Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)
Шрифт:
в его развитом, сознательном виде появляется только в мире человеческой культуры.
В папке № 22 «Сознание. Идеология. Свобода и необходимость вообще и в нравственном смысле» архива Лифшица читаем следующую примечательную заметку под названием «Человек и природа»:
«Никакой «природы» до человека, как целого, не существует. Природа становится лицом в самом человеке. Природа в обычном смысле метафора, метафора антропологическая. Это — момент в тождестве человека и природы. Человек есть природное существо, природа же становится собой только в человеке. Разумеется, природа существует реально и до человека и при нем как нечто независимое. Но это «разлитое», аморфное бытие. […]. Как вполне определенное целое природа осуществляется
Смысл в его развитой, сознательной форме появляется только в человеческой голове и человеческом обществе. Это так же верно, как и прямо противоположное — не мы мыслим объективную действительность, а она мыслит себя нами. Эти две противоположности в теории тождеств Лифшица находят определенную форму единства, не исключающего, а предполагающего дифференциал, различие. Бывают такие ситуации, когда для того, чтобы со–350
хранить разум, остаться в его пределах — необходимо выйти за его границы, опереться на материю, довериться ее разуму, «духу вещей». Теория познания перерастает в онтологию, то есть в учение об истинном бытии, учение о смысле мира в целом, а не только человеческого существования. Если же ограничить область смысла, область идеального человеческим обществом, то мир вне человека предстает бессмысленным хайдеггеровским Ничто, от которого материального, реального «чуда» ожидать нельзя. Смысл в него можно только «внедрять», а не черпать из объективной реальности.
Но прежде, чем зачерпнуть объективный смысл, человек создает особые условия, при которых действительность этот смысл рождает. Без признания центральной для теории отражения идеи, в согласии с которой объективный смысл находится вне нас, мы с необходимостью приходим к отрицанию диалектики между духом и материей. Кстати, космологическая фантазия Ильенкова, согласно которой смысл человеческого существования заключается в том, чтобы вновь «завести», «запустить» угасающую в тепловой смерти Вселенную, рисует отношения между человеком и миром как отношения между мертвыми часами и часовщиком, который время от времени их заводит. Нет, реальные отношения между духом и материей, человеком и Все–351
ленной имеют диалектический характер, то есть предполагают энантиодромию материи и формы, их глубокое взаимопроникновение, внутреннее, а не внешнее взаимодействие.
Ильенков толкует человеческую деятельность таким образом, что она снимает противоположность между духом и материей, но устраняет также и их взаимопереход, лишает объективный мир его активных, созидательных, идеальных свойств и возможностей. Напротив, теория отражения — это учение о том, как мир может делать человеку неожиданный подарок вкладывая сознательный смысл в природу, человек иногда получает в качестве ответа на свою преобразующую деятельность гораздо больше, чем вложил. И не просто больше — человек извлекает из мира нечто совершенно для него неожиданное, то, до чего он сам никогда бы не мог додуматься. Самое поразительное, что ответ природы бывает гораздо «человечнее», даже нравственнее, чем сознательная деятельность. Получить такой ответ — это и есть счастье. Понятие счастья, как и другое, религиозное — «благодать», — тоже оказывается необходимым для теории отражения в истолковании Лифшица. Благодать есть особая объективная расположенность к получению «счастливых» ответов природы, особая позиция, которая только отчасти заслужена нашими индивидуальными действиями, а вообще есть дар.
Те, кто толкуют идеальное исключительно как продукт человеческой деятельности, воздвигают непроходимую стену между миром культуры и остальным, бездушным и страшным, бессмысленным бытием. С другой стороны, мир культуры практически лишается того, что делает нашу жизнь прекрасным подарком, — счастья и благодати как дара бесконечности, превосходящей любые человеческие возможности и предположения.
Сциентистско — номиналистическая логика — может быть, самая характерная черта философского сознания XX века, противостоящего теории отражения. Современному субъекту тесно в рамках наличного материального мира, но и в идеальную область, которую искала немецкая классика, он давно и безвозвратно потерял
«Пламенеющий», по словам Лифшица, субъект современности, оторвавшийся от Матери — Земли, и отталкивающийся от нее как от чего — то враждебного, порождает негативную активность в самых различных формах, от крайне левых до крайне правых, которые в конечном счете смыкаются между собой. Причины для того очень серьезные, и от них не отделаешься одной только философией, даже самой глубокой и верной.
Действительность вызывает у современного человека тошноту и отвращение. В ней нет ни капли человеческого начала. Из нее хочется куда — нибудь убежать. Но убежать некуда. Вот и все, что говорит нам «негативная философия» XX века. Она действует неотразимо на человеческие умы и сердца, поскольку совпадает с истиной внутреннего, интимного мироощущения современного индивида. Против этой истины аргументы разума неубедительны. Вот почему Лифшиц проигрывает в борьбе за умы своим противникам — не только таким, как Хайдеггер, то и тем шарлатанам от науки и искусства, имена которых здесь не хочется упоминать. Проигрывает, хотя отдал на борьбу с ними все свои силы и все основное время своей жизни. Это его трагедия.
Ильенков перед своей смертью был заворожен картиной страшного мира, нарисованной Орвел — лом. Но разве не Ленин был первотолчком, вызвавшим появление наличной действительности тоталитарного государства, то есть «орвелловскоп» мира? Что ответить на эти, азбучные для обывателя наших дней, рассуждения?
В 30–х годах Лифшиц на своих лекциях рассказывал притчу Боккаччо о споре между евреем и христианином о том, чья религия лучше. Побывав в Ватикане, еврей решил перейти в христианскую
веру. На недоуменный вопрос христианина еврей так мотивировал свое решение: если при всеобщем разложении и бардаке христианство завоевало мир, значит, оно — действительно великое и верное учение.
Россия более не напоминает богоугодное заведение [24] , в котором царствуют проходимцы под монашескими рясами. Бандит одержал моральную победу и не стесняется уже являться перед публикой в своем натуральном обличий. Высшие государственные лица изъясняются, прибегая к блатному жаргону. Цинизм стал символом жизненного успеха. И тем не менее по странной, но совершенно закономерной иронии судьбы бандит с золотым крестом на груди молится перед изображением человека, распятого подобными же бандитами более двух тысяч лет тому назад. Причем не всегда лицемерно, а большей частью, заглядывая в выгребную яму своей души, он умоляет спасти его, любимого, даровать ему не только жизненный успех, но и царствие небесное.
24
К этому образу прибегал друг Мих. Лифшица и А Твардовского А. Македонов, когда говорил о «социализме» брежневского дремени.
Молитвы бандитов прошлого и настоящего не заслуживают уважения, они лицемерны. Церковь стала главным идеологическим инструментом манипулирования сознанием. Все это так. И все — таки мир, тайно или явно поклоняющийся золотому тельцу, молится все же не ему, не идолу, а обращает свои взоры к образу человека, потерпевшему на земле сокрушительное и позорное поражение. Человеку, от которого отвернулись в страшную минуту все его ученики. Картина потрясающей реалистической силы, которую не испортил даже чрезмерно оптимистический финал внезапного и чудесного воскресения Учителя. Ибо финал Евангелия — все же не хеппи — энд.
Возвращение смысла в бытие, которое представляется кошмаром без конца — всегда чудо, всегда неожиданно и внезапно. Но самое чудесное не в неожиданности, а в том, что эта внезапность и принципиальная необъяснимость — не только познаваема, она по необходимости подготовлена предшествующей деятельностью самих людей. Причем деятельностью сознательной.
Что способно убедить в этом ныне, когда, кажется, нет или почти нет никаких признаков возрождения, когда на протяжении многих лет — вакханалия безумия, которому нет конца. Поищем ответ на этот вопрос, поставив другой: за счет чего, например, философия постмодернизма столь популярна и вытеснила классику?