Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)
Шрифт:
этом были, как мне показалось, потухшие, смотревшие в никуда.
С Лифшицем я многие годы не соглашался, защищал модернизм и знаковую концепцию искусства. Он отвечал мне, как правило, какими — нибудь шутливыми замечаниями и советовал почитать то — то и то — то. «В особенности необходимо хорошо знать Ленина, — писал мне Михаил Александрович, — и приучить себя к тому, что теория величайшей ценности заложена здесь в самой невидной», практической форме». Признаться, для меня это была новость, ибо Ленина в качестве серьезного философа я не воспринимал.
Так что же доказывает Лифшиц в полемике с Ильенковым?
В письме Мих. Лифшица к М.Г.
ности», которая играет у них такую же роль, как шишковидная железа у Декарта, то есть нечто среднее между духом и материей. Но такого нет, и деятельность тоже бывает либо материальная, либо духовная. Я ищу решение проблемы идеального в другом и советую взять еще несколько уроков материалистической диалектики у Платона. Так что моя статья об Ильенкове носит характер диалога. Поэтому я ее и не дал в сборник его статей, а дал только начало — поминальную часть. Остальное со временем прилажу для моего сборника статей».
Среднего как самостоятельного третьего элемента наряду с духом и материей нет. Но есть другое, «истинно среднее», die wahre Mitte, которое не образует независимого от полюсов элемента, а возникает подобно электрической дуге между ними. Истинно среднее есть высшее, mesotes как acrotes, подчеркивает Лифшиц, единство между истинными полюсами, а не крайностями. Такова, например, классика в искусстве. И не только в искусстве. Есть классика и в объективном мире, как человеческом, так и природном.
Идеальное — это классика мира в самом широком смысле слова. Человек (когда он достоин своего понятия) есть истинная середина бытия. Ибо дух, сознание, согласно известным словам Энгельса, — «цветение материи». Но высшее, как известно, мо–331
жет внезапно превращаться в низшее. «Случается орлам и ниже кур спускаться …» — писал Ленин по поводу Розы Люксембург. Дух и сознание человека, увы, очень часто оказываются ниже и хуже самой грязной материи (напомню известные слова Ленина о тех «мозгах нации», которые он называл «дерьмом»). Что мы можем сказать, например, о таком интеллектуале, как Н. Устрялов, который, следуя за сборником русской интеллигенции «Вехи», советовал в тридцатые годы соединить советский строй с фашистской идеологией и практикой? И он был далеко не одинок. Нечто подобное можно прочитать у П. Флоренского в те же годы. Сознание западных интеллектуалов самой высокой пробы, таких, например, как Хайдеггер, когда оно подводит умы к необходимости служения (и служения с нерас — суждающим энтузиазмом!) гитлеровскому режиму, тоже трудно назвать классикой мира. Конечно, при этом перед нами не кусок дерьма в прямом смысле слова, а сознание, нечто интеллигибельное, хотя и такое, что вызывает гораздо худшие последствия, чем потребление в пищу испражнений.
Необходимо различать два смысла слова «идеальное», и об этом достаточно сказано в диалоге Мих. Лифшица с Э. Ильенковым. Приведу только одно дополнение из «Науки логики». Гегель пишет:
красного и того, что к нему относится), чем Ideelle…» [21] . И то и другое понятие Гегель применяет при анализе сознания. Вызывает сомнения, как правило, не очевидное различие между понятиями Ideale и Ideelle. Непонятно другое — как может понятие «идеального» применяться по отношению к неживой, немыслящей, не обладающей сознанием природе, существующей вне человеческого сознания. Ведь это же идеализм!
21
Г.В.Ф. Гегель Наука логики. М, 1975, т. 1,с 215.
Разумеется, Лифшиц не хочет сказать, что природа обладает сознанием. Но дух есть цветение материи. То есть высшее свойство материи, высший этап развития ее, которого она достигает в теле человека, обладающего сознанием. Это — Абсолют природы. Но бойтесь Абсолюта, который не желает соблюдать имманентные ему границы и пределы! Абсолют, выходящий за свои границы (а они есть даже у абсолюта), превращается в свою противоположность: вместо сознания перед нами — бред, добровольный или вынужденный. Такое сознание, не переставая быть сознанием, приобретает качества материи, точнее, одного ее полюса — фактического, слепого, лишенного целого.
Но здравый смысл цепко держится за свои определения. Сознание — это сознание, то есть нечто
нематериальное, следовательно, идеальное. А природа вне человека — это немыслящая материя, не обладающая свойством сознания. Однако речь — то у Лифшица идет совсем о другом. Он не отменяет суждения здравого смысла, а дополняет и уточняет их. Если мы скажем, что немыслящая материя вне и без человека не обладает свойством сознания, то это будет верно, как верна всякая тавтология: не мыслящее есть не мыслящее, Но идеальное, замечает Гегель, имеет и иное, более определенное значение прекрасного вообще, то есть классики.
Человек — центр, абсолют, классика природы, способный делать «заем у бесконечности», но только до тех пределов, когда он, в ослеплении самомнения, не начинает унижать природу, отказывая ей в тех качествах, что объективно могут быть даже выше человеческих. Например, природа бесконечна, а человек конечен. Не человек сотворил природу, а природа человека. Природа бесконечна в своих творческих возможностях, а человек, это высшее и единственно способное к сознательному творчеству существо, — обречен подражать ей даже в самых смелых своих фантазиях. Подражать не в том примитивном смысле, что буквально воспроизводит уже существующее, а в том, что его небывалые и действительно создающее нечто принципиально новое проекты истинны лишь в той мере,
в какой возвращают нас к сердцу мира, к истине природы, а не уводят от нее (природы не абстрактной, в духе просветителей, а реальной, включающей в себя человека, который преобразует ее и тем самым дополняет природу до ее собственной истины). Ибо в противном случае дерзновенные человеческие проекты, как Атлант, оторванный от матери — земли, гибнут и саморазрушаются. По мнению Лифшица, суть позитивного марксизма — Ленина в первую очередь — заключается не только в способности брать «заем у бесконечности», но прежде всего в том, чтобы сводить к минимуму неизбежную плату за прорыв порочного круга времени. Последнее — самая злободневная задача эпохи, открытой Октябрем.