, в своем доме на берегах Гаронны, она чахнет и умирает со скуки, ощущая радость жизни только рядом с детьми.

Но она, находясь в глубоком кризисе, страдает множеством болезней. Долгие месяцы она проводит в лечебницах, томясь, как затворница, без детей. В семье стыдливо говорят об «усталости», «анемии», «женских расстройствах», хотя всех пугает нависший призрак туберкулеза. Но так же, как когда-то ее тетушка Мари Фонтен, судьба которой как будто предопределила ее собственную судьбу, Ивонна стала жертвой постыдной скрытой боли. Трудно быть счастливой рядом с мужем, который омрачает жизнь. Непостоянная натура Эжена — вот крест, который Ивонна несет из дня в день. Нежная и чувственная молодая женщина, еще недавно окруженная вниманием художников, которую Дебюсси находил похожей на Мелизанду, а Морис Дени изображал в виде Девы-избранницы, превратилась в беспокойную мать и опечаленную супругу. Вероятно, сегодня ее лечили бы от депрессии. Однако, в отличие от тетушки Мари, у Ивонны не хватает смелости все бросить и найти счастье в успокаивающих объятиях другого мужчины. Поэтому она постепенно и неумолимо впадает в уныние.

Между тем Эжен, по словам Андре Жида, «остепенился», по крайней мере если смотреть со стороны. Во всяком случае Эжен создал себе образ, который мог бы произвести впечатление на Ивонну, если бы она не имела возможности видеть его без маски. В 1905 году он стал мэром города Кастельно-д’Эстретфон, пять лет спустя — выбран генеральным советником коммуны

Фронтон. Руар играет заметную роль в своем департаменте и даже за его пределами, на всем юго-западе Франции. Он участвует в работе Центрального общества сельского хозяйства, президентом которого стал в 1913 году. Благодаря должности начальника канцелярии министра торговли и промышленности Жана Крюппи, Эжен завел связи в Париже. Он способен придать своей деятельности государственный размах. Эжена награждают орденом Почетного легиона, орденом За заслуги в сельском хозяйстве… Вскоре он начинает задумываться о депутатском кресле.

Люди обращаются к нему с различными просьбами, и он старается не отказывать. Он берется за все с той же энергией, с какой Артюр Фонтен отвечает на просьбы своих избирателей или подчиненных. Особую поддержку Руар оказывает виноградарям, которые находят в нем надежного защитника, ведь он — один из них. Эжен любит разводить виноград и разбирается в этом. В 1907 году, надев трехцветный пояс мэра, он присоединяется к демонстрациям, в которых принимают участие сотни тысяч разорившихся фермеров. «Это было поразительно, — пишет он Жиду. — Здесь явно пахнет революцией». На что Жид, наблюдавший за событиями чуть отстраненно, с юмором отвечает: «Твое последнее письмо словно пришло из Шарантона [38] . Я с тревожным интересом читаю бессвязные рассказы о волнениях, представляя среди толпы сигнальный огонь твоих рыжих волос. Старик, дорогой мой, ты все-таки постарайся не попасть в передрягу».

Как политик Эжен причисляет себя к радикал-социалистам. Это, видимо, удивляло его отца и раздражало младшего брата Луи, называющего себя монархистом и мечтающего о реставрации королевской власти во Франции. Эжен, «убежденный республиканец», как он сам о себе говорит, хотел бы видеть «республику, которая обеспечит нам давно ожидаемые социальные усовершенствования, столь необходимые для развития и гармонизации нашего общества». И он остается «сторонником равных свобод для всех». Эти взгляды сближают его с семьей Ивонны, в частности с Полем Леролем и Жаном Леролем (дядей и кузеном со стороны жены), а особенно с Артюром Фонтеном, которые отстаивают те же самые социалистические идеи в высших политических кругах. Эжен, несмотря на свои амбиции, по-прежнему остается на выборной должности местного значения. Но Жан и Поль Лероль, даже если разделяют реформаторские взгляды радикал-социалистов, все-таки в первую очередь остаются католиками и не собираются вступать в союз с антиклерикалами — их врагами в войне за секуляризацию.

Что касается Артюра Фонтена, в эти годы он поддерживал Александра Мильерана, одного из руководителей социалистической партии. Этика высокопоставленного чиновника обязывает его не забывать о сдержанности, несмотря на то, что он на протяжении всей своей жизни демонстрирует верность тем моральным ценностям, за которые сражается в том числе Эжен Руар.

Другая причина сближения с семьей Лероль, благоприятствующего смягчению семейного разлада, заключается в публичном покаянии Эжена в своем анти-дрейфусарстве. «Я совсем не антисемит, — пишет он

Жиду 1 февраля 1903 года. — Евреи проницательны и сильны — я бесконечно ценю их». В то время как Луи продолжает освистывать Золя и не собирается менять свои убеждения, Эжен, как и все члены семьи Лероль, в лагере дрейфусаров. Такая перемена обусловлена общим пониманием ситуации, но также и своими политическими планами: в то время серьезный политик не мог быть радикал-социалистом и антидрейфусаром. Для полноты образа левого политика он добавляет к нему антиклерикализм, один из главных козырей его партии. «Сейчас я полностью на стороне антиклерикалов, — заявляет он в том же письме Жиду. — Клерикализм, царящий на юго-западе Франции, отвратителен». Жид, удивленный резким поворотом в религиозных взглядах Эжена, посмеивается: «Эжен больше не окропляет руки святой водой, входя в церковь», — сообщает он в письме своему другу Андре Рюитеру. А после еще одной встречи с Эженом, ставшим еще более убежденным антиклерикалом, Жид заметит, что тот «больше не осеняет себя крестом».

Такое очень непоследовательное, а то и театральное поведение не может не тревожить сердце Ивонны, истинной, как и все в семье Лероль, католички. Она набожна, регулярно ходит к мессе, искренне причащается. Молитва — это все, что ей остается, общение с Богом — ее единственная надежда, единственное спасение.

Дома Эжен устраивает ей сцены по любому поводу. Каждый день он ходит с «нахмуренными бровями» (как выражается Жид), между его глаз даже пролегла гневная складка. Его выводит из себя любой пустяк, а свое дурное настроение он вымещает на своих домочадцах.

Он использует любой предлог, чтобы придраться к жене, на которой якобы лежит ответственность за все, что не ладится. Она терпит его горячность и безразличие, но главное — над ней постоянно висит угроза скандала, который может разразиться в любую минуту. Эжен ожесточается. Он пугает ее. Она плачет. И тогда ей кажется, что он злится на нее еще больше. Повседневная жизнь превращается в ад. Ивонна чувствует себя хорошо только тогда, когда Эжена нет дома. Его поездки по юго-западу Франции, а иногда — в Париж для встречи с политической верхушкой немного облегчают ее жизнь. Тогда дом снова становится тихим и спокойным. Но она знает, что в нем таится буря с громом и молнией. Тяжелая атмосфера давит на Ивонну и детей.

Нетрудно угадать причину мрачного настроения Эжена и злобы, с которой он относится к Ивонне, не давая ей никаких объяснений.

Дело не только в банальных супружеских разногласиях. Дело в неудовлетворенности Эжена. В том, что он вынужден идти против своей природы. Стараясь соблюдать приличия и быть «нормальным», что так необходимо политику, он женился, тогда как на самом деле он склонен к другому виду любви. Жид не боится называть его «лицемером» — ведь Эжен продолжает тайком встречаться с мужчинами, от чего не собирается отказываться. Об этом свидетельствуют письма Андре Жида друзьям — Андре Рюитеру, Жану Шлюмберже или Анри Геону. Все они разделяют эти склонности.

В Париже Эжен предпочитает останавливаться в отеле вокзала Орсэ (отказываясь ночевать у отца или у родителей жены). Туда он приглашает некоего Армана, услугами

которого предлагает воспользоваться

Жиду. В Баньоль-де-Гренад, по словам Жида, который постоянно упоминает об этом в письмах друзьям, Эжен «собирает урожай» молодых работников фермы, нанятых им сборщиков винограда. Возвращение в лоно семьи, к печальной супруге и шумным сыновьям, с каждым разом переносится все тяжелее и тяжелее.

Переживания Андре Жида схожи — женившись, он продолжает увлекаться юношами. Но с супругой Мадлен у него совсем не те отношения, что у Эжена с Ивонной: их связывают симпатия и дружба. Мадлен раз и навсегда решила любить своего мужа таким, какой он есть, закрывая глаза на то, что недостойно ее внимания. «Я никогда не пытаюсь узнать того, о чем Андре не говорит мне», — пишет она Анри Геону в 1905 году.

В ответ Андре всегда галантен и любезен по отношению к ней. Ей не приходится, как Ивонне, терпеть вспышки гнева, которыми Эжен мстит своей супруге, возлагая на нее ответственность за то, в чем она не повинна ни в малейшей степени.

Свои сексуальные предпочтения Жид воспринимает значительно спокойнее Эжена. Для него все ясно. Он ненавидит вранье: лгать окружающим и, что еще хуже, самому себе — вот что для него настоящее извращение. Он стремится к честности и ясности во всем. Андре — полная противоположность Эжену, предпочитающему тайны, секреты, лицемерие, которые именует «гибкостью». С одной стороны, он землевладелец, именитый и уважаемый человек, неподкупный государственный чиновник, отстаивающий интересы своих сограждан, общественный деятель и отец семейства. С другой — мужчина, мучительно стыдящийся своих желаний, но подчиняющийся им. «Что ты хочешь, старик, — пишет он Жиду в 1908 году, став начальником канцелярии Жана Крюппи, — в жизни мне всегда нравились только две вещи: командовать и…»

Однако он очень тяжело переживает свои противоречия, за которые расплачиваться приходится Ивонне.

Жид работает над своим трактатом «Коридон»: откровенном признании в гомосексуальных наклонностях. Когда он рассказывает об этом Эжену, тот пугается и пытается отговорить его. Очевидно, он боится, чтобы публичная исповедь Жида не аукнулась на нем самом. Но главной причиной он называет чувства Мадлен, для которой подобное откровение будет оскорбительным. Жид отвечает, что ей «так же необходимо уважать меня, как мне необходимо ее уважение», и что лучше быть искренним грешником, чем фарисеем. Не чувствуя себя униженной, она, видимо, будет еще больше восторгаться мужем, рассказавшим о себе всю правду.

«Надо, чтобы произошел скандал», — заключает Жид. Эжену Руару после такого признания-предупреждения снятся кошмары.

Желание Жида — жить в полном согласии с самим собой — пересилит. «Коридон», начатый им в 1910 году и идеями которого проникнуты многие страницы его автобиографии «Если зерно не умрет», будет опубликован в журнале NRF лишь четырнадцать лет спустя. В 1911 году он будет напечатан в двенадцати экземплярах, а затем показан ближайшим друзьям. По их совету текст вернется ящик стола. Эту бомбу замедленного действия, апологию греческой любви, будет предварять короткое предисловие Жида: «Эта небольшая книга, какой бы пагубной ни казалась она с виду, в конечном счете направлена только против лжи, а нет ничего опаснее для отдельного человека и для общества, чем узаконенная ложь». Эжен, защитившись своим чувством вины, останется глух к этому мудрому совету.

В Баньоль-де-Гренад, куда писатель часто приезжает на несколько дней, чаще всего летом, происходит эпизод, ныне известный всем читателям Жида под названием «Дикий голубь». Встреча «чудесным вечером 28 июля 1907 года» с Фердинандом, одним из юношей, работающих в усадьбе Эжена, надолго останется в памяти. Отдаваясь любви, Фердинанд воркует, как голубь. Его страстные стоны вдохновят писателя на несколько страниц взволнованного текста, которые, вопреки собственному желанию быть искренним, он при жизни так и не напечатает. Рассказ будет опубликован только в 2002 году.

Несколько лет подряд Жид будет возвращаться в теплое время года в Баньоль, стремясь к упоению «захватывающим вихрем» жизни, которая должна отвлечь его от пресности Кювервиля.

После публикации «Коридона» Эжен пошлет Жиду невразумительное письмо, чтобы выразить ему разом восхищение и опасения по поводу столь откровенного текста. «По правде говоря, я немного переживаю из-за того, что женатый друг, семью которого я люблю, написал такую необычную книгу. Но ты доказал, что благороден и смел. Если бы автором был незнакомый мне человек, я видел бы в этом произведении только пользу — она действительно есть. Но ты, конечно, захочешь узнать, что эмоционально твоя книга меня весьма задела. Не сердись на меня за мои высказывания и, разумеется, будь уверен в нашей крепкой дружбе».

В том же письме Эжен обозначает гомосексуальность термином «уранизм», далее — «аномалией», а заканчивает так и вовсе словом «ненормальность». Но при этом он пытается самого себя успокоить: «В истории не бывало так, чтобы достойные люди (если они не вели себя вызывающе) из-за уранизма не могли сделать карьеру…»

Неизвестно, знала ли Ивонна Ру ар что-нибудь о тайной жизни своего мужа. Доходили ли до нее слухи? И как далеко могли зайти ее разговоры с целомудренной и очень сдержанной Мадлен Жид? Обе женщины, подруги с девичьих времен, регулярно переписывались.

Ивонна по-прежнему остается в неведении, во власти тревоги и горечи. Она живет в атмосфере тягостной и удушающей неопределенности. Скучная жизнь в провинции, вдали о тех, кого она любит, а главное, вдали от сестры, с которой они были неразлучны, удерживает ее во власти никогда не отпускающей печали. К чему добавляются страдания, которые ей причиняет Эжен…

По одному письму к Жиду можно судить о том, как она мучилась. «Думаю, что даже вы, — пишет Ивонна лучшему другу своего мужа, — знаете его только наполовину. Ибо только со мной он позволяет себе доходить до крайностей в своих противоречивых желаниях, возводимых им в принципы, во всех своих переменчивых устремлениях и склонностях, возводимых в раз и навсегда принятые линии поведения, которым я обязана подчиняться…» После долгого перечня претензий, доводящих ее до состояния паники, она наконец приходит к выводу, что «он несносен, и, несмотря на мою скромность, клянусь вам, что ни одна женщина не смогла бы так долго жить рядом с ним, понапрасну страдая». Как женщина, осознающая свой моральный долг, она приносит в жертву свое счастье, оставаясь рядом с несносным мужем и пытаясь удовлетворить его. Напрасный труд. Впрочем, ее изможденное и печальное лицо не способно успокоить мужчину, который слишком давно мечтает сбежать.

Эжен, как и Ивонна, страдает от разрушительного влияния перемен своего настроения на здоровье. У него альбуминурия, хроническая болезнь почек. Он вынужден соблюдать строгую диету, после которой, если чувствует себя лучше, объедается за столом. Такое наплевательское к самому себе отношение приводит Ивонну в замешательство. Она всей душой желает ему добра, а вместо благодарности слышит в ответ упреки.

К неудовлетворенности жизнью добавляется новое беспокойство: вложения Эжена в сельское хозяйство намного превосходят их доходы. Ивонна прекрасно осведомлена об этом. Она заявляет Жиду, что ей известно «обо всех огромных долгах в Баньолье». Эжен идет на любой риск, словно игрок в покер. Скоро он купит деревенский дом с прилегающими к нему шестьюстами гектарами земли в еще более удаленной от Парижа и почти безлюдной провинции, на границе с Восточными Пиренеями и департаментом Од. Эту местность Жид, приехавший туда в гости в 1916 году, описывает как располагающуюся «между морем и болотом в Ле-кате, на узкой полоске песка, серебрящейся на горизонте после того, как вы покидаете порт Ла Нувель и поезд уносит вас в Испанию. Он хочет осушить болота и посадить там новые фруктовые деревья и виноградники. Конечно, высаживать он собирается любимые американские виды, за которые нужно отдать целое состояние и которые, по словам крестьян, никуда не годятся по сравнению с местными мускатными сортами.

Эжен, «писатель», не написавший ничего, кроме тлетворной и провокационной книги «Вилла без хозяина», политик без должности в Палате парламента (он будет избран сенатором лишь незадолго до смерти), погрязший в долгах землевладелец, страдает, не будучи способным определиться и развить свой талант в какой-либо области. С этим соглашается даже его друг Жид в письме к Андре Рюитеру после того, как Эжен «с поразительной наивностью» пытался ему сделать внушение в связи с «Коридоном». Жид со сдержанной яростью замечает: «Словно его собственная жизнь, жизнь фермера, литератора, политика, мебельщика и кого угодно другого, кем ему еще захочется быть, мужа, отца и во многом авантюриста, не так сложна, беспорядочна и драматична, как та, которую я мог наблюдать!»

По словам еще одного приятеля Эжена, Франсуа-Поля Алибера, Руар тащит за собой «клубок осложнений». Неудивительно, что Ивонна в конце концов становится совершенно безумной, на что Эжен жалуется Жиду. Она растеряна и подавлена. Бедная женщина сбилась с пути…

Над пианино висит картина Пикассо с высоким красным клоуном. Эжен купил ее в 1907 году, когда художник был еще бедным и малоизвестным. Его мастерская располагалась на «плавучей прачечной», у холма Монмартр. Заглянув туда вместе с Жидом, Эжен влюбился в полотно, на котором изображен высокий клоун с маленьким арлекином, а на заднем плане виднеется вазон с цветами. Уловил ли Пикассо, гостивший по приглашению Эжена в Баньоль-де-Гренад, болезненные отношения супругов?

В этот период художник работает над крупными полотнами, изображая молодых женщин (будущих «Авиньонских девиц»). «Акробат и арлекин» — картина, приобретенная Эженом Руаром, — одна из жемчужин коллекции, большую часть которой Эжен унаследовал от отца. Но у него был и собственный вкус…

Долги съедят эту картину. После Первой мировой войны она будет перепродана Полю Гийому — тому самому Гийому, супруга которого позже приобретет картину Ренуара «Ивонна и Кристина Лероль за роялем». А Поль Гийом в свою очередь уступит высокого клоуна Альфреду Барнесу, и картина станет одним из главных сокровищ его коллекции в Мерионе (штат Пенсильвания).

Жизнь Кристины в Париже далеко не так сложна и мучительна, как у Ивонны, хотя счастье тоже обходит ее стороной. Как будто своей супружеской жизнью обе сестры расплачиваются за слишком безопасное, счастливое и спокойное детство. Кристине повезло больше, чем Ивонне. Она живет недалеко от родителей и регулярно видится с тетушкой Жанной, кузенами Шоссон и Фонтен. До нее еще доходят волны благотворного семейного тепла, тогда как Ивонна в Сен-Капре живет в изоляции, в узком кругу собственной семьи. По вечерам, когда дети ложатся спать и она остается в компании мужа, ей трудно избавиться от тревог. А потом, когда он уходит, хлопнув дверью, — от чувства одиночества.

Для Кристины нет лучшего отвлекающего средства, чем парижская жизнь. Театры, концерты, выставки, а также дамские чаепития после полудня или ужины, на которых вечерами часто собираются друзья. В домашней обстановке Луи вспыльчив, хотя на публике он ведет себя совсем иначе. Однако он не так измучен, как Эжен. Он часто бывает весел и умеет наслаждаться жизнью. Семейную жизнь омрачают только его перемены настроения, его привычка оскорблять людей брошенными вскользь язвительными замечаниями. Луи высказывается таким тоном, которого не потерпел бы по отношению к себе. Но он сразу заглаживает свою вину щедрыми подарками и слезами раскаяния. Он — ядовитый искуситель и, словно змей, вынуждает окружающих жить в атмосфере неуверенности. Кристина и дети каждую минуту ждут, что вот-вот произойдет очередная сцена. От чего он, прежде чем пожалеть о сказанном, получает садистское удовольствие. На самом деле же деле Луи таким образом дает выход своему чувству неудовлетворенности.

В отличие от пассивной и мягкой Ивонны, позволяющей своему мужу читать мораль столько, сколько ему вздумается, Кристина сопротивляется. Она наделена сильным характером и не просто отвечает — она бросает вызов Луи, провоцирует его. Она не уступает ему, что его одновременно возбуждает и приводит в отчаяние.

В семейной жизни она далека от того, чтобы служить источником успокоения, к чему стремится Ивонна. Кристина подливает масла в огонь.

Если внебрачные связи Луи, прирожденного соблазнителя, коллекционирующего прекрасных дам, как его отец — картины импрессионистов, раздражают ее, сам он вызывает у нее скорее досаду, чем ревность.

Неверный муж не забывает и ее — недаром же у них семеро детей. Ни одна связь, ни одна любовница не угрожают ее статусу. Ивонна издалека, видимо, завидует семейной жизни своей сестры. Возможно, страсти на улице Шаналей кажутся ей привлекательнее мрачной, ледяной и удушливой атмосферы в своем доме, где она чувствует себя потерянной.

Литературная деятельность Луи, пусть в основном посвященная полемике, Кристине скорее нравится. Финансовые вопросы их не волнуют — долгов нет, чета спокойно живет на ренту, несмотря на склонность к расточительности любящего жить на широкую ногу Луи. Сотрудничество с журналами отнюдь не приносит больших доходов, но обеспечивает ему уважение друзей. А также служит причиной ссор с теми или другими, то с Моррасом, то с Жидом, а позднее — с Клоделем… Однако Луи позволяет своей жене вести приятную жизнь в «свете». Если взглянуть из Баньоль-де-Гренад, досуг Кристины сверкает тысячами огней. Супруги, дом которых полон слуг, несколько раз в неделю приглашают на обед или на ужин своих многочисленных знакомых.

В круг ближайших друзей входят Эрнест Руар, любимый брат Луи (в Эрнесте он находит мягкость и способность быть счастливым в супружестве — то, чего не хватает самому Луи), и его жена Жюли Мане, дочь Берты Моризо, Поль Валери и его супруга Жанни Гобийар, племянница Берты Моризо, а также Робер и Пола Валлери-Радо, у которых Франсуа Мориак познакомился с Марианной Шоссон.

Во второй круг входят те, кто на всю жизнь останутся друзьями семей Руар, Валери и Валлери-Радо: Адриен и Жанна Митуар, Морис и Марта Дени, а также Шарль и Жанна Лакост. Два художника, Морис Дени и Шарль Лакост, похожи друг на друга изобразительной манерой и цветовой гаммой. Оба они — символисты, принадлежащие к группе наби. Луи Руар ценит их простую, почти наивную манеру письма, напоминающую старых итальянских или фламандских мастеров. Жанна, супруга Шарля Лакоста, прекрасный музыкант с дивным голосом, игрой и пением оживляет вечера. Жанна окончила Певческую школу и была ученицей Венсана д’Энди.

Еще один хороший знакомый семьи Руар — барон Дени Кошен, депутат от Парижа, рупор католической партии в парламенте. Дородный, с русой бородой, он преградил путь комиссарам полиции папаши Комба [39] во время описи имущества церквей. Его почти всегда сопровождает баронесса Кошен. Луи очень привязан к их сыну Огюстену, историку, занимающемуся революционной эпохой, которую сам Огюстен, бывший ученик Школы хартий, считает результатом заговора франкмасонов. Молодой монархист и легитимист разделяет убеждения Луи Руара и не собирается отказываться от своей упрямой ненависти к Дрейфусу.

Супруги Дени-Кошен, как и Митуары, приходят на правах соседей. Одни живут на улице Вавилона, другие — напротив церкви Сен-Франсуа-Ксавье.

Есть и другие завсегдатаи дома, например, Поль Ла-фонт, хранитель музея в По, Поль-Андре Лемуан, историк искусства, с которым у Луи общие представления о спиритуалистическом искусстве, а также художник

Хосе-Мария Серт, забавляющий всех каталонским акцентом и походкой «низенького заурядного господина» (по словам Дега, однажды встретившего его в поезде).

Званые обеды на улице Шаналей, а позже в доме номер 5 на бульваре Монпарнас, в квартире, куда чета скоро переедет, приобретают особый блеск, если среди гостей находятся известные в мире литературы личности: Морис Баррес или Леон-Поль Фарг. Вскоре в круг гостей будут включены такие яркие авторы, как Андре Франсуа-Понсе, германист, автор диссертации о романе Гете «Родственные натуры». Франсуа-Понсе вскоре породнится с Руарами, женившись на Жаклин Дийе.

Также в дом вхож Жорж Бернанос. Как и Мориак, он один из самых близких друзей Робера Валлери-Радо. Бернанос нередко разглагольствует о Боге и о дьяволе, о любви и грехе… В беседах также постоянно принимают участие известные религиозные деятели, к примеру, аббат Бремон, автор «Истории литературы о религиозном чувстве во Франции» в одиннадцати томах. Луи Руар постоянно общается с ним на различные темы.

Во время семейных обедов не просто не скучно. Беседы проходят очень бурно и даже страстно. Бойкая Кристина с большим энтузиазмом принимает в них участие. Она чувствует себя вполне непринужденно в роли хозяйки дома. Ее речи остроумны.

Брак не отдалил младшую из сестер Лероль от знакомой и любимой ею среды — одновременно католической и артистической среды парижской буржуазии. Мориак, стремясь отомстить за свою неудачную помолвку с Марианной Шоссон, злобно окрестил ее фарисейской. «Эти люди принадлежали к числу тех просвещенных парижан, которые знают, что искусство и литература дают в будущем человеку со спекулятивной жилкой возможность получать прибыль. Они уже тогда шли на риск, покупая полотна Матисса» [40] , — посмеивается он. Кроме того, что Матисс никогда не интересовал Руаров, в этой фразе больше досады, нежели истины. Можно говорить об этих людях всё что угодно, за исключением того, что они покупали картины со спекулятивными намерениями… Любовь к искусству и литературе той самой буржуазии, с которой так хотелось поквитаться Мориаку, не имела ничего общего с личной выгодой или трезвым расчетом.

Снова ощущая счастливую семейную атмосферу, в которой прошло ее детство, Кристина чувствует себя в безопасности, в отличие от оторванной от корней и увезенной в провинцию Ивонны, с трудом приживающейся в новом окружении. Ее угнетает одинокое существование в деревне, ей очень не хватает близких людей. В сравнении с изгнанием Ивонны, жизнь Кристины, ставшая продолжением того, к чему они привыкли в родительском доме, можно назвать раем. Или по крайней мере можно было бы, если бы не характер ее одержимого, неуживчивого и вспыльчивого мужа, душой которого владеет «демон Руаров» — демон неудовлетворенности и страсти, одинаково мучающий как Луи, так и Эжена.

«Я вижу только два решения, только два средства к спасению, — заявляет однажды Луи Руар в присутствии Альбера Шапона, одного из сотрудников журнала

Occident и своего верного друга. — Писать хорошие книги или стать истовым католиком». В 1911 году, отказавшись писать «хорошие книги», он выбирает второй путь и открывает издательство Librairie de VArt catholique («Библиотека католического искусства»). Речь идет не только об издательстве, но также о торговле книгами и предметами религиозного искусства. В доме номер 6 на площади Сен-Сюльпис, на углу улицы Канетт, он обустраивает контору и лавку (именно здесь много лет спустя будет находиться один из самых роскошных магазинов кутюрье Ива Сен-Лорана). Сервандони, флорентийский архитектор и создатель одного из порталов церкви Сен-Сюльпис, построил внушительный жилой дом, на котором до 1970 года сохранится вывеска «L’Art catholique».

В этом квартале, где так много монастырей и аббатств, где разносится эхо разноголосых церковных колоколов, священники и монахини обычно покупают облачения для богослужения, дароносицы и потиры, распятия и четки. Католические семьи по традиции заходят сюда за крестильными медальонами, книгами и благочестивыми картинками, которые дарят детям после первого причастия, или портретами Девы Марии и святых, которые вешают над колыбелью. Грубые изображения в слащавых тонах, неприемлемые для настоящего искусства, но составляющие основу церковной коммерции, ненавистны не одному Луи Руару. Писатели Жорис-Карл Гюисманс и Леон Блуа протестуют против этой безвкусной «нищеты», а Поль Клодель — против «пошлости», недостойной истинной веры.

Открывая издательство и магазин католического искусства, Луи Руар начинает крестовый поход. Он, проникнувшись фразой из Писания «Через видимое — к невидимому» [41] , убежден в том, что религиозное искусство, всегда бывшее проявлением сакрального, должно вернуться к гармонии и, таким образом, обрести свой истинный смысл. Для него Божественное начало навечно связано с красотой.

В 1905 году был принят закон об отделении церкви от государства. Спустя шесть лет Францию еще сотрясают споры между его сторонниками и противниками. Церковь лишилась своего имущества, многие монастыри были закрыты, религиозные конгрегации упразднены. По мнению Луи Руара, в такой враждебной обстановке католицизм сможет выстоять только ценой нового духовного порыва. Создание издательства католического искусства вписывается в контекст текущей борьбы, возможно, даже партизанской войны, в которой вера идет рука об руку с подлинным мужеством. Здесь не пахнет ни коммерцией, ни прибылью, ни даже предпринимательством. Луи Руар, решивший направить все свои способности на торговлю картинами религиозного содержания, намерен вернуть в искусство сакральный элемент. Его издательство станет оплотом католической веры, местом, которое он будет защищать от многочисленных нападок, — нечто наподобие форта Аламо [42] , поддерживающего огонь в душах непримиримых.

«В магазине L’Art Catholique вы найдете произведения, достойные Господнего дома и христианского очага», — весьма недвусмысленно заявляют владельцы нового заведения.

В духе своих статей, публикуемых в журналах Occident и Marges, Луи Руар, как опытный стратег, будет претворять в жизнь любимые эстетические теории, в частности пропагандируя возвращение к истокам христианства, которое он так давно требует от искусства.

Отвергая «слащавость», на которой неплохо зарабатывают соседние лавки, он будет выбирать образцы для духовных изображений среди шедевров Средневековья и эпохи Возрождения. Луи восхищается старыми, часто безымянными художниками, которым, как и строителям храмов, в совершенстве удавалось сочетать искусство и веру. Распятия из лавки католического искусства будут такими же, как в Амьенском соборе или во флорентийской базилике Санта-Кроче. Лицо и осанка каждой изображенной девы будут такими же, как на самых древних византийских иконах. Они также будут похожи на флорентийских и фламандских мадонн. Девы, стоящие на коленях и простирающие руки из подземелий, девы, величественно несущие младенца Христа, такого же, как на мозаичных фресках аббатств, страдающие или восторженные девы Донателло, Рафаэля, Джотто, Фра Анджелико, венценосные или рыдающие у гроба девы, как у Делла Роббиа, ван Эйка, Леонардо да Винчи… Все сцены из жизни Христа, от Благовещения до Вознесения, будут проиллюстрированы в старинном духе. Все фигуры будут озарены подлинно неземной красотой.

Не довольствуясь только лишь изданием репродукций, точных копий проникнутых духом христианства произведений, Луи Руар очень скоро обращается к современным художникам. Пюви де Шаванн, Морис Дени, Фернан Пи, Жорж Девалье, Шарль Жакоб, Роже де Вийе, Луи Барийе и Эмме Тиолье — все они, а также многие другие, вдохновлены тем же, чем и сам Луи. Он даже привлечет к работе своего тестя, Анри Лероля, всегда писавшего женские лица так, что они оказывались исполненными нежности и волнующей чувственности.

Эти художники будут работать — писать, вырезать или лепить — по заказам Луи. Из числа художников, скульпторов и керамистов, близких к лавке католического искусства, возникнет даже нечто вроде школы или отдельного направления. С горячностью анахоретов они будут продолжать историю религиозной живописи, развивая искусство флорентийских, сиенских, фламандских или византийских мастеров.

Оставаясь верным традициям семей Руар и Лероль, преклонявшихся перед всеми видами изобразительных искусств, а перед также музыкой и словесностью, Луи Руар также увлекается книгоиздательством. Им по-прежнему движет христианская вера. В 1913 году издает произведение Поля Клоделя «Крестный путь». Это длинная поэма в прозе, в которой автор рассказывает о тринадцати остановках в Иерусалиме, где замедлял ход несущий крест Иисус Христос. Прекрасно изданная книга проиллюстрирована на манер средневековых манускриптов. Удачный выбор бумаги и шрифтов, напоминающих каллиграфию монахов, черный и красный цвет букв, глубокая и насыщенная печать — заслуга издателя. Луи Руар никому не доверяет оформление и редактирование публикуемых им книг. Он ко всему относится с большой требовательностью и вниманием.

Особое внимание он обращает на печать, качество которой должно быть идеальным. «Крестным путем», одной из первых книг, выпущенных издательством Librairie d’Art catholique, он будет гордиться всю жизнь.

Случаются и забавные ситуации. Поль Валери, лишенный религиозного пыла и обращающий пристальное внимание на все, что связано с деньгами (эта зависимость сильно отравляет его жизнь), поздравляет Руара с выходом книги следующим образом: «Ты немало заработаешь на своем “Крестном пути”! Обрати внимание также на немецкий рынок, там много католиков..»

Параллельно также были изданы «Мысли» Паскаля, труды Фомы Аквинского, проповеди богослова Боссюэ, а также «Фьоретти» святой Екатерины Сиенской и работы святого Франциска Ассизского. Иллюстрации к последним были выполнены Морисом Дени, после чего Жак Бельтран изготовил деревянные гравюры. Издательство также считает своим долгом публиковать новые произведения. Готовятся к изданию книги Анри Масси (в частности, «Жизнь Эрнеста Псикари» выйдет в 1916 году) и Жориса-Карла Гюисманса («Диалог с доном Жаном-Марсиалем Бессом», 1917).

Слава придет к издательству после Первой мировой войны, когда Луи Руар опубликует «Искусство и схоластику», первую книгу Жака Маритена, профессора философии в колледже Станисласа. «Христианское творчество требует, чтобы художник как человек размышлял здраво», — заявляет Маритен. Предъявляя очень высокие требования к своему идеалу, автор стремится выстроить философию искусства на принципах томизма, а схоластику — на принципах эстетики.

Страницы, на которых Маритен размышляет о поэтике или мистике искусства, восхищают Луи Руара, а сам философ, заявляя о слиянии искусства и духовности, задает направление издательству. «Искусство с точки зрения человеческого блага представляется как нечто само по себе чуждое, почти как нечто бесчеловечное, однако предъявляемые им требования являются категорическими». В последующие годы Librairie d’Art catholique выпустит другие книги Маритена — «Границы поэзии и другие эссе» и еще одну работу, написанную им в соавторстве с женой Раисой.

Супруги Маритен, искренне любящие друг друга, сочетались браком, принадлежа к разным религиям. Жак Маритен, получивший протестантское воспитание, и Раиса, в девичестве Уманофф, исповедующая иудаизм, в 1906 году вместе обратились в католическую веру. В результате они превратились едва ли не в миссионеров — впоследствии они обратят в католичество многих художников и интеллектуалов, в том числе Жана Кокто и Мориса Сакса. По собственному желанию, они были крещены в один и тот же день.

Луи Руар познакомился и подружился с Маритеном благодаря Роберу Валлери-Радо. Луи восхищался философом, а такими чувствами он не разбрасывался, ведь слишком часто им владели негодование или гнев. Преклонение перед талантом Маритена, как за несколько лет до того перед Клоделем, не перерастет в привязанность — оба писателя отдалятся от него, а Луи не попытается их удержать. Он с безразличием воспримет их уход в NRF. Тем не менее он гордится тем, что первым отыскал такие шедевры, как «Крестный путь» и «Искусство и схоластика».

Битва за католическую веру, которая могла бы сделать из Луи Руара одного из тех, кого поэт Андре Жермен называет «современными крестоносцами», ведется изо дня в день в некоем тайном обществе, напоминающем франкмасонскую ложу, — в ассоциации мирян при монашеском ордене доминиканцев. Общество, задуманное святым Домиником для того, чтобы миряне могли проповедовать его учение, позднее превратилось в братство и официально вошло в орден доминиканцев, подчиняющийся уставу, утвержденному в XIII веке, а дополненное век спустя. Ассоциация объединяет мирян, стремящихся приблизиться к идеалу монашеской жизни и готовых распространять по всему миру суровые принципы святого Доминика — одного из основателей инквизиции. Если во время Великой французской революции ассоциация мирян позволила изгнанным из монастырей и преследуемым доминиканцам продолжить активную деятельность во Франции, то теперь она упразднена.

Ее возрождение в годы неустанной борьбы между государством и церковью направлено на усиление христианского сопротивления. Входящие в ассоциацию миряне обязуются защищать свою веру от антирелигиозных мер, предпринимаемых республикой: закрытия церквей и монастырей, изъятия имущества духовенства… Именно Луи Руару пришла в голову мысль возродить пришедший после Революции в упадок орден. Луи лично обращается к отцу Жанвье, одному из самых блестящих предсказателей того времени. Леон Доде говорит, что его речь «захватывает и обволакивает вас», и просит его стать духовным руководителем ассоциации. Предпасхальные проповеди отца Жанвье в соборе Парижской Богоматери привлекают толпы людей, околдованных его пылкими словами. По свидетельству Робера Валлери-Радо, его мощный и страстный голос не нуждался в громкоговорителях, чтобы «заполнить своды собора, где он резонировал звонким эхом, проливаясь, как благодатный дождь на покоренную публику». Жанвье, служивший прежде настоятелем монастыря во Флавиньи, был не просто талантливым оратором, но и очень темпераментным человеком. В 1906 году он посмел отчитать правительство Республики со своей кафедры в соборе Парижской Богоматери и призвать свою паству к бунту: «Мы не из тех, кто провозглашает, что вера, какой бы она ни была, есть закон. Мы из тех, кто заявляет, что в отдельных случаях закон перестает быть законом. (…) Бывают обстоятельства, когда восстание становится священнейшим долгом». За эту проповедь, произнесенную на первой публичной лекции во время поста, Жанвье был вызван к следователю, который согласился прекратить дело «на основании закона об амнистии, а не по причине невиновности». Доминиканца не сломило судебное давление, и на следующей лекции он назвал закон об отделении церкви от государства «неправедным».

Такой человек не мог не увлечь Луи Руара. В отличие от превратившегося в антиклерикала Эжена, Луи на всю жизнь останется ярым католиком, борцом, рыцарем веры. 19 июня 1910 года он вместе с семью другими последователями был посвящен отцом Жанвье в рыцари. В тот день он надевает облачение (наплечник и кожаный пояс) и клянется в верности уставу святого Доминика. Церемония проходит на улице Мирабо [43] — весьма республиканское название! — в небольшой квартире, которую отец Жанвье делит с другим доминиканцем — отцом Шовеном. Кроме интеллектуалов Мориса де Летранжа, Анри де Жуванселя, Эмиля Бодонна, Рене Люси и Альбера Бертран-Мистраля к ассоциации скоро примкнут многие видные писатели и художники, включая Анри Масси, Юбера Бев-Мери, Анри Геона и Мориса Дени. Среди первых восьми членов объединения — трое братьев Руар: Луи, подстрекающий к обновлению братства, а также Алексис и Эрнест. Только Эжен предусмотрительно держится в стороне. Его свободомыслящий электорат, исповедующий радикал-социалистические взгляды и традиционно насчитывающий в своих рядах немало франкмасонов, не потерпел бы такого признания веры.

Кристина Руар, ревностная католичка, не пропускающая ни одной мессы, могла бы поддержать мужа, так вдохновенно служащего вере. Подобно Раисе и Жаку Маритен, она и Луи могли бы стать единым целым перед лицом Господа. Но разногласия между ними, их вспыльчивые натуры, их обоюдное желание не поддаваться влиянию, какой бы сферы это ни касалось, приводят к взаимоотдалению. После рождения в 1915 году последнего ребенка они разойдутся не только по разным спальням, но по разным квартирам.

Луи уже очень давно привык в одиночестве — по крайней мере без Кристины — каждый год уезжать в Италию. Ничто не способно помешать его паломничеству к истокам искусства, в обожаемую страну. Паломничество — предлог для холостяцких путешествий. Особенно его притягивает и околдовывает Тоскана. Он уезжает даже тогда, когда Кристине нездоровится. Он оставляет ее больной, за что его упрекают родственники со стороны Леролей. «Безрассудный Луи» — таким они видят пылкого и порывистого супруга Кристины.

Кристина, возможно, оскорблена меньше, чем они. Она привыкла к своему «безрассудному», вечно увлекающемуся мужу. Она его знает слишком хорошо. Иногда ей случается подшутить над ним по поводу его вступления в орден доминиканцев, жесткий устав которого Луи так плохо соблюдает. Ведь святой Доминик наказал членам ордена блюсти «дух бедности и целомудрия»… Из-за своих противоречий Луи часто попадается с поличным. С одной стороны, он стремится быть лучше, с другой — постоянно уступает своей сладострастной и буйной натуре. Он разрывается между недостижимым идеалом, неотделимым от аскезы, к которой призывает устав доминиканцев, и своей подлинной сущностью. Он ведь всего лишь человек, запутавшийся в своих желаниях, с которыми не в силах совладать, что отлично понимает его супруга.

Андре Жид, которому известны секреты супружеской жизни Луи и Кристины, так же как Эжена и Ивонны, 6 января 1910 года заносит в свой дневник несколько слов, сказанных Кристиной по поводу Луи.

«“Вы, должно быть, очень довольны, — сказал ей кто-то, — что он стал таким религиозным”. — “Я? Да я глубоко опечалена! — воскликнула она. — Пока он таким не был, я могла рассчитывать, что религия поможет мне смягчить его нрав. Теперь же я больше ни на что не рассчитываю”».

Глава 16 Смерть патриарха

В траурных одеяниях Ивонна и Кристина присутствуют на похоронах своего свекра на кладбище Пер Лашез. Анри Руар скончался 2 января 1912 года, не успев отпраздновать свое восьмидесятилетие. Они дежурили у его постели вместе с мужьями в особняке на улице Лиссабон, где Руар прожил много лет в компании своих бесчисленных картин — иных собеседников у него не было. Поскольку ни один из сыновей не пожелал продолжить его дело, все кончилось тем, что он в 1903 году продал свое предприятие, и с тех пор полностью отдавался своей страсти — живописи.

Ивонна и Кристина, хотя их лица неразличимы в плотной пелене тумана, как будто застыли на краю могилы. Они оплакивают не только потерю любимого и уважаемого свекра. Они оплакивают то, чем он был для них и чего они лишились — поддержки и опоры. Он всегда был предупредителен и благосклонен к ним. Он даже принимал их сторону в ссорах с Эженом и Луи. Отныне никто не сможет противостоять их блажи, которую только мог умерить один Анри Руар. Пока он был жив, Кристина и Ивонна могли рассчитывать на его веское слово. Теперь, когда они потеряли союзника, взывавшего к благоразумию и умеренности своих сыновей, сестрам есть о чем беспокоиться.

Его больше не будет рядом, чтобы утихомирить ссору, попытаться навести некоторый порядок в жизни неуправляемых сыновей.

Анри Руар упокоится в склепе рядом со своей женой Элен, урожденной Жакоб-Демальтер, почившей двадцатью пятью годами раньше, и ее сестрой Мари, захороненной там же вместе со своим супругом Эженом Гийомом, членом Французской академии, бывшим управляющим на вилле Медичи.

Стоя перед могилой, обе сестры осознают непоправимую утрату. Им придется жить без утешения и защиты почтенного старца. Будущее без него кажется тревожным. Прекрасные девушки, написанные Ренуаром, уступили место обеспокоенным, неудовлетворенным супругам, одна из которых живет на краю трагедии. В семье о них говорят как о «двух несчастных» — так пишет о них в своих неизданных мемуарах кузина Жанна Лероль, супруга их двоюродного брата Андре Лероля. Смерть свекра еще больше усложняет их жизнь рядом с мужьями, каждый из которых по-своему привередлив.

Когда вскоре после смерти Анри Руара, встает вопрос о дележе наследства, в семье сразу же возникают разногласия. Им удается договориться о недвижимом имуществе: особняке на улице Лиссабон и поместье в Ла-Ке-ан-Бри с прекрасной оранжереей. Но коллекция становится для наследников огромной проблемой: как разделить ее на равные доли? Как распределить эти сокровища? Элен, старшая дочь Анри Руара, вдова Эжена Марена, которую отец так часто изображал за письмом, чтением или погруженной в мечты, опасается, что сделает неразумный выбор, и ее интересы будут ущемлены более опытными и уверенными братьями. Поэтому она вынудит их продать с аукциона все предметы искусства: картины, скульптуры, рисунки, гравюры.

Даниэль Галеви в воспоминаниях о Дега сообщает о своем разговоре с ним 12 декабря 1912 года. «Дега рассказывает мне о том, чем был для него Руар, его сыновья. «Они были трогательными, — говорит он мне, — они согревали меня в моем безбрачии». Он рассказывает о печальном аукционе. Он и не догадывался, что сыновья Руара сделали все возможное, чтобы сохранить коллекцию в целости для продажи. А продали они ее лишь под нажимом сестры. По крайней мере так говорят. Все так боятся за Дега, что избегают заговаривать с ним об этом. Собрав все свои силы, я поговорил с ним. «А…» — произнес он с каким-то безотчетным удовлетворением».

Более пятисот картин старых и современных мастеров будут проданы на трех аукционах, которые состоятся один за другим — 9,10 и 11 декабря 1912 года. Весной следующего года состоится четвертый. Каталог живописных полотен ошеломлял: сорок семь картин Коро, по четырнадцать — Милле и Домье, двенадцать — Делакруа, восемь — Курбе, семь — Джонгкинда, шесть — Прюдона, пять — Сезанна, по четыре — Моне, Дега, Эль Греко, Пюви де Шаванна, Писсарро, по три — Тьеполо, Мане, Ренуара, по две — Филиппа де Шампаня и Фрагонара, по одной — Давида, Пуссена, Гойи, Тулуз-Лотрека, Берты Моризо и т. д. Большая часть полотен — шедевры, а остальные — «просто» очень хорошие картины. Начиная с «Портрета философа Трападукса Курбе» и заканчивая картиной «Зима в Аржантее» Моне, не говоря уже об «Автопортрете» Делакруа и «Брюнетке с обнаженной грудью» Мане.

Около трехсот рисунков и пастелей, составляющие своеобразное собрание внутри большой коллекции Руара, будут проданы отдельно на трех других аукционах — 16, 17 и 18 декабря. В него входили полсотни рисунков Милле, работы Форена, Бари, Домье — когда Анри Руар покупал его произведения, Домье считали всего лишь банальным карикатуристом, — наконец, великолепная серия пастелей Дега — танцовщицы и жанровые сценки («У модистки», «Кабаре», «Песня собаки»). Анри Руар в живописи был настоящим провидцем.

Распродажа коллекции проходит в галерее Манзи-Жуаян, в доме номер 15 на улице Виль-л’Эвек, что недалеко от Елисейского дворца. Аукцион оказывается в центре внимания всех парижских и заграничных — а значит, и американских — торговцев, коллекционеров, директоров музеев и просвещенных любителей. Полюбоваться коллекцией пришли толпы писателей и художников, начиная с Гуго фон Хофманшталя и заканчивая Жаном-Эмилем Бланшем. Марсель Пруст сожалеет, что не может приехать. Он сокрушается об этом в письме к поэту Жоржу де Лори, ссылаясь на усталость и слабое здоровье. «Вот уже целый год, как я желаю только двух вещей: очень хочется увидеть выставку в галерее Манзи, а потом — коллекцию Руара (…). У меня не было возможности сделать это. Мне кажется, что за пятнадцать лет я только дважды смог посетить Лувр». Продажа коллекции Руара, о которой знали, но которой до сих пор любовались только гости его дома, становится крупным событием. О торгах много пишут в прессе. Каждый раз в статьях упоминают свидетельства экспертов — Эктора Брама, оценивающего старых мастеров, и Поля Дюран-Рюэля с сыном, которые оценивают импрессионистов.

На аукционе работали два блестящих оценщика: мэтр Лер-Дюбрей и мэтр Анри Бодуэн — которые сменяли друг друга на протяжении недели. За картины будет выручена баснословная сумма — четыре с половиной миллиона золотых франков. Распродажа всей коллекции, включая рисунки и пастели, принесет более пяти с половиной миллионов. Соланж Тьерри, распорядитель выставки «Семья Руар» в музее Романтической жизни, в 2004 году оценила коллекцию почти в восемнадцать миллионов евро.

Когда еще молодой Анри Руар, получая прибыль от своих изобретений и предприятий, покупал картины Ренуара, Дега или Мане, некий банкир, консультант по имущественным вопросам, с удивлением и даже беспокойством наблюдая, как Руар «транжирит» все сбережения, настоятельно рекомендовал ему пересмотреть подход к управлению состоянием. Мало кто был готов поставить на будущий успех импрессионистов… Находился ли этот банкир в декабре 1912 года в зале, где молоток оценщика раз за разом фиксировал цифру, не в два или три, а иногда в сто раз превышающую стартовую цену картины?

Почти все картины будут проданы дороже, чем предполагали эксперты. Картина Домье «Криспен и Скапен» будет продана обществу «Друзья Лувра» за 60 000 франков, аскетичный «Апостол» Эль Греко — за такую же сумму, два полотна Фрагонара — «Пейзаж» и «Отдых во время бегства в Египет» — за 70 000 и 75 000, «Испанка в серой шали» Гойи отправилась в музей Люксембургского дворца за 142 000 франков. Серия из сорока семи холстов Коро, одна из жемчужин коллекции, побила все рекорды.

Купленная Лувром «Женщина в голубом» ушла за 162 000 франков. Цена «Купальщиц с Баромейских островов» достигла 210 000 франков, при этом атмосфера в зале при продаже этого полотна была накалена до предела.

Когда цена картины «Вилла д’Эсте в Тиволи» взлетела до 110 000 франков, зал вздрогнул, ведь из мастерской художника она ушла не дороже четырех тысяч.

Коро оказал влияние на всех импрессионистов, в том числе на Руара. Анри очень уважал его и старался следовать его мудрому совету: «У меня нет ничего, кроме маленькой флейты, но я стараюсь не фальшивить». Пруст с восхищением будет говорить о «полотнах Коро братьев Руар» в предисловии к воспоминаниям о Жаке-Эмиле Бланше, они — часть его ностальгических сожалений об утраченном времени. «Одни только голландцы и французы времен братьев Руар задевают чувствительные струны души, — пишет Пруст. — Это музыка на французский манер, светлая, мелодичная, но такая сдержанная, такая интимная. Она может остаться незамеченной. Именно эта “камерная музыка” без фальши звучала в особняке на улице Лиссабон».

Продажа с аукциона за 31 500 франков «Папит» Гогена, на которой изображены мужчины и дети с острова Таити, срывающие фрукты в саду с красной землей, поразила даже экспертов. Гоген пока еще далеко не любимец публики. Дальновидные коллекционеры Гертруда и Лео Стайн долго считают его картины «безобразными». Однако продажная цена намного превышает самые смелые прогнозы. Лионский музей идет на риск, покупая картину «Наве наве махана» («Счастливые дни»), написанную Гогеном в 1896 году. Это первое произведение Гогена, приобретенное одним из государственных собраний Франции.

Судьба импрессионистов отныне решена: распродажа коллекции Руара, пишет репортер из журнала Illustration , «оставит неизгладимый след». Она повышает статус художников, еще вчера не признанных Академией и отвергнутых музеями.

Мане и Берта Моризо ушли из жизни более двадцати лет назад. Тогда их любила и ценила лишь крохотная группа, состоящая в основном из друзей и некоторых безумных коллекционеров. Теперь же Мане и Моризо увлекают знатоков и любителей новаторской манерой живописи. Анри Руар был одним из тех, кто помогал Моне и Клемансо добиться того, чтобы «Олимпия» нашла свое место в Лувре. Вскоре после смерти Мане, когда его мастерская была продана в пользу его вдовы, Руар заплатил четыре тысячи франков за «Урок музыки». Это тот самый «Урок музыки», который будет продан с аукциона галерее Манзи-Жуаян за 120 000 франков, последовав за «Бюстом обнаженной женщины», чья цена подскочит до 97 000 франков. «Урок музыки», «Бюст обнаженной женщины», а также картина «На пляже», приобретенная за 92 000 франков, уйдут в коллекцию кутюрье Жака Дусе.

Полотна Моне, выставленные сегодня в престижных музеях, уходят по цене от 13 000 («Ярмарка») до 30 000 франков («Зима в Аржантее»). Холсты Сезанна идут подешевле, Писсарро — по совсем скромной цене, картина Моризо «На террасе» оценивается в 17 000 франков. К импрессионистам относятся еще по-разному, но эпохе поруганных художников, над картинами которых посмеивалась публика, пришел конец. Коллекционеры, над которыми подшучивали за то, что они, вопреки мнению Академии и общественности, верили в новые таланты, взяли убедительный реванш.

Удивительно, но коллекция Руара собиралась не из спекулятивных намерений. Ее владелец скупал произведения, руководствуясь исключительно чутьем и упорством. Руару было важно, чтобы произведения искусства радовали его взгляд и привносили в жизнь ни с чем не сравнимое наслаждение. Ему нравилось жить среди игры цвета, необычных и разнообразных образов. Он получал удовольствие от открытия новых имен.

«У меня здесь никогда не было нелюбимых вещей», — говорил он своим гостям. Его коллекция была детищем просвещенного любителя, не затруднявшего себя ни предрассудками, ни соображениями выгоды. Он создавал ее так, как подсказывало ему сердце. Вот почему его дети с волнением наблюдают за тем, как обретают новых хозяев картины, создававшие атмосферу их дома. К тому же многие из них были написаны друзьями отца… У каждой из картин своя, особая история, но все они являлись частью собрания. Отныне оно будет разрознено.

«Ничто не исчезает бесследно, — пишет Арсен Александр в предисловии к каталогу. — То, что было собрано с истинной страстью, остается объединенным духовно. Из далеко унесенного ветром семени вырастает лес». Его добрые слова, возможно, утешают детей Руара. Но от этого не притупляется чувство щемящей тоски, всегда сопровождающее смерть ближнего.

Больше всего страданий приносит продажа картин Ренуара, особенно картины «Утренняя прогулка верхом в Булонском лесу», на которой изображена великолепная амазонка на лошади (Ренуару позировала красавица Генриетта Дарра). Крупноразмерное полотно, отклоненное Парижским салоном 1873 году, было продано за 95 000 франков. В течение сорока лет картина висела в мастерской Анри Руара, над мольбертом, за которым он сам писал. На аукционе «Утренняя прогулка» досталась Эжену Дрюэ, торговцу с улицы Руаяль. Сегодня картина находится в гамбургском Кунстхалле.

Та же самая участь ожидает картины Дега, ставшие «триумфаторами» распродажи коллекции Анри Руара. Уплаченная за «Танцовщиц» сумма оказалась одной из самых высоких за три аукциона. «Репетиция танца» была продана за 150 000 франков, «Танцовщицы в репетиционном зале» — за 100 000 франков, а обычная копия, сделанная Дега с картины Пуссена «Похищение сабинянок», ушла за 35 000 франков. Вершиной продаж становятся «Танцовщицы у балетного станка», изначально оцененные Дюран-Рюэлем в 200 000 франков: молоток из слоновой кости опускается вниз на цене в 435 000 франков! Анри Руар приобрел их за сотню франков (точнее, за двадцать пять луидоров [44] ). Ему пришлось противиться желанию Дега забрать ее для доработки — в частности, для того, чтобы убрать с холста лейку, которая каждый раз раздражала его взгляд. 10 декабря обществу «Друзья музея Люксембургского дворца» пришлось отступить перед Луизой Хавермейер, богатой вдовой американского сахарного магната. Именно она завладеет этой картиной через посредничество Дюран-Рюэля, «хитрая и меланхоличная улыбка которого» не ускользает от репортера из журнала Illustration. Являясь одним из основных продавцов Дега, Дюран-Рюэль особенно наслаждается успехом торгов. Дважды он терпел крупные убытки, слишком рано пытаясь продавать картины импрессионистов, некогда совсем непопулярных художников. Для Дюран-Рюэля триумф продаж означает признание и его заслуг. Через несколько лет Луиза Хавермейер уступит «Танцовщиц у балетного станка» нью-йоркскому музею Метрополитен, где картина находится и по сей день.

Постаревший, согнувшийся под грузом лет Дега — ему около восьмидесяти — сверху, из маленького зала слева наблюдает за распродажей коллекции, которая много лет собиралась у него на глазах. «Потрошение» коллекции разрывает ему сердце.

Каждый удар молотка для него похож на похоронный звон, вызывающий воспоминания и обещающий скорую смерть. Полуслепой, опирающийся на трость, он сидит с отсутствующим взглядом, погрузившись в себя. Расстроенный Даниэль Галеви, заметив Дега, бросается к нему. Вся семья Галеви, за исключением Даниэля, рассорилась с Дега после дела Дрейфуса. «Ему только что сообщили, по какой цене была продана его картина, — вспоминает Галеви. — Он слегка улыбнулся, словно испытывая удовлетворение в глубине души.

“Забавно, — проговорил он, — я продавал эти картины по пятьсот франков…”»

Некая дама, подошедшая к Дега, чтобы «поздравить» его с успехом (и желая поддеть художника), напоролась на остроумный и едкий ответ. «Я думаю, тот, кто это сделал, не дурак, но тот, кто столько заплатил, — дурак», — сказал Дега, в первом случае имея в виду себя, а во втором — покупателя своей картины.

С виллы «Коллетт» в Кань-сюр-Мер лечащийся там от ревматизма Ренуар следит за перипетиями распродажи. Он получил каталог, отправленный ему сыновьями Руара. Поскольку его, так же как и Дега, аукцион касается в первую очередь, в письме от 16 декабря 1912 года, адресованном Поле Гобийар (племяннице Берты Моризо), он замечает: «Вас, должно быть, очень волнует эта сенсационная распродажа, потрясшая весь мир. Это, наверное, весьма увлекательно». Он даже рассказывает, как отразилось это событие на его настроении — никакой ревности с его стороны. «Дега, видимо, продолжает ворчать из принципа, иначе он не был бы Дега. А я радуюсь тому, что могу заочно присутствовать при столь удивительных событиях».

Потомки Анри Руара не выставили на продажу ни одну из картин, ни один из рисунков отца. Анри хранил собственные произведения в большом секрете, «упорно пряча» их в доме, как пишет Арсен Александр, подальше от главных сокровищ коллекции. Его четверо сыновей и дочь разделят работы отца между собой, никогда не выставляя их на продажу. «Из-за скромности Анри его собственное творчество остается в тени. Картины известны только его друзьям и детям», — ранее отмечал Поль Валери, питавший к нему почти сыновнюю любовь. Анри Руар принимал участие в выставках вместе с импрессионистами, но сдержанно относился к своему таланту. До самой смерти он отказывался от предложений выставить все написанные им картины, и даже его другу Полю Дюран-Рюэлю не удалось переубедить его. Распродавая коллекцию, дети Руара доверят Дюран-Рюэлю организовать первую выставку живописи Анри в знаменитой галерее на улице Лафайет.

Один из правнуков художника, Жан-Доминик Рей, околдованный искусством своего предка, метко анализирует нюансы его творчества. «У каждого художника есть любимый цвет, не единственный, но доминирующий, которым он в разные периоды по-разному пользуется. Красный цвет или розовая плоть у Ренуара, голубой у Моне, возможно, коричневый — у Дега. Руара увлекал зеленый».

Ностальгическая нежность цвета на изящных рисунках долгое время будет напоминать о внутреннем мире Анри Руара. Его леса, поля, опушки, окруженные высокими, скрывающими горизонт деревьями, размытые силуэты женщин и всадников, исчезающих в тумане, легкий дымок уединенного очага — все это осталось где-то на полпути от Барбизонской школы [45] к импрессионизму.

Убежищем для души художника была природа, прекрасная и загадочная, спокойная и радостная. Дега, не любивший деревню и писавший, не выходя из мастерской, иронизировал над любовью Руара к пленэру, где, по его мнению, можно разве что простудиться. «Всякие ван Дейки и другие, которых ты видел в Брюгге, рисовали любые цветы, деревья и горы, выглядывая из своего окна», — писал Дега.

Дочь и четверо сыновей Анри Руара поделят на доли его богатое, до сих пор не описанное творческое наследство. На его картинах — виды Анжу и Бретани, Лимузина и ла Креза, Пиренеев, Золотого берега, а потом — Тосканы, Умбрии, Сиены и Флоренции, и особенно Венеции… Венецианские дворцы, их отражения в воде каналов будут соседствовать с лугами и лесами в Ла Ке-ан-Бри, где играли маленькие дети Анри Руара. Лишенные матери, но не ощущения красоты, они всегда жили в атмосфере искусства, которой окружил их отец. Они росли в мире, полном красок, ощущений, пробуждающих мечты.

Коллекция, которую собирал Анри, стала частью их семейной истории, а также свидетельством их былого величия. Нелегко идти дорогой отца и следовать его примеру — продажа коллекции стала сложным этапом в жизни каждого из его детей. В декабре 1912 года его сыновья попытаются выкупить любимые картины — те, к которым они больше всего привязаны. Или те, которые смогут вернуть в ходе аукционов.

Алексис Руар, старший из братьев, основал в 1907 году музыкальное издательство, где печатают партитуры Шоссона и Дюпарка, а также произведения великих современных музыкантов: Сати, Венсана д’Энди, Дюка, Русселя, Бревиля, Турина или Кантелуба. Через год Алексис взял себе в компаньоны Жака Лероля, старшего брата Ивонны и Кристины. Издательский дом Rouart-Lerolle, чья контора расположена в доме номер 40 на бульваре Монпарнас, в очередной раз свидетельствует скрепленный искусством союз двух семей. Большого успеха издательство добьется в 1920 году, когда парижская Опера откроет свои двери перед драмой-мистерией Венсана д’Энди «Легенда о святом Христофоре».

Во время продажи с аукциона коллекции отца Алексис не выкупит ни «Музыкальные инструменты» Шардена (эту картину приобретет Эрнест Руар), ни «Урок музыки» Мане. Он покупает Коро, «Фонтан Французской академии», за 22 000 франков и «По дороге в Бордаген» Гюстава Колена за 1 700 франков.

У Эжена уже есть «Портрет» Анри Руара, написанный Дега (сегодня находится в институте Карнеги в Питтсбурге): на нем его отец в цилиндре позирует на фоне своих заводов. Картина переедет в гостиную Эжена в усадьбе Сен-Капре, в Баньоль-де-Гренад, и останется там до тех пор, пока он, нуждаясь в деньгах, не перепродаст ее в 1930 году своему брату Эрнесту.

Луи покупает два полотна Коро: итальянский пейзаж, «Остров Сан-Бартоломео» (за 51 000 франков) и портрет «Молодая женщина в розовом платье» (за 26 000 франков). А также серию рисунков: Тьеполо, Ланьо, Милле — наряду с Дега и Коро, одним из любимых художников его отца. В молодости Анри Руар часто отправлялся писать в лес Фонтенбло рядом с Милле, автором «Вечернего благовеста».

Кристина, жена Луи, предпочитающая действовать в одиночку, покупает «Аспазию» Делакруа за 5 500 франков, на которой изображена женщина с обнаженной грудью на темном фоне. Для чего она это сделала — чтобы подарить мужу или сохранить для себя? Супруги уже занимают разные спальни, а позже разъедутся по разным квартирам и теперь, на аукционе, по отдельности покупают картины.

Эрнесту Руару, супругу Ивонны, удается выкупить больше картин из отцовского наследства: пять картин Коро, в том числе знаменитое полотно «Вилла д’Эсте в Тиволи» (за солидную сумму — 110 000 франков) и «Мечтательная цыганка», картины «Музыкальные инструменты» Шардена, «Брюнетка с обнаженной грудью» Моне, «Бегство в Египет» Фрагонара, одну работу Николя Пуссена, одну — Юбера Робера, наконец, несколько пастелей Дега, включая картину «В кулисах» и «В кабаре», «Песню собаки», а также картину, изображающую Анри Руара в старости, с камилавкой на голове и опирающегося на трость. Это его последний портрет, написанный Дега.

Поскольку каждый из детей получил свою долю наследства, а также деньги, вырученные на аукционах 1912 и 1913 годов, перед Первой мировой войной каждый из потомков Анри располагает вполне приличным состоянием. Они распоряжаются деньгами в соответствии со своими наклонностями и характерами. Алексис вкладывает деньги в издательство, выпускает Кеклена, Ро-парца, Мануэля де Фалья. Он умер в 1921 году, слишком рано для того, чтобы успеть продолжить начатое дело. «Несмотря на то, что его карьера была недолгой, — скажет Франсис Пуленк, — влияние, которое он оказал на это музыкальную издательскую деятельность, весьма ощутимо. Он навеки останется подвижником своего дела».

Эрнест, женившийся на Жюли Мане, весь отдается живописи. Он молчалив, мечтателен и проводит свои дни за мольбертом, хотя из скромности или стыдливости предпочитает не выставлять своих полотен. Жюли тоже пишет и тоже не отдает свои работы в салоны и галереи. Их работы не получат почти никакого признания.

Эрнест и Жюли вместе с тремя детьми живут как в настоящем музее. В их доме находятся тринадцать картин Мане, бесчисленные работы Моризо, три портрета Жюли, принадлежащие кисти Ренуара, два портрета Анри Руара, написанные Дега (а скоро они выкупят у Эжена третий). С ними соседствуют картина Моне («Вилла в Бордигере»), когда-то подаренная художником Берте Моризо, а также полотна Коро, приобретенные во время продажи коллекции Руара, работы Шардена, Одилона Редона и другие. Коллекция Эрнеста и Жюли, не дотягивая до масштабов собрания Анри Руара, до 1960-х остается великолепным памятником импрессионистской живописи. Ничто не будет продано при жизни супругов. Несколько картин они подарят музеям или передадут на них права собственности, в частности, Лувру, который получит «Портрет родителей» Мане. Позднее дети Эрнеста и Жюли завещают часть коллекции музею Мармоттан и Лувру.

Эжен на юго-западе Франции лихорадочно и безоглядно принимается инвестировать деньги в сельское хозяйство. Он покупает новые земли, вкладывается в саженцы и семена, не получая ожидаемого дохода. Напротив, очень скоро запутавшись в долгах, он вынужден продать доставшиеся ему картины, чтобы рассчитаться с кредиторами. На стенах в Сен-Капре скоро появится много белых пятен.

Луи тратит состояние на удовольствия. Он бросается деньгами, не отказывая себе ни в поездках в Италию с прекрасными дамами, ни в лучших бургундских винах. Дело доходит до крайности — в собственном издательстве L’Art catholique вместо давно ожидаемой инструкции по церковным винам, он выпускает «Новое руководство любителя бургундского» Мориса де Омбьо. Издательское дело приносит ему гораздо больше убытков, чем прибыли.

Он тоже продает картины, чтобы вести привычный образ жизни. Однако до самой смерти он сохранит две работы Коро — «Молодая женщина в розовом платье» (выкупленную у Лувра по просьбе Мальро) и «Остров Сан-Бартоломео» (хранится в Национальной галерее Вашингтона). Злые языки будут утверждать, что дорогие для него картины Коро служили ему «ловушками для женщин».

Глава 17 Война и поэзия

Первая мировая война началась внезапно, как гром среди ясного неба — ясного для всех, но для обеих сестер Лероль-Руар по-прежнему хмурого. В возрасте тридцати пяти и тридцати семи лет, погрязнув в супружеских проблемах, они лишились свежести, которая так радовала Ренуара, писавшего их много лет назад за фортепиано. Ивонна исхудала и озлобилась, а Кристина отяжелела из-за постоянных беременностей. Постарев раньше времени, износившись от разочарований, истощившись от обманутых надежд, они изо дня в день сталкиваются с двумя «одержимыми» — мужчинами, которые, какими бы достоинствами они ни обладали, не наделены главным — спокойным характером, мягкостью и вниманием к ближним. Двум искателям наслаждений брак нужен потому, что он дает им определенный социальный статус, но не мешает искать удовольствия на стороне, одному — в компании юношей, другому — женщин. Вряд ли им приходит в голову мысль о том, что своих жен надо стараться делать счастливыми…

Для Эжена преимущество брака и семейной жизни в том, что они обеспечивают ему видимость упорядоченной жизни, необходимой для поддержания репутации и привлечения голосов избирателей.

Луи скорее любит играть — он любит исполнять роль отца семейства на крестинах или днях рождения, пасхальных или рождественских обедах. Но все это ему быстро надоедает. Ничто не способно конкурировать ни с путешествиями в Италию, ни с ужином в приятной компании. На картинах, написанных Дега в 1904 году, Луи и Кристина уже выглядят полными противоположностями друг другу. На одной из них Луи — высокий, очень элегантный — изображен стоя, читающим книгу, которая поглощает все его внимание. Кристина сидит, у нее отяжелевшее тело и осанка матроны. С поднятым подбородком она смотрится вызывающе. Глядя на нее, думаешь, что она очень требовательна. А Луи сохранил все свое обаяние… Оба смотрят в разные стороны, повернувшись спиной друг к другу. Лишь рука Луи, лежащая на спинке кресла, в котором сидит его жена, как будто еще удерживает расходящиеся корабли супружества..

Война ничего не исправит. В 1914 году Луи, которому исполняется тридцать девять лет, не будет мобилизован благодаря тому, что у него шестеро детей. Седьмой ребенок — Изабелла — родится в 1915 году. Луи станет одним из штатских, которым повезет жить в тылу вдали от опасности и страдания солдат на фронте. В привычках «тыловых» почти ничего не поменяется. Для Кристины это очевидное облегчение — она избежит незавидной судьбы вдов, чьи мужья погибнут на фронте. Однако Луи не может удержаться от того, чтобы не увлечься национализмом в духе Барреса (который, как и он сам, родину не защищал). Луи действительно предпочитает стяг, украшенный геральдическими лилиями, трехцветному знамени.

Поэма Клоделя «Крестный путь», выпущенная издательством L’Art catholique в 1913 году, звучит, как отголосок великого страдания:

Вперед! Все вместе, жертва и палачи,

направляются на Голгофу.

Праведник, которого тянут за шею,

вдруг шатается и падает наземь.

Что Вы скажете, Всевышний,

об этом первом падении? (…)

Как Вы находите эту землю,

которую Сами создали?

Поэма будет переиздаваться несколько раз. За четыре года войны L’Art catholique опубликует, наряду с другими, такие поучительные произведения, как «Тайна Иисуса Христа» Паскаля, «Восемь фресок с изображением святых» Р. П. Ланда, «Божественные нравы» Фомы Аквинского, диалог между Ж. К. Гюисмансом и святым отцом доном Жаном-Марсиалем Бессом, «Жизнеописание святого Франциска Ассизского, супруга госпожи Бедности». В 1916 году из-под пера Анри Масси выходит на свет трагедия «Жизнь» Эрнеста Псикари.

Внук писателя и историка Эрнеста Ренана получил печальную известность, вместе с поэтом Шарлем Пеги и писателем Аленом Фурнье став одними из первых жертв войны. В августе 1914 года на бельгийском фронте он был сражен пулей в голову. В 1919 году L’Art catholique выпускает нечто вроде посмертного слова по погибшим молодым людям — «Размышления мадам Огюстен Кошен» (1830–1892), предназначенные для вдов погибших на войне. Аделина Кошен, муж которой погиб во время Франко-прусской войны (1870–1871) и которой пришлось одной воспитывать троих сыновей, записала для своих потомков, а в частности для своих невесток, размышления, молитвы и советы, основанные на ее переживаниях. Луи Руар рассудил, что женский взгляд на войну заслуживает издания во времена «опустошения, траура и самопожертвования».

Предисловие к книге, не подписанное, но написанное в характерном для него высокопарном стиле, свидетельствует о его желании быть по-своему полезным в битве за национальное возрождение. «Размышления вдовы — автора книги, как мы надеемся, также станут поддержкой для многих женщин, которых война сделала вдовами. Те, кто помоложе, почерпнут здесь силу для того, чтобы нести бремя одиночества. Те, кто постарше, научатся заглядывать за край земной жизни. Всякая измученная душа на этих страницах найдет для себя смысл существования, утешительный пример живого благочестия и веры».

Но история жестока. Огюстен Кошен, внук мужественной женщины, а также сын депутат парламента от Парижа и большой друг Луи Руара, в возрасте сорока лет погибнет на поле боя. Несмотря на то, что Огюстен был резервистом, он отправился на фронт добровольцем. «Мое место среди опасности, имя обязывает меня», — писал он своей жене. Дважды тяжело раненый (в 1914 и 1915 годах), но всякий раз возвращавшийся в строй капитан 146-го пехотного полка Огюстен Кошен был убит в Морикуре, на Сомме, 8 июля 1916 года.

Эжену на момент начала Первой мировой войны сорок два года, у него двое детей. Он находится на своих землях в Баньоль-де-Гренад. Он не пойдет в солдаты, поскольку слаб здоровьем из-за перенесенной пневмонии с признаками первичной инфекции. «Как жалко я выглядел бы со своей бедной узкой и вдавленной грудью, таща вещмешок за плечами», — признается он. Но, будучи мэром Кастельно, он обязан наладить транспортировку молодых новобранцев к казармам. Глубоко осознавая опасность происходящего, он не намерен уклоняться от ответственности: «Вчера я посадил в поезд Равона и Иела (управляющего и бригадира из усадьбы), отправляющихся в 133-й пехотный полк. Они доверили мне заботу о своих женах и детях. Сегодня утром в 14-й пехотный полк уехал Марсель. Мы по-мужски обнялись и быстро распрощались. У меня кровоточит сердце», — пишет Эжен Жиду на четвертый день мобилизации.

«Радость молодых людей, шедших на смерть, вызвала у меня слезы», — добавляет он, не разделяя охватившего французский народ праздничного настроения. По всей стране звучат веселые песни и голоса, полные реваншистских надежд. «Мне удавалось забыть о своей тревоге, только занявшись упорной работой, стараясь быть полезным», — добавляет Эжен. Из комнаты на вокзале в Кастельно-д’Эстретфон, где была устроена временная контора, он бессильно и безрадостно наблюдает за проходящими поездами, набитыми двадцатилетними солдатами.

Пока его жена принимает свою восьмидесятилетнюю бабушку, мадам Эскюдье, которую отец и мать Ивонны и Кристины решили отправить в надежное место, Эжен предлагает Жиду с супругой тоже приехать на юг, где будет безопаснее, чем в Нормандии или Париже в случае немецкого вторжения. О вражеском нашествии и осаде столицы 1870 года все вспоминают, как о кошмаре. Но Мадлен Жид отказывается покинуть Кювервиль, а Андре не хочет расставаться с ней…

Желая служить своей стране, Эжен поступает в интендантскую службу и начинает заниматься снабжением войск продовольствием. Он руководит отправкой зерна, овса и реквизированного в департаменте скота. «Я восхищаюсь сдержанным и спокойным мужеством крестьян. Они как будто приносят в жертву своих детей… А еще щедро отдают лошадей и повозки, сильно облегчая мою задачу», — говорит он. В первые месяцы войны Эжен упорно продолжает работать, а потом, 2 декабря, записывается добровольцем. Он будет служить в качестве офицера третьего класса в административной части военного лагеря в Аворе, в департаменте Шер, а затем младшим лейтенантом в службе продовольственного снабжения 152-й дивизии в Нюи-сюр-Равьер, в департаменте Нонна, где его припишут к полевой хлебопекарне.

Под его надзором окажутся около двухсот пятидесяти человек — и обжарщики кофейных зерен, и булочники, которым ежедневно придется выпекать по шестьдесят тысяч хлебных пайков. На второй год войны ему поручат возглавить службу снабжения вином в хозяйственной части в Каркассоне, благодаря чему он окажется ближе к своим родным и сможет приезжать в Баньоль в отпуск. В его отсутствие усадьбой управляет Ивонна, но имению не хватает жесткой руки управляющего и молодых работников. Все на войне. Эжен во что бы то ни стало старается уберечь свое владение, но его терзают другие мысли, когда он думает о тяжелой жизни солдат под огнем.

Сохранив связи с высокопоставленными чиновниками разных министерств в Париже, он хлопочет о том, чтобы вернуть с фронта «тех работников, которых он желает повидать, добиваясь для них разрешения на отпуск для жатвы или сбора винограда» (по выражению Андре Жида) — тех, к которым он особенно привязан. Семьи этих работников будут вечно признательны ему за это. Он способен в достижении своих целей дойти даже до самого военного министра. Александр Мильеран, с которым по старой памяти поддерживает дружеские связи Артюр Фонтен, в 1914 году был назначен на этот пост. Ранее его занимал другой старый друг семьи, еще со времен дела Дрейфуса — генерал Мерсье. Эжен также в прекрасных отношениях с Альбером Сарро, депутатом от Нарбонны, ставшим в это же время министром народного просвещения.

Сорокапятилетний Жид зачислен во вспомогательные войска. С октября 1914-го по март 1916-го он участвует в создании Франко-бельгийского центра, благотворительного учреждения, цель которого — оказание помощи беженцам, спасающимся от войны. Это очень тяжелая и малоинтересная работа, заключающаяся в том, чтобы находить для беженцев жилье и средства к существованию. Каждый день Жид приходит в контору на улице Ла-Мотт-Пике, потом в дом № 63 на Елисейских Полях, на углу улицы Пьер-Шарон, в помещение на первом этаже здания, под крышей которого однажды найдет приют редакция журнала Paris Match.

Он уйдет с этой работы, не очень подходящей его темпераменту, когда она начнет именоваться «Американским клубом», а ее президентом станет американская писательница Эдит Уортон. Отныне он вновь может посвятить себя творчеству. Когда выходит его книга «Подземелья Ватикана» (1914), он уже грезит о «Пасторальной симфонии», которую начнет писать в 1918 году, и о «Коридоне», задуманном и почти полностью написанном в этот же период, но опубликованном только в середине двадцатых. В мае пятнадцатого года он на несколько дней приезжает отдохнуть к Эжену в Баньоль. Мужчины ускользают на автомобиле, отмечает Жид в своем дневнике, ужинают в ресторане «Беркарес» и ночуют в сельском доме в Илле, в новом владении Эжена, среди песков и соленых болот. Война не мешает ни Жиду, ни Эжену предаваться своим обычным парижским забавам в компании молодых любовников. В письме от 27 февраля 1916 года упоминается некий «Арман К.», которого Эжен привез в отель «Орсэ», расположенный на одноименном вокзале. Эжен сразу же сообщает Жиду об этом свидании, приглашая его присоединиться к ним.

Трудно предположить, что Ивонна ничего не знает о приключениях Эжена за стенами супружеской спальни, несмотря на то что он осторожен и старается ничего не раскрывать. Сам Жид с беспокойством обсуждает семейную ситуацию Эжена с Геоном и Алибером, разделяющими его интерес к юношам. Алибер, находящийся на линии фронта в Салониках, отвечает ему, что, по его мнению, «Эжен умеет неплохо держать себя в руках, оставляя жену в неведении», и надеется только на то, что их друг «будет осмотрителен». Он получает письмо от Ивонны, в котором она высказывает свои подозрения и задает ему вопросы. «Никогда не приходилось мне читать ничего более печального, чем это письмо. Оно меня взволновало не только по причине содержащихся в нем явных обвинений, но также по причине ясно ощутимого душевного разлада отправительницы», — говорит Алибер.

Он пересылает письмо Ивонны Жиду, чтобы тот «подумал» над ним. При этом Алибер советует писателю немедленно уничтожить опасное послание, чтобы его жена Мадлен не прочла его. Его гложет совесть. «В страданиях Ивонны есть доля нашей вины», — пишет он, добавляя, что боится громкого скандала. Ему хотелось бы, чтобы Жид поговорил с Эженом, призывая его быть не только более осторожным, но более обходительным с «бедной Ивонной». Он проявляет большое беспокойство: «Кто мог ей рассказать [об Эжене]? Способен ли он обуздать себя и остановиться?» По его мнению, торопясь вернуть в Баньоль под предлогом сельскохозяйственных работ самых молодых и самых смазливых работников из своей усадьбы, он слишком явно демонстрирует свои предпочтения.

В 1916 году Эжен Руар тяжело заболевает и ложится в больницу в Каркассоне. Ивонна не отходит от его кровати до тех пор, пока он полностью не поправится. Несмотря на подозрения и горький осадок, отравляющие их супружескую жизнь, они все еще нежны друг с другом. Эжен по-прежнему называет Ивонну «милая», а Ивонна, когда его нет рядом, обращается к нему в письмах «мой дорогой Эжен».

В тяжелые годы разлуки Ивонна так говорит о своей любви: «Я часто с нежностью думаю о тебе. (…)

Надеюсь, что ты не слишком устаешь, а также не забываешь меня — и детей. Они ведут себя хорошо и не болеют». Заканчивает она свое письмо такими словами: «От всего сердца и очень нежно обнимаю тебя».

Но у историй может быть и счастливый исход. Вернувшись в Баньоль после выздоровления, Эжен возобновляет деятельность мэра и фермера. Также он становится секретарем Союза сельскохозяйственных ассоциаций юго-запада Франции.

В соавторстве с Луи Ривом он пишет книгу «Гибриды для восстановления виноградников». Этот труд выходит в свет в 1917 году в издательстве Librairie agricole de la Maison rustique.

Недолгое затишье, установившееся в семейной жизни супругов Руар в связи с болезнью Эжена, продлится всего несколько месяцев. Тревоги и ссоры вскоре вернутся… В октябре Жид пишет Рюитеру по поводу обоих братьев, семьи которых страдают от «постоянных разногласий и обоюдного непонимания». Он даже добавляет, что «Луи и Эжен, вроде бы, помирились, и заключили между собой что-то вроде союза за спиной жен».

Ивонне и Кристине приходится нелегко. В военные годы ими владеют беспокойство и подозрения в адрес мужей. Сестры полагают, что Эжен и Луи им изменяют, но, кроме того, они страдают от «покинутости» и недостатка любви с их стороны. Конечно, добавляют тревог и судьбы друзей и родственников, находящихся на войне…

Двое других братьев Руар доставляют своим невесткам не меньше забот. Старший, Алексис, очень болен — он перенес тяжелую операцию и продолжает хворать. В 1921 году он умрет. Эрнест трудится для армии, где пригодились его способности художника. Он расписывает маскировочный брезент зеленой или коричневой краской.

Ему не всегда удается получить увольнение. В частности, он не сможет проститься с Эдгаром Дега, своим учителем. Художник угас в сентябре 1917 года в возрасте восьмидесяти трех лет. В глубокой старости он ослеп и лишился рассудка. Дега не узнал ни Эрнеста, ни Жюли, когда они летом в последний раз пришли навестить его.

Эрнест не может присутствовать на отпевании Дега в церкви Святого Иоанна Евангелиста и похоронах на кладбище на Монмартре. Из старших членов клана на погребении присутствуют Анри Лероль, Артюр Фонтен и Жанна Шоссон, а из следующего поколения — Жюли (супруга Эрнеста), Луи и Кристина Руар, а также Поль и Жанни Валери. И Даниэль Галеви в сопровождении своей матери, Луизы Галеви. Накануне похорон молодой Галеви получил приказ о демобилизации. 28 сентября он записывает в своем дневнике: «Бедный любимый Дега, теперь он в одиночестве. Бренные останки, дряхлая плоть, качающаяся в гробу… Мы окружаем его и опускаем его в землю».

Мастерская художника в галерее Жорж-Пети будет продана менее чем через год после его смерти. Продажа приходится на самый тяжелый период войны, когда последние германские наступления наводят страх на столицу Франции. Наследники Дега, брат и дети его сестры, спеша воспользоваться своим правом наследования, даже не потрудились разобраться в мастерской. Они избавляются от всех произведений: полотен, рисунков, офортов, пастелей и скульптур, вплоть до мелких набросков или эскизов, которые Дега перевез с улицы Виктор-Массе и сложил в своем последнем жилище в доме № 6 на бульваре К литии.

Они расстаются даже с богатым личным собранием Дега — картинами Мане, Ренуара, Гогена, Сезанна, Коро, Делакруа, Энгра… Коллекция пополнялась на протяжении многих лет, в том числе благодаря Анри Руару — другу покойного художника. Эжена, не имеющего возможности покинуть Баньоль, на торгах представляет Жан Шлюмберже. Втроем с Луи и Эрнестом, получившим на этот раз отпуск, они выкупают некоторые произведения из коллекции Дега. Но они упускают знаменитую пастель, которой каждый из них мечтал обладать: «Портрет Анри Руара и его сына Алексиса», купленный за 13 000 франков американским торговцем Жаком Селигманом.

Ренуар, которого из-за семьи Руар-Лероль с Дега связывали сложные отношения, переживает тяжелые времена. Находясь юге Франции, в Кань-сюр-Мер, он страдает от старческих болезней. Ренуар измучен ревматизмом и наполовину парализован. Ему приходится привязывать кисти к ладони, чтобы продолжать писать, — но он работает с еще большим пылом. Вместе с ним живет новая модель по имени Андре, молодая очаровательная женщина. Его сын Жан женится на ней после войны.

Ренуар оставляет более сотни изображений Андре — «Женщина за туалетом», «Блондинка с розой», которая после того, как ее купит Доменика Вальтер, войдет в коллекцию Вальтер-Гийом, «Деде в шляпе с цветами» (Деде — домашнее имя Андре)… Художник в этих работах словно желает избавиться от ужасов войны.

Пьер и Жан, его старшие сыновья, мобилизованы. Один служит драгуном в кавалерии, другой — пилот в эскадрилье воздушной разведки. Оба будут тяжело ранены.

В 1915 году, после возвращения Жана из госпиталя, где ему чуть было не ампутировали ногу, угасает мадам Ренуар, страдавшая от диабета. Через четыре года после нее и сам художник последует за ней. Когда было объявлено перемирие, одной из его последних радостей стало посещение Лувра. Именно Лувру его сыновья подарят «Больших купальщиц» (сегодня картина находится в музее Орсэ) — одно из самых радостных полотен художника, до последнего дыхания ощущавшего ненасытную любовь к жизни. Но Лувр упрямится: хранители находят цветовую гамму картины слишком кричащей…

Удивительно, но именно с семьи Лероль, миролюбивых католиков, война соберет самую большую дань. Если братья Руар, крайние националисты, избегают поля боя, то братья Лероль оказываются на передовой.

Жак Лероль, брат Ивонны и Кристины, соучредитель музыкального издательства Rouart-Lerolle, основанного им вместе с Алексисом Руаром, тяжело ранен в колено в первые дни войны. Лишь благодаря виртуозной работе врачей ему не отняли ногу — она была спасена после пяти хирургических операций и восьмимесячного постельного режима.

Морис Дени, который не был мобилизован, навещает его в казарме в Генгане, в департаменте Кот-дю-Норд, где находит его «в состоянии крайней слабости». «Жак неузнаваем. Он лежит на грязной кровати, за ним заботливо ухаживает какой-то мужичок, старый вояка», — рассказывает Дени. Вместе с Жаном Леролем, кузеном Жака, они повезут раненого в Париж, сначала поездом, а потом на машине.

Жан, старший из сыновей Поля Лероля и муж Этьеннетты Шоссон, депутат от департамента Сена, и сам едва выбрался из ада. Бывший президент движения «Католическая молодежь» закончил войну, на которой сражался с самого первого дня, с наградами — орденом и благодарностями за отличную службу.

Но оба его младших брата, Андре и Франсуа, убиты в первые же месяцы войны. Франсуа, которому было тридцать четыре года, — 29 августа, а тридцатидевятилетний Андре — 28 октября. Оба брата, кузены Кристины и Ивонны, вместе с которыми они часто проводили каникулы, жили в доме номе 10 на авеню Вийар. На двоих у них осталось двенадцать детей — четверо у Франсуа и восемь у Андре, чей последний сын родился за несколько дней до его смерти. Это те самые кузены, которых Анри Лероль двадцать лет назад изобразил на масштабной фреске в зале торжеств парижской ратуши рядом со своими собственными сыновьями. В тот момент Анри не знал, что у их молодости нет будущего…

В семействе Фонтен тоже гордятся своими героями и оплакивают погибших. Четверо сыновей Артюра Фонтена, продолжающего выполнять тяжелые обязанности в Министерстве труда, уйдут на фронт. Двое старших, одному из которых двадцать три года, а другому — двадцать четыре, мобилизованы в первые же дни войны. Двое младших, Дени и Ноэль (первому семнадцать лет, второму девятнадцать), мобилизованы в пехоту. В конце 1915 года все четверо служат в авиации. Ноэль заслужил военный крест с пальмовой ветвью за первый воздушный бой над Верденом.

В октябре он был тяжело ранен (получив тогда же еще одну благодарность от командования).

На протяжении четырех лет войны Артюр Фонтен ежедневно читает военные сводки. Он работает с удвоенной силой, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Его дочь Жаклин, учащаяся на медицинском факультете, сначала приписана к госпиталю № 13 в Гонфлере, который содержат францисканцы. Туда без конца поступают раненные на бельгийском фронте. Там Жаклин знакомится с двумя сестрами милосердия, которые станут ее подругами, Элизабет де Грамон и Люси Деларю-Мардрюс.

«Железная воля и чувствительное сердце скрываются под этой хмурой внешностью и натянутым молчанием. (…) Жаклин можно было бы назвать некрасивой, если бы не удивительные глаза цвета прозрачной воды. Ослепительная улыбка так редко озаряла ее смуглое лицо, ее было так трудно развеселить или рассмешить», — описывает Жаклин ее новая подруга Люси. «Сухая и строгая» складка губ. Черные волосы. Высокий, нахмуренный лоб. Среднего роста, «спортивная и мускулистая». Деларю-Мардрюс также пишет о ее «справедливости и сосредоточенном сострадании», а также о «почти сверхчеловеческом мужестве Жаклин, как в физическом, так и в духовном плане».

«В ней чувствовалась благодетельная сила, — продолжает Люси. — Она ничего не боялась и всегда без показухи заботилась о ближнем». Каждое утро Жаклин приезжает из Виллервиля на машине. Она живет в загородном нормандском доме вместе с матерью. Сорокачетырехлетний Абель Дежарден, новый муж Мари, призван на военную службу. Пока Дежарден проходит на войне круги ада, Мари вышивает, копируя полотна Гогена, Ренуара, Дега, вспоминая свою счастливую молодость.

С 1915 года Жаклин Фонтен работает в Париже экстерном-практикантом в отделении хирургии центральной больницы. Там ей приходится сталкиваться с еще большим количеством раненых. Жаклин теперь живет в доме отца, ежевечерне пытаясь отвлечь его от тревог. Единственным ее развлечением остаются стихи — она становится завсегдатаем книжного магазина Адриенны Моннье на улице Одеон, где скупает все возможные поэтические новинки, и литературного кружка Леона-Поля Фарга.

Артюру и Жаклин повезет хотя бы в том, что они смогут обнять всех четверых сыновей-братьев, которые вернутся с войны живыми.

Но многие из их кузенов убиты. Эмиль Фонтен, старший брат Артюра, теряет двух сыновей в сражении на Сомме. Младший брат, Люсьен, лишится одного сына, который разбился на самолете в 1918 году, а другой останется инвалидом — ему в глаз попадет осколок от снаряда. Поль Дежарден, большой друг Артюра, также теряет на войне сына. Во имя дружбы с Фонтеном Поль более двадцати лет не общается со своим братом Абелем, который «увел» жену у Артюра…

Однако в семье Шоссон оба сына покойного композитора, Лоран и Жан-Мишель Себастьен, избежали подобной участи. Три дочери вместе с матерью стараются быть полезными, работая сестрами милосердия.

Франсуа Мориак, несостоявшийся жених Марианны Шоссон, десять лет назад освобожденный от воинской службы, терзается угрызениями совести. Он убеждает себя в том, что ради блага своей страны должен совершить какой-то поступок. И хотя незадолго до начала войны он женился, и у него родился первый сын, ему удается поступить в санитарные бригады Красного Креста (так же, как и его другу Жану Кокто).

С июля 1915 года он находится на поле боя. Сначала в Шампани, где в результате мощного наступления (впрочем, не выбившего противника с его позиций) убиты и ранены сотни тысяч солдат. Затем — в Лотарингии, в госпитале в городе Тул, куда на его глазах каждый день привозят «несчастные истерзанные тела» из форта Дуомон. «Я смотрел сегодня на безжизненную раздробленную руку одного из солдат, — пишет Мориак Роберу Валлери-Радо, — и вдруг увидел мерцание гвоздя с Распятия, отблеск страстей Христовых». Сполна понаблюдав за страданиями тех, кто был в окопах, Мориак решает написать книгу, которая будет называться «Плоть и кровь». Переведенный в госпиталь Салоников, в атмосфере всеобщего страдания отметив свое тридцатилетие, он подхватывает малярию и вынужден вернуться домой. С марта 1917 года он разрывается между Малагаром и Парижем. Впрочем, рождение дочери и осуществление литературных планов не мешают ему позировать Жаку-Эмилю Бланшу, работающему над его портретом.

Хотя Мориак вернулся к светской жизни, снова встречается с Кокто, Жидом и знакомится с Марселем Прустом, он решает не распыляться и посвятить себя только работе, молитвам и размышлениям. Он грезит о поэзии, которая, по его собственным словам, была бы «заражена грубой реальностью и исторгалась бы из человеческого естества».

Марианна Шоссон встречает мужчину своей жизни, Гастона Жюлиа, в госпитале, куда он был привезен тяжело раненным. В январе 1915 года Жюлиа был обезображен близ деревни Шмен-де-Дам осколком снаряда, попавшим ему прямо в лицо. Это был его первый день под огнем… Двадцатидвухлетний младший лейтенант с изуродованным лицом в дальнейшем стал блестящим математиком.

Выпускник Эколь Нормаль, будущий член Французской академии наук, Жюлиа с мужеством перенес несколько болезненных операций, продолжая на больничной койке заниматься алгеброй. Марианна, покоренная его неординарностью, наблюдает, как изо дня в день он сражается с жизненными обстоятельствами, страдая от ужасной раны. Гастона мучают не только физические боли, но и моральные, ибо у него больше нет лица. Хирургам никогда не удастся до конца восстановить его. Всю жизнь его нос будет прикрыт железной маской. «Кому я теперь нужен? — спросит он однажды в отчаянии санитарку. — Какая женщина пойдет за меня замуж?» Марианна, ни секунды не сомневаясь, даст ему ответ.

Что происходит в голове этой девушки, которую он называл «маленьким неприступным божеством» и «избалованным ребенком»? Жажда ли идеала побудила ее выбрать мужчину, который, несмотря на необыкновенную одаренность, остался калекой на всю жизнь? Гастон Жюлиа родился в очень скромной семье, его отец был мелким фермером в алжирской коммуне Сиди-бель-Аббес. Гастон не обладает ни одним достоинством, требуемым для «удачного брака» в понимании семьи Марианны. Вдобавок нет уверенности в том, что он

исповедует католичество. Но его ум и сила духа смели все препятствия. Юная Шоссон выйдет замуж за Гастона Жюлиа в декабре 1917 года, как раз перед публикацией его диссертации. Марианна родит ему шестерых сыновей.

Поль Валери приобретает известность в том же году. Издательство NRF тиражом в шестьсот экземпляров издает его «Юную парку», длинную странную поэму, самим автором в письме к Морису Дени определяемую как «чудовище, раздувшееся от моего бесполезного бездействия во время войны». В поэме, которая будет постоянно переиздаваться, речь идет о трауре, любви, и возможности возрождения. «Окружающая тьма просветляет меня», — стиль поэта находится под влиянием Малларме.