Диалоги

Лем Станислав

Мы говорили о психотехнике. Для социолога – конструктора будущего она может быть только определенным вспомогательным инструментом, но никогда – директивой к действию, потому что то, какие должности будут заняты, какие профессии и общественные функции необходимы для развития общества, каков план производства и распределения – все это решают не психотехники, а общественная структура (плюс уровень развития цивилизации). Психотехника, которая в определенном смысле соответствует материаловедению у конструкторов, может поведать нам, каким образом (а вернее – кем) заполнить вакантные места конструкции, – но эта конструкция должна уже существовать, план ее уже должен быть дан.

Возвращаясь к исходной точке, то есть к значению разума, к роли интеллектуалов в жизни общества, можно сказать вот что: несмотря на то что будущие пути развития человечества в значительной степени зависят от интеллектуалов, людей одаренных, умственно развитых в большей степени, чем все другие; однако актуальное, всегдашнее, неустанное функционирование общественной машины, без которого она не могла бы вообще существовать, а следовательно, развиваться – обусловлено прежде всего нетворческой, а скорее – творческой в меньшей степени работой масс с обычными способностями. Таким образом, перед нами явление фундаментального дополнения способностей

и психических свойств всех членов общества. Психотехника как дифференцирующий измерительный прибор будет служить только для того, чтобы соответствующих людей направляли на пригодные для них, соответствующие им места, и ни в коем случае она не может быть инструментом иерархии, внедряющим элитарность, общественное неравенство или любую другую привилегированность.

Заметь, друг мой, что создание мыслящих машин вводит новый, своеобразный вид равенства в том смысле, что сегодня не существует уже, собственно, никакого рода человеческой деятельности, которую в принципе не могла бы выполнить машина, в то время как вплоть до недавних пор было распространено мнение, что механизировать можно только «низшие» функции, какими является физический труд, а вот умственный труд механизировать невозможно. В наши дни грань между умственным и физическим трудом размывается, и, следовательно, должна будет исчезнуть одна из причин, на основании которой интеллектуалы склонны считать себя за нечто более ценное, чем другие члены общества.

ГИЛАС. Я внимательно тебя слушал, потому что ты говоришь о вещах весьма интересных и значимых, однако я считаю, что у тебя нет оснований нацеливать в мою сторону полемические острия своих выводов. По крайней мере я не противопоставлял интеллектуалов людям физического труда, я только высказал что-то вроде памфлета против глупости, а ведь известно, что встречаются не только глупые сапожники, но и глупые интеллектуалы, которые своей деятельностью наносят больший вред, чем те первые.

ФИЛОНУС. Но и дураков не следует осуждать сгоряча, отказывая им в праве сосуществовать со всеми прочими людьми, раз уж им пришлось жить вместе с нами на одной планете, а любая попытка уничтожения глупости как общественного явления становится тенденцией расслоения общества – до тех пор, пока мы не изобрели средств биологического изменения вида. Что тут поделаешь? Так называемые дураки находятся по левой стороне гауссовой кривой нормального распределения интеллекта в любом обществе, но помимо этого они являются интегральной частью общества, и их видовое обособление станет, хочешь ты этого или нет, еще одним поводом для стратификации, сегрегации, дифференциации общества, то есть для явлений уровня прежних расслоений по расовому или классовому признакам, которые, кроме несчастий и борьбы, ничего, собственно, человечеству не принесли. Никакая – в том числе и идеальная – система не сделает людей запредельно неспособных потрясающе талантливыми, а потому стремиться к реализации подобных требований с помощью какой бы то ни было социологической конструкции было бы утопией, вредной и противоречащей существующей реальности. Отличающиеся друг от друга характером, скоростью психических процессов, чувствительностью, а также интеллектом люди – разные люди – должны жить вместе в одной и той же общественной системе. А поскольку они разные, они по-разному подходят для разных профессий; направление их на путь, на котором их уделом станет максимум удовлетворения от собственной деятельности при одновременном оптимальном удовлетворении общественных потребностей, – дело психотехники, однако подобный подбор не может иметь ничего общего с ценностным расслоением общества.

Кроме стратификации, происходящей в результате ценностной дифференциации по принципу умственных способностей (интеллект, характер) и физических качеств (расовых), кроме давно известной сегрегации, основанной на происхождении, обстоятельствах рождения и т.п., существует реальная опасность расслоения по причинам экономического характера (оно является основой теории Маркса). В отношении высокоразвитых обществ будущего существует опасность квазикастовой сегрегации, вызванной детализированной, продвинутой профессионально-научной специализацией.

Предусмотреть и преодолеть эти явления – первейшая обязанность конструктора-социолога. Потому что, невзирая на время, место и выбранную систему, общество должно быть однородным; никогда не будет излишней осторожность в процессе проектирования и конструирования, никогда не будет лишним перестраховаться. Как мы уже знаем, любая социальная группа, обслуживающая обратные связи между властью и экономикой, склонна к элитарному монополизированию своих функций, особенно если ее в этом поддерживает централистская система обратных связей. Истина в том, что вредные тенденции расслоения, разделения и – как следствие – вызывающего конфликты противопоставления групп и их интересов зарождаются в недрах самых разнообразных систем. Но истина и в том, что наши способности экспериментировать, отбрасывать ненужное и продолжать поиски в этой области неограниченны. Люди построят, несмотря на все промахи, катастрофы и трагические ошибки, лучший мир. Если мы забудем об этом, то утратим веру в человека и его возможности, а тогда и жить не стоило бы, дружище.

Краков, 1954—55 – октябрь 56

Анекс

Часть I

Диалоги шестнадцать лет спустя

Утраченные иллюзии, или От интеллектроники к информатике

I

Разочарование в кибернетике после двух десятилетий ее существования – частично практического, а частично теоретического свойства. И поскольку теоретические «недомогания» более фундаментальны и труднее поддаются диагностике, начнем именно с них. Известно, что отцы кибернетики – Винер, Шеннон, фон Нейман – с самого начала предостерегали от чрезмерного оптимизма видеть в кибернетике универсальный ключ к познанию. Но известно также, что сами они не смогли избежать ни эйфории вследствие ее успехов, ни завышенных ожиданий по ее поводу.

Кибернетическая программа познания – представленная, кстати говоря, скорее в популярном изложении, чем в научных трудах – провозгласила возникновение нового языка, то есть системы абстрагирования понятий и тем самым системы нового уровня обобщений, благодаря которому стало бы возможно объединить множество до сей поры размежеванных, отделенных друг от друга непреодолимыми барьерами областей – естествознания и гуманитарных наук (например, биологии, геологии, физики – и антропологии, психологии, лингвистики, социологии, литературоведения, в конце концов). Для

этого нового языка кибернетика располагает системными моделями, абстрактными в такой степени, что с их помощью можно рассматривать бесчисленные явления, исследуемые самыми различными науками при сохранении идентичности основных понятий – информации, ее источника, пользователя и каналов поступления, системы, снабженной «входами» и «выходами», обладающей положительными и отрицательными обратными связями, траектории системы, обозначенной модулем трансформации [36] . Предполагалось, что эти понятия, математически выверенные, станут как бы общим знаменателем для унифицированных дисциплин и одновременно дадут возможность конкретизировать ход исследования в тех областях, где до этого считались недопустимыми методы точных наук. Однако эта программа уже при самом своем возникновении не могла быть реализована полностью – по двум причинам. Во-первых, из-за несовершенства самой кибернетики – об этом ниже. Во-вторых, в связи с проблемами, или, если кому-то больше нравится, кризисными явлениями, которые переживает сама математика двадцатого века. А именно, человеческая история выдвинула на первое место в математике и тем самым сделала частью ее инструментария направления не из основ чистой математики, а побочные, как, например, теория вероятности – основа теории информации по Шеннону, которую собственно математики долгое время рассматривали в качестве «незаконнорожденной», или же теория алгоритмов и теория систем, которые – особенно последняя! – не были полностью формально разработаны, то есть они изначально оперируют понятиями, не вызывающими доверия у математика. Мы не можем здесь – да и не умеем – преподавать математику; достаточно сказать, что эта почва в основании фундамента кибернетики, математическая почва, не очень-то была надежной. Как теория вероятности, так и теория алгоритмов (теория систем, чрезвычайно существенная для кибернетики, и вовсе остается скорее областью пожеланий, собранием набросков и предложений, чем самостоятельной дисциплиной в конкретном понимании) имеют, образно говоря, четкое, явно выкристаллизовавшееся ядро и периферии, роящиеся нерешенными проблемами и сомнениями. Попытки расширения этих уже обоснованных областей приводят к серьезным затруднениям, связанным с неоднозначностью главных терминов – как «вероятность», так и «алгоритм». Можно заключить эти рассуждения афоризмом, что в обоих направлениях можно или достичь немногого совершенно надежным образом, или сделать много с очень спорным результатом. Для развития кибернетики недостаточно простого применения теории вероятности и теории алгоритмов, поэтому предполагалось, что этой новой науке придет на подмогу чистая математика; среди прочих такую надежду обнаруживал упомянутый фон Нейман, поскольку он видел несовершенство надежных, но не универсальных приемов комбинаторики, следующих из возрожденной и внезапно сделавшейся модной булевой алгебры. К сожалению, помощи оказалось недостаточно. Кроме того, над математикой витают свойственные только ей заклятия, порожденные понятиями из области бесконечности, от которых прикладная математика, применяемая в физике, отказаться не может, потому что физика, особенно классическая, применяет дифференциальное исчисление; а понятийный аппарат бесконечности, внедренный в теорию множеств, кибернетике ни к чему, таким образом, здесь столкнулись две противоречащие друг другу тенденции развития (финитная и инфинитная). Это привело к возникновению фундаментального сомнения: чем, собственно, является кибернетика – областью чистой математики или же математически интерпретированной моделирующей областью физики? Этот вопрос не является таким уж спекулятивно бесплодным, как может показаться. В качестве раздела физики кибернетика получила бы эмпирическое происхождение и, таким образом, подчинялась бы прежде всего экспериментальным исследованиям, представляя собой теорию или же сочетание неустойчивых теорий. В качестве раздела математики она была бы генератором моделей, то есть структур, которые по определению истинны в той степени, в какой непротиворечивы расчеты, их формирующие, а вопрос их познавательных возможностей в областях, не связанных с математикой, стоял бы отдельно и был бы для кибернетиков периферийным. Надо сказать, что сами кибернетики не могли определиться со статусом своей науки внутри указанной альтернативы. Какой-нибудь фрейдист истории науки, может быть, сказал бы, что они не хотели отказаться ни от некоей дедуктивной истинности, какой отличается математика, ни от инструментальной результативности, которая характеризует естественные дисциплины, таким образом, их «подсознание» мешало им осуществить соответствующий акт классификации. Однако такое утверждение было бы хуже, чем инсинуация, оно было бы упрощением – не от какой-то там ненасытной жадности, от недостатка знаний происходило это состояние нерешительности.

36

Понятие, близкое к тому, что позднее стали обозначать словом «программирование», или то, что сейчас на бытовом уровне определяется словом «программирование», Лем называет «траекторией системы, обозначенной модулем трансформации». – Примеч. пер.

«Отцы» были по образованию математиками, но только Винер ближе всех был к чистой математике: фон Нейман, ум несомненно гениальный, занимался «всем понемногу» – квантовой механикой, теорией автоматов и информации, химией, биологией, даже нейрофизиологией; Шеннон, в свою очередь, был инженером связи.

Непонятными также были – и таковыми, собственно, и остались – отношения между кибернетикой в конкретном понимании (сюда относится теория систем, имеющих входы и выходы, с обратными связями, а также их всевозможными модификациями, с участками гомеостаза, самоорганизации) и т.п. ей и их относительно автономными областями, такими как теория информации Шеннона, а также еще менее связанными с кибернетикой и более независимыми направлениями – от теории динамического программирования до теории методов организации.

Главным упреком кибернетике с самого начала было утверждение, что она не открывает ничего нового и только переводит на собственный язык давно и хорошо известные, но представленные на других языках описания системы и процессы, тем самым обрекая себя на бесплодие; это не был полностью безосновательный аргумент. Плодотворность применения кибернетического понятийного аппарата во многих областях оказалась никакой. Она достаточно много проясняет – например, в теоретической биологии, – но сама по себе к новым значительным открытиям не ведет. Применение ее не то чтобы дает неправильные результаты, а только иногда применять ее преждевременно, иногда неэффективно, например, когда отсутствие в рассматриваемой науке соответствующих фактических данных делает невозможной подробную разработку предварительно введенных кибернетикой схем.