Девятью Девять
Шрифт:
— Э… а разве не так?
— Гм. Жалеете, что пришли?
— Нет.
— И я нет. — Она протянула руку. — Мир.
Мэтт сел на скамейку рядом с Кончей, вытянул длинные ноги, закрыл глаза и откинул голову.
— Хорошо на солнышке, — пробормотал он.
— Можно я снова побуду умненькой девочкой?
— Разумеется. Валяйте.
— Вы сейчас думаете: “Да, все здорово, просто прекрасно, и она славная девочка, и вообще, но по ней не скажешь, что вчера ночью у нее погиб отец”.
Голос
— Но что тут поделаешь? — умоляюще продолжала она. — Все мы разные. Я не могу ни молиться за папу целыми днями, как тетя Элен, ни уйти в работу с головой, как дядя Джозеф, ни хотя бы слоняться по дому, хандрить и говорить глупости, как Артур. И плакать я тоже не стану. Я не ребенок.
— Вы можете сесть, поговорить со мной и перестать беспокоиться о том, что я думаю. Уж это точно можете. Или давайте сыграем в крокет.
— Лучше поговорим. Я сегодня прогуляла учебу.
Конча была еще так юна, что это прозвучало как признание в чем-то ужасном.
— Всякий бы на вашем месте прогулял.
— А вот и нет. Я не просто взяла и прогуляла. Мне велела сестра Урсула.
— Неплохой совет для монашки. Она подрывает американские общественные институты, вот что. Не против, если я закурю?
— Курите. Знаете, так странно. Она попросила меня остаться с тетей Элен вчера вечером, а утром пойти с ней на мессу — прямо как епитимья, правда? Но, наверное, вы не знаете, что такое епитимья.
— Я думал, это деньги, которые платят за исповедь.
— Деньги! — На мгновение в девушке вспыхнул испано-ирландский темперамент. Тут же Конча добавила спокойнее: — Боже, какие глупости. Никто и никогда не платит за исповедь. Епитимью нужно выполнить, чтобы искупить свою вину. Например, прочитать несколько молитв. — Она что-то вспомнила и засмеялась. — Когда Артуру было восемнадцать, однажды в субботу он вернулся домой после исповеди, зашел ко мне — я устраивала кукольное чаепитие — и спросил: “Знаешь, какую епитимью на меня наложили?” Я сказала, что, наверное, пять “Отче наш” и пять “Аве” — большее, что зарабатывала я сама. Но он усмехнулся и ответил: “Нет. Три полных розария. Я теперь не мальчик, а мужчина”.
— Боюсь, в католичестве я полный профан. Не вижу ничего смешного.
— Я так и думала. — Конча тихонько вздохнула.
— Но отчего сестра Урсула попросила вас прогулять колледж? Или есть что-то, чего я не понимаю?
— Я тоже не понимаю. Не знаю, что и подумать. И поэтому волнуюсь. Когда мы вернулись из церкви, я позвонила сестре Урсуле и пересказала все, что делала тетя Элен. Сестра Урсула особенно интересовалась, ходила ли тетя на исповедь и к причастию.
— И?..
— Только к причастию. Знаете, тетя Элен причащается каждый день. Вряд ли она успевает выйти из состояния благодати. Но, наверное, этого вы тоже не поймете.
— Боюсь, что нет.
Конча пристально посмотрела на Мэтта:
—
— Ничего против них не имею. — Он смутился. — Мы живем в свободной стране. Но моя мать была агностиком старой школы, знаете — Томас Пейн[14] и Роберт Ингерсолл[15]… “Освободите народ от поповской тирании”. Боюсь, я никогда не начну думать по-другому.
— А моя мама, — негромко сказала Конча, — верила в Бога, любила его и служила ему. У нее было плохое зрение, и она умерла.
Эта фраза показалась Мэтту странной. В последовавшей тишине он крутил ее в голове так и сяк, пытаясь понять. “У нее было плохое зрение, и она умерла”. Почему-то он вновь увидел кабинет, испуганную девушку и упавшую книгу, которая открылась на белене.
В стеклянных дверях возник Баньян.
— Мистер Грегори Рэндал хочет видеть вас, мисс.
— О господи. Скажите… скажите, что я лежу ниц и молюсь.
— Лежите ниц? Хорошо, мисс. Думаете, простой головной боли он не поверит?
— Да бросьте, — сказал Мэтт. — Повидайтесь с ним. Грег славный парень. По-моему, вы его изрядно помучили.
— Каким образом?
— Ну, сначала эта история с монастырем. Вы понятия не имеете, как он испугался. Чуть не поседел. А если еще и теперь прогоните…
— Ладно. Баньян, проводите мистера Рэндала сюда.
— Он выразил желание, мисс, увидеться с вами наедине.
Мэтт встал.
— Я буду в кабинете. Пора наконец заняться бумагами.
— Нет, — твердо сказала Конча — Вы останетесь здесь.
Грегори Рэндал явно удивился, увидев Мэтта. Он приветствовал приятеля вполне дружелюбно, но, несомненно, уже совершенно позабыл, как в субботу Мэтт пытался пробиться сквозь толщу его похмелья. Закончив с любезностями, Грегори повернулся к Конче и взял девушку за руку.
— Какой ужас, — пылко произнес он.
— Да, — согласилась Конча и замолчала.
— Я знаю, что ты чувствуешь. Сначала я даже думал, что не посмею потревожить тебя в твоей скорби в такое время, но затем решил, что мое место рядом с тобой. Женщине нужно надежное плечо, на котором она может поплакать.
Он надеялся выразить шутливое сочувствие.
— Плечо я уже нашла. — Она высвободила руку и указала на Мэтта. — Потрогай. Оно промокло насквозь.
Грегори взглянул на приятеля почти с яростью:
— Конечно, я рад, что ты нашла того… кто способен тебя поддержать. Но, в конце концов, одно дело — какой-то посторонний, и совсем другое — жених!
— Боюсь, я этого не осознала.
— Какой ужас. — Грег вернулся к прежней теме. — Твой отец, дорогая, был замечательным человеком, великим человеком, если можно так выразиться. Уйдя, он оставил брешь, которую нелегко заполнить. Немногие знали Вулфа Харригана, но мы-то понимаем, что означает его уход. А главное, каково теперь вам — родным и близким…