Диалоги (июль 2003 г.)
Шрифт:
А.Г. И что на нём?
Л.Ш. Там очень интересная запись Толстого на английском языке. Он говорит о социальной несправедливости, так она и озаглавлена. Там говорится о том, что мы сытые, богатые, довольные, едим, и наше благополучие охраняет жандарм. Обычная для Толстого, очень характерная, такая взволнованная речь.
А.Г. Но на английском языке?
Л.Ш. Но на английском языке. К сожалению, она не очень хороша до сих пор, так сказать. Мы её немножко подреставрировали, но ещё не ахти. Но на английском есть хорошие записи, получше, сделанные на пластинке. Ведь Толстой был настолько популярен, что фирма «Граммофон» поняла, что на этом можно заработать. Они хорошо заработали, они записали короткие изречения Толстого
А.Г. Как-то один мой приятель пошутил, что если бы у Достоевского был доступ к фонографу, он бы не женился второй раз.
Л.Ш. Может быть, может быть. То есть для писателя прежде всего – это работа.
А.Г. Конечно. Особенно, если вспомнить обстоятельства знакомства с женой.
Л.Ш. Да, да, я понял.
А.Г. Смешно. Кто был следующим великим, который отметился на валике? Кстати, прежде чем вы ответите – ведь технология записи на восковом валике подразумевает, по крайней мере, нечто уж очень хрупкое, подверженное температурным влияниям. А каким образом вообще это всё сохранилось, вот вопрос?
Л.Ш. Да, жалко, что я не принёс валик. Валик – это что-то вроде стакана, бывает подлиннее, Толстой записывал такие большие валики, длинные, самые лучшие, а в обиходе были более короткие, с другой скоростью. Здесь была большая скорость, лучшее качество. Стандартные были вот такие.
Действительно, поскольку восковая масса… Хотя это была особая масса, это не просто воск, они просто назывались так, а это был секрет каждой фирмы по отдельности. И я до сих пор не понимаю, как изобрели такой состав и такую технологию, что валики могли тиражироваться. Я не могу понять до сих пор, как же это делалось, как вынуть его, если на нём бороздки? Конечно, они очень плохо сохранялись, они не только могли разбиться, но они быстро стирались. И долгое время это рассматривалось, в общем, скорее как аттракцион, как шутка для домашнего употребления.
А.Г. Игрушка.
Л.Ш. Записывали лай собаки, крики детей. Я однажды встретил валик, на котором какой-то, наверное, отставник, записывал команды. Понимаете, на пенсии, ему больше делать нечего. И вот: «Направо! В ряды вставай!» Потом их очень быстро оценили фольклористы. И ещё в конце 19-го века стали записывать. Причём во всём мире. Была когда-то огромная коллекция в Берлинском фонограммархиве. У Германии были колонии, и немцы с их пунктуальностью записывали песни какие-то, заклинания – во многих странах. В России довольно скоро тоже стали делать фольклорные записи. Не буду врать, кто из первых сказительниц был записан, но это ещё в конце 19-го века было сделано.
Из писателей достоверно мы знаем, это уже 9–10-й год, это Куприн, Брюсов, Бунин, Зайцев, и актёры – Яблочкина, молодая ещё Комиссаржевская была записана, но запись неизвестно где. Такая легенда есть, что была запись Комиссаржевской. Но не знаю. Вот это первые литературные записи.
А.Г. При каких обстоятельствах Иван Александрович Бунин отметился на фонографе?
Л.Ш. Это была инициатива Общества деятелей периодической печати. То есть что-то вроде Литфонда, который такое мудрое решение принял – записывать голоса писателей. И тоже с коммерческой точки зрения. И одним из первых записали Толстого, помимо Эдисона. Эдисон его записывал, а это уже российское общество «Граммофон». И тоже в числе первых записали Бунина, хотели записать Горького, он отказался. И потом отказывался не раз.
А.Г. А чем это объяснить?
Л.Ш. Не знаю, не знаю, он же был замечательный рассказчик, замечательный. И его устные рассказы прелестны.
А Бунина записали в ряду этих писателей, причём Бунин уже был настолько популярен, что ему сделали две пластинки. Толстому сделали 5, Бунину – 2, а остальным по одной. Это, кстати, тоже для меня была загадка, как и для многих – у Толстого было очень много пластинок, потому что у него была такая большая популярность. Остальных было меньше, и популярность других была меньше. Ну, Зайцева кто тогда знал – или Фелишева, тем более…
А.Г. Всё-таки Брюсов, вы называли.
Л.Ш. Брюсов, да, Брюсов был моден. И Бунин был уже известен, хотя не так моден, как Брюсов. И одну пластинку с очень большим трудом нашёл Андроников – чемпион литературного поиска. И то не сам, а он по радио объявил, что выходит антология голосов писателей и нет Бунина. И ему тут же позвонила одна пожилая дама с Арбата и сказала, он у неё есть. И так появилась первая пластинка Бунина. Вторую никак Андроников найти не мог. И я грешным делом думал, что, может быть, её в тираже и не было, хотя она в каталоге значится. Но столько лет все искали, нету, ну, нету. Нет.
И я искал запись Толстого. Это отдельная история, довольно длинная, но я постараюсь коротко. Было сообщение в журнале «Граммофонный мир» о том, что на таможне в Риге конфискована пластинка «Исповедь Льва Толстого, читанная им самим». И это объявление взволновало всех коллекционеров. На него обратил внимание Волков-Ланит, один из очень интересных людей, когда-то он дружил с Маяковским, потом был арестован, потом был реабилитирован. Вернулся в Москву и в своей квартире нашёл следователя, который его допрашивал. Он его выселил по суду.
А.Г. Потрясающе.
Л.Ш. Да. И я всё просил его, чтобы он написал воспоминания, а он не любил об этом говорить и не хотел говорить. Он вернулся с перебитым позвоночником, он ходил в корсете, но продолжал работать, написал несколько книг – о Маяковском, например, очень интересную книгу о фотографиях Маяковского. И огромная музыкальная коллекция у него была. Клоуны, ещё какие-то редкие пластинки и литературные записи. И он вдруг нашёл эту заметку, и предпринял лихорадочные усилия, чтобы найти саму пластинку Толстого – «Исповедь», неизвестную, запрещённую, конфискованную. И ему показалось, что он её нашёл. Ему написала какая-то женщина, что она у неё есть. И он ждал со дня на день, что она окажется у него – но не получилось, он умирает. Но легенда сохранилась. И когда она обсуждалась среди специалистов, то профессор Янин… Это известнейший академик, который занимается новгородскими грамотами, очень большой авторитет, но он же – и авторитетнейший коллекционер и специалист по пластинкам.
А.Г. Какое открытие, он был у нас в студии…
Л.Ш. Это все специалисты знают. Он выступает довольно широко на симпозиумах по грамзаписи. И он в журнале одном сказал, что если такая пластинка есть, то она должна быть между такой-то и такой-то в архиве «Граммофон», он это высчитал. Я не очень в это верил. Но решил проверить. И когда уже можно было ездить за границу, то, попав в Лондон, я предпринял все усилия, чтобы попасть в архив фирмы «Граммофон». Это была международная фирма, которая очень много работала в России. И там могли сохраниться даже матрицы. Это на окраине Лондона, черте где. Но помог мне Шишковский такой, корреспондент по Лондону, спортсмен замечательный. И мы туда приехали, и нам говорят: да, есть у нас русские пластинки. А Толстой есть? Есть Толстой. Но это оказался тот Толстой, которого мы уже знали. А что ещё? Ну, вот Шаляпин, какие-то марши. В конце концов Шишковский так расположил к себе хранителя, такую даму милую, что она повела нас в архив.