Девять воплощений кошки
Шрифт:
– Сейчас они перекроют доступ посетителей, – Елистратов комкал в кулаке мокрый платок. – Мы в Египетский зал. Не все. Я пойду и…
Консультант-взрывник кивнул, показывая, что и он идет.
– Я с вами. Там Анфиса. И потом, Шумякова меня знает… Лучше, если рядом с вами, Алексей Петрович, там буду я, – Катя говорила это все, а сама…
Язык молол, что называется…
А сама она была вся как натянутая струна и одновременно точно во сне.
– Остальные знают, кто где находится и как действует в чрезвычайной ситуации, – Елистратов оглядел группу захвата. – Заходите двумя группами, со стороны зала Трои и вслед за мной. Модель – задержание в ходе беседы, моего с ней разговора. Все, с богом!
Они двинулись в Египетский зал.
И Ладья
Яркая – синяя, красная, блещущая позолотой, не потускневшая от времени, выплыла навстречу, словно искушая в последний раз:
Поднимайтесь на борт.
Плывем все вместе в Ночь, что вот-вот увенчает собой День.
Ты в сердце моем, и нет ничего другого… Ты время жизни… До самого захода твоего… до конца все глаза обращены к тебе…
– Эти строки, дорогие мои друзья, этот гимн, сочиненный четыре тысячи лет назад…
Катя услышала ликующий, чуть дребезжащий старческий голос Виктории Феофилактовны, читавшей египетский гимн экскурсантам.
И увидела лейтенанта Дитмара.
Колонны в форме папирусов из желтого песчаника, выраставшие словно из-под земли. И гранитный барельеф. И Василису Одоевцеву в черном парике.
И засохший цветок лотоса из древнего венка.
А потом она увидела Анфису – у окна.
За спиной смотрительницы Арины Шумяковой.
Взор той был обращен к дверям Египетского зала на них: на Елистратова, на консультанта в рабочей спецовке, на Катю. Затем медленно она обернулась к комнате Мумий и саркофагов, посмотрела в сторону следующего зала, откуда двигались сквозь толпу оперативники группы захвата.
Шумякова сделала шаг назад, совсем заслоняя собой Анфису, почти наступая ей на носки кроссовок. И медленно расстегнула свой мешковатый пиджак.
Под пиджаком – заправленная в юбку белая блузка. И пояс – самый обычный, на котором туристы крепят кошельки.
Только вот у Шумяковой на поясе был не кошелек, а что-то совсем иное.
Небольшой прямоугольный предмет с мигающим красным индикатором. Она положила на этот предмет ладонь.
– Добро пожаловать, – громко, перекрывая гул голосов, сказала она. – Я давно вас жду.
Все находившиеся в зале обернулись на ее голос. Виктория Феофилактовна умолкла.
Елистратов… поднял руку в предупреждающем жесте.
Катя… остановилась, ощутив внезапную слабость и страх.
– Ой, Арина Павловна, вы мне на ногу наступили, плохая примета, а то поссоримся, – голос Анфисы, опустившей камеру…
Люди в зале задвигались.
– Всем стоять на месте, – громко, повелительно объявила Шумякова.
– Граждане, посетители музея, прошу вас всех оставаться на местах и сохранять спокойствие, – сказал Елистратов.
По его тону Катя поняла – они проиграли. Фактор внезапности, на который они все уповали, не сработал. План «быстрого тихого задержания» в одно мгновение полетел ко всем чертям.
– Что происходит? – спросил удивленно кто-то из посетителей. – Это шоу? Перформанс?
– Да, это перформанс. Мой перформанс для вас, – громко ответила Шумякова. – Для особо любопытных объявляю: здесь в музее я поставила F42D1.
– Профи, – шепнул одними губами консультант-взрывотехник Елистратову. – Это электронный детонатор для подрыва нескольких зарядов с временным интервалом. На ней самой взрывчатки нет. Это не пояс смертника, это гораздо хуже. У нее дистанционный пульт, сенсорный. Уговаривайте, тяните время, просите отпустить заложников. Могут быть большие жертвы. Надо вывести людей из здания.
– Арина Павловна, о чем вы? Что все это значит? – спросила Виктория Феофилактовна.
– Меня пришли арестовать за убийства, и я к этому давно готова. Я взорву и себя, и музей, и всех вас.
Катя ждала, что все закричат, замечутся в панике среди витрин и колонн. Но стояла такая пронзительная тишина…
Так тихо может быть лишь в Нижнем царстве…
– Граждане, сохраняйте спокойствие! – Елистратов выступил вперед.
– Стойте,
Анфиса, стоящая сзади, опустила камеру, которую хотела использовать как камень.
– Так-то лучше, – Шумякова не оборачивалась. Говорила так, словно имела глаза на затылке.
В этот момент Катя заметила Юсуфа – среди экскурсантов, замерших у дверей Египетского зала в зал Золото Трои. Затем двери, ведущие в тот зал, бесшумно закрылись.
– Арина Павловна, отпустите людей и давайте спокойно поговорим, – сказал Елистратов.
– Отпустить? Ну, нет. Тут такая благодарная аудитория. Многим, наверное, интересно узнать, почему я это делаю. Пенсионерка, смотрительница музея, которую никто никогда не замечает, все словно смотрят сквозь… он ведь меня даже не узнал, представляете? После всего, что было, что он и его сестра сделали мне, он меня даже не узнал тут, в музее. Хотя видел по нескольку раз на дню. Только в самое последнее мгновение, когда корчился, когда задыхался, когда я сама сказала ему, кто я…
– О ком вы говорите? Что происходит? Я не понимаю, как вы смеете такое говорить: «Я взорву музей» – да вы в своем уме, вы сумасшедшая! Вы спятили! Это же наш музей, тут бесценные вещи, предметы искусства, это наш храм! – Виктория Феофилактовна ринулась вперед.
Елистратов удержал ее, быть может, даже излишне грубо.
Зрачки Шумяковой расширились – глаза стали темными, огромными, она шевельнула пальцами на дистанционном пульте и…
– Нет, нет, постойте, погодите! – крикнула Катя. – Они же должны узнать все. Арина Павловна, мы знаем, и вы знаете тоже. Но расскажите и другим – почему. Сколько страданий и боли… Олег Гайкин тут, в музее не узнал вас, но причинил вам такую боль…
– Это не он, а она убила мою дочь. И моего неродившегося внука. Наглая, обкурившаяся сука – его сестра. Одно мгновение там, на дороге, и я лишилась самого дорогого – дочери, которая ждала ребенка. Сразу две жизни! Знаете, сколько бы лет было сейчас ему? Двенадцать! И все эти годы мы могли быть вместе – я, моя дочь, мой внук, мой брат… Думаете, время лечит эту боль? Время калечит и убивает, потому что впереди – ничто, пустота, одиночество, старость, смерть. Смерть в одиночестве. И никакой справедливости, никакой правды. Даже от тех, от кого мы эту правду ждем. От них. Да, да от них, – Шумякова указала пальцем свободной левой руки на генерала Елистратова. – Вот он, генерал МВД, и он пришел меня арестовать за то, что я сделала, за то, что я отомстила за смерть своей дочери и своего внука. Хотите знать, кто их убил? Дети министра – сестра и брат, сестра – наркоманка, севшая за руль в наркоте, а брат – дохлый слюнтяй, которого собственная семья заставила взять ее преступление, ее ДТП на себя, потому что он – астматик, и его ни один суд не признает виновным, потому что он больной. А человек, что должен был во всем разобраться и сказать правду прямо тогда, потому что видел все, был свидетелем и носил погоны – офицер ГАИ, за взятку согласился солгать. Но ему показалось, что он недостаточно нажился, и он продал… да-да, продал информацию о том, как она, эта мразь Юдина, переехала мою беременную дочь, – мне, ее матери. Он продал мне эти сведения за деньги, и я заплатила ему. Мой внук так и не родился. Моя дочь потеряла ногу и повесилась. Сразу две жизни! Когда я пыталась достучаться до правды – меня все посылали к черту, отговариваясь, что дело давно закрыто и чтобы я вообще не возникала. Никто не поплатился за преступление, никого не осудили. Всем было плевать. Вам всем на меня было плевать.