Диалоги (июль 2003 г.)

Гордон Александр Гарриевич

Л.Ш. Давайте. Вы думаете, прямо так, без пояснений?

А.Г. Да, давайте послушаем.

(Отрывок).

А.Г. Почему не отрывок из «Анны Карениной», из «Войны и мира»? Почему не «Кавказские хроники»? Почему не «Хаджи Мурат»? Почему публицистика?

Л.Ш. Да потому что Толстой, в общем, очень честный человек, и он всё делает так, как на самом деле. Ему в это время были неинтересны уже ни «Анна Каренина», ни «Хаджи Мурат», ничего. Ему было интересно и очень важно то, о чём он говорит.

Обычно я предваряю запись, потому что сейчас она прозвучала, а люди то ли поняли, то ли нет, то ли услышали, то ли нет. А надо рассказать, как это получилось, а получилось это вот как. Утром

приносят газету в Ясную Поляну, за завтраком Толстой разворачивает газету и читает заголовок о 20 казнях в Херсоне. Он говорит: «Ничего себе устроили жизнь, я уверен, что в России нет человека, который бы убил 20», – так ему казалось. А это всё делается незаметно. Судья там что-то выписывает, кто-то там заседает, несчастный палач вешает. И он был очень взволнован этой мыслью и этим заголовком. Ушёл в кабинет, включил фонограф и начал диктовать: «Нет, это невозможно, нельзя так жить, нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных приговоров, столько казней». Если будете внимательно потом слушать эту запись, услышите. И он грассирует немножко, да. То есть вы почувствуете его личность и его волнение. И он сказал эти несколько фраз и не обратил внимания, что фонограф стоит на самом конце, там уже было несколько записей. И ещё несколько фраз уже не записалось, по-видимому. Но он был так взволнован, что не в состоянии был дальше диктовать. И на следующий день он продолжает эту работу уже от руки. И очень взволнованно и напряжённо над ней работает. Так начиналась знаменитая впоследствии статья «Не могу молчать». И само название «Не могу молчать» отчасти происходит из-за того, как эта работа начиналась, понимаете? Когда это расскажешь, после этого уже по-другому будут слушать. Так что, если хотите, повторим это, или как, я не знаю.

А.Г. Да, с удовольствием. Можно поставить ещё раз тот же самый фрагмент?

Л.Ш. Отрывок начинается с «Нет, это невозможно, нельзя так жить».

(Отрывок).

Л.Ш. А дальше было вот что. Эта статья была тайно переслана в ряд газет и за рубеж, окружающие Толстого люди были очень хорошие конспираторы. Никто про это не знал, пока по команде в один и тот же день во многих газетах мира и в пяти, кажется, русских газетах она появилась. Вы знаете, какой был шок у царского правительства? Всё просто заметались: что делать? Ну что, туда, сюда. Появились статьи «Великий пакостник земли русской». А ничего всё равно не сделаешь. И этот слабый голос, он уже, понимаете, гремел на весь мир. Вот так это произошло тогда. И Толстого эта тема очень мучила.

И сначала был вот такой огромный резонанс, но постепенно опять люди привыкли, люди привыкают к самым страшным вещам, мы с вами это видим.

А.Г. Да…

Л.Ш. Как сводка о погоде, о том, столько убитых…

И поэтому через некоторое время Корней Чуковский – эта история продолжается – написал Репину, Толстому, Леониду Андрееву и Короленко с просьбой снова вернуться к теме смертных казней. И Толстой был так этим задет, что на письме Чуковского он написал: «ответить». И начал отвечать. Тогда началось у него очень трудное время, когда, знаете, он уже уходит из дома. История с дневником, подглядыванием, он уже не может, он уходит из дома, взяв с собой начало этого ответа. И по дороге, уже в монастыре, он заехал к сестре (помните эту историю? последние дни Толстого все знают уже), и там он оканчивает этот ответ на письмо Чуковского. Приезжает к нему секретарь, узнавший, где он. Толстой просит его переписать набело, отдаёт ему, едет в Астапово.

Смерть, весь мир смотрит на Астапово, Корней Чуковский едет на похороны и не попадает, потому что… Я недавно только узнал, ведь мы не знали, был Чуковский на похоронах или нет. Один специалист даже говорил, что он видел в кинохронике его лицо. Но Чуковский был совсем другой, может быть, это была ошибка, может, нет, он не мог там не быть. А с другой стороны, кажется, он не был. Оказывается, поезд задержало начальство. Приехавшие из Петербурга в Москве потеряли 5 часов и на похороны опоздали.

Когда они приехали, уже возвращались люди. Чуковский доходит до

Ясной Поляны, и Чертков ему протягивает письмо Толстого. Представляете, получить от Толстого ответ? Вот так. Чуковский тут же ринулся в Петербург, и это письмо было напечатано как последняя в жизни статья Льва Толстого.

А недавно в музее Чуковского появился немножко необычный экспонат. Мы достали наконец рисунок, о котором давно знали, что он есть. Это художник Расинский прошёл по следам Толстого, тут же после смерти, расспросил всех, как он проснулся, как встал, секретарь ему рассказал, как запрягли лошадь, как поехали. И он нарисовал тут же, по этим горячим следам, все эти эпизоды. И есть рисунок, где Толстой пишет ответ Корнею Чуковскому. Этот экспонат теперь в музее. Это производит большое впечатление, потому что, где Чуковский с его «Мухой-Цокотухой», и где Толстой. И вдруг люди видят: Лев Толстой пишет письмо Корнею Чуковскому. Это такое вот наше приобретение.

А.Г. Поздравляем вас с ним искренне.

Л.Ш. Можем сейчас посмотреть, я, по-моему, приносил эту картинку сюда.

А.Г. Если будет такая возможность. Но давайте мы сейчас не будем обращать внимания на картинки, они будут нас сопровождать, тем более что мне говорят, что она была на заднике. Вот эта картинка?

Л.Ш. Да.

А.Г. Потрясающе.

Л.Ш. Только у вас немножко ракурс не тот.

А.Г. Но Лев Николаевич, насколько я понял, воспользовался фонографом именно для диктовки?

Л.Ш. Да, для диктовки писем, но не только. Если уж человек гениальный, то он гениален во многом. Толстой использовал фонограф и для диктовки художественных произведений. Это только начало было, а он уже увидел средства, которыми можно сохранять и передавать художественную информацию. Он прочитал отрывок из Гюго – он сам перевёл отрывок из «Гражданской войны» Гюго, и там есть один очень трогательный эпизод, когда мальчик пытается спасти своего отца. И Лев Толстой читает этот эпизод, очень сам взволнован, там чувствуется это. Он даже хотел разыграть сказку для внуков и записал одну сказку про волка и мальчика. Так что это он тоже попробовал. И когда я, наконец, добрался до так называемого «Альбома Эдисона»… Это был представитель Эдисона, однофамилец нашего поэта, Юрий Блок, он собирал впечатления людей, которых записывал. Там одна из записей – Толстого, где он говорит, что фонографу принадлежит большое будущее. Но ведь долгое время считалось, что всего несколько записей Толстого сохранилось.

А.Г. Я был убеждён, что две…

Л.Ш. Да, да. И я, наконец, понял, откуда это шло. Значит, Толстой получил фонограф, начал диктовки, но потом – как пишет его секретарь – счёл более удобным диктовать секретарю. То есть Гусев это как-то подчёркивал, и он немножко, по-моему, ревновал к фонографу. И вот с лёгкой руки Гусева эта фраза, что «Толстой потом счёл более удобным», пошла по многим книгам и повторялась не раз. И дальше Гусев пишет: «Сохранилось несколько записей Толстого». Сколько несколько? Потом фонограф куда-то перевезли, валики оказались в другом месте. К счастью, это хорошо получилось, потому что их никто не трогал. Фонограф жил в Ясной Поляне, а валики перевезли в государственный музей, в Москву, и они там в фонде спокойно лежали.

И когда понадобилась точная цифра, я позвонил и говорю: сколько у вас записей? Они говорят – 19. Странно было как-то, что так много. Но это очень длинная история, давайте об этом в следующий раз. В общем, выяснилось, что их гораздо больше, и что они не только в Ясной Поляне, и не только в Москве, они есть в Ленинграде. Совсем уже последняя находка была сделана в Америке, причём валик этот уже не раз считался погибшим, уже не раз писалось, что он погиб во время пожара. Но, выясняя все оттенки истории, я туда писал раз, два, три, мне ответили – погиб. И вдруг получаю письмо из архива Эдисона, что, «разбирая неопознанные валики, мы наткнулись на валик, который сохранился в вещах одного из менеджеров». Он вопреки правилам этот валик унёс домой, оказывается, и когда весь архив погиб во время пожара, этот валик остался.