Диалоги
Шрифт:
Эволюция – ленивый на первый взгляд конструктор. Будучи строителем, она выжимает из своих материалов все возможности, упорно придерживаясь раз сконструированной модели, только повторяя ее во всевозможных вариантах. На радикальное изменение модели она решается один раз в сто миллионов лет или еще реже. Хочу заметить: если бы системы, значительно более простые, чем человеческий мозг, могли бы справиться с заданиями, какие обнаруживает человек в своей экологической нише, то его нервная система как раз и стала бы именно такой, значительно более простой системой. Потому что прославленная, разрекламированная, повсеместно признанная «безмерность» мозга есть фикция. Безмерен мозг в том отношении, что хотя он и утрачивает каждый день около ста тысяч нейронов, гибнущих безвозвратно, он продолжает функционировать и в глубокой старости, когда индивид располагает 60—70 процентами изначальной нейронной мощности. Он безмерен в возможности самокомпенсации, поскольку справляется с потерями своей субстанции. Однако он вовсе не безмерен относительно резервов, никогда не использованных в какой-нибудь деятельности, относительно наличия как бы спящих областей, разработка которых резко и блестящим образом повысила бы уровень индивидуального интеллекта. Ибо мозг создан согласно тому же праксеологическому правилу, которое лежит в основе всей биоэволюционной деятельности, его же безмерность есть наше заблуждение как исследователей. Заблуждение это проистекает из того, что у нас в голове не умещается, как это орган, сформированный под воздействием таких критериев естественного отбора, которые относились к области первобытного антропогенеза, в эолите, и таким образом адекватный с точки зрения заданиям «пещерного» уровня трудностей, мог, не обладая латентной в пещерную эпоху избыточностью, справляться в дальнейшем с задачами всего исторического развития: от построения пирамид и эпициклов – вплоть до создания теории относительности и компьютеров. Однако речь идет именно о заблуждении, вызванном нашим невежеством, поскольку точно так же маловероятным, точно так же неправдоподобным представляется нам, что механизм, ответственный за размножение микробов, амеб и трилобитов мог бы в принципе таким же образом создавать – миллиарды лет спустя – и гигантозавров, китов и палеопитеков, самого человека, в конце концов, но именно так оно и было, раз генный код возник однажды и по единому образцу и в своей лексикографии, синтаксисе, грамматике он один и тот же для всего, что только жило и живет на Земле. Таким образом, мозг, возникший для преодоления совокупности «пещерных» трудностей, отлично справился с решением задач тензорной алгебры и теории групп. Он совсем не изменился; изменились только каноны его индивидуального программирования, возникшие в результате аккумуляции, причем культурной, а не наследственной. И тогда, если алгоритмизация процесса познания в принципе возможна, если можно автоматизировать процессы умственной деятельности, то подобные алгоритмы не смогут
А ведь именно люди, которые конструировали по крайней мере оригинальные и логически выверенные схемы типа логических сетей, должны были бы проложить этот путь – и фиаско их начинаний также косвенно доказывает справедливость альтернативного тезиса.
Конечно, хорошо предсказывать post eventum [40] ,и к тому же этот вопрос не представлялся так ясно полтора десятка лет тому назад. Особенно в то время не было понятным, почему человеческий мозг отличается таким ничтожным, даже иногда (ложно) принимаемым за нулевой, исходным, то есть младенческим, состоянием предпрограммированности. Тогда не понимали, почему индивидуум вынужден с нуля учиться практически всему, то есть не только речи, но даже и мышечно-чувственно-двигательной координации, поскольку тогда считалось, что наследственное предпрограммирование было бы (то есть должно быть) значительно более экономичной процедурой, чем адаптация к условиям существования. Сейчас мы допускаем, что мозг именно потому так блекло запрограммирован наследственностью, что преждевременная детерминация в этой области серьезно снижает шансы приспособиться, а следовательно, и сохраниться, а это происходит по той причине, что искусство созидания мозгов – только частичка проблемы, обозначенной как «завоевание интеллекта», а другой отдельной огромной составляющей здесь является искусство правильного программирования. То есть наши мозги как бы из соображений очень серьезной стратегии исходно «недопрограммированы», и их гигантская пластичность, этот их перспективный потенциал, который во всех до сих пор известных из истории цивилизациях уступал перспективным значениям, или фактической реализации, отражает общее положение вещей, согласно которому преждевременная автоматизация операций из области познания всегда приносит больше вреда, чем пользы. Создается впечатление, что мир – это такое особое место, где компоновка замкнутого, и в то же время универсально пригодного в сфере познания объема директив принципиально невозможна – и это после преодоления трудностей более высокого уровня, чем те, какие пришлось преодолеть в процессе реализации мозга hominis sapientis [41] . Подобные рассуждения помогают пока еще только в пределах некоего контекста понять крах чересчур оптимистичных прогнозов, которые по сути стремились, хотя и опосредованно, инкриминировать эволюции, что то, что можно сделать относительно просто и легко, она производила путаным и многотрудным образом, создавая наши мозги. Поскольку очевидно, что если бы универсальный алгоритм программ гнозиса, рефлексии, познавания – в качестве игр с противником, Природой, – можно было бы создать малыми затратами, то тем самым безмерность неприспособленности человеческого мозга оказалась бы доказанной. Тем временем мозг оказался устройством не только значительно более сложным, чем это себе представляли различные специалисты – конечно, я высказываю банальные вещи, – но и, что уже не является аналогичной банальностью, устройством в какой-то степени (или вовсе) не безмерным с точки зрения своей функциональности.
40
после наступления событий, явления (лат.).
41
человека разумного (лат.).
Этот диагноз наряду с суждением о почти нулевом предпрограммировании наших мозгов заставляет достаточно пессимистично рассматривать предполагаемые возможности открытия простых и в то же время вполне определенных, поддающихся тиражированию, выводимых из какой-нибудь алгоритмизированной теории множеств процессов самопроизвольного программирования систем типа цифровой машины (или технически реализованной версии универсального автомата Тьюринга). В области информационных технологий, в области, отдаленной от физики, мы наблюдаем интересное соответствие тому положению дел, с которым связано высказывание Эйнштейна, что «raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist Er nicht» [42] . С одной стороны, уже не подлежит сомнению, что устройство, настолько прямо-таки чрезвычайно элементарное, каковым является универсальный автомат Тьюринга, может выполнять все операции, какие только возможны в пределах произвольно выбранной сложной структуры наподобие мозга или супермозга; и отсюда напрашивается вывод, что « der Herrgott ist nicht boshaft»; однако, для того чтобы этот простой аппарат смог бы это «всё» реализовать, необходимы программы действия, которые мы уже не сведем к общему знаменателю – алгоритму. В чем, собственно, и проявляется «изощренность Господа Бога», одной рукой как будто бы отбирающего то, что Он дает другой рукой – в простоте выполняющего механизма и одновременно субстрата каждой мысли, раз этот простой и доказуемо универсальный аппарат не поддается ни простому, ни универсальному запрограммированию на выполнение функций, для которых он создан...
42
Бог изощрен, но не злонамерен (нем.).
И, собственно, крах кибернетики, которая обещала создать усилитель интеллекта, имитацию человека, трансляционный аппарат (для перевода), отмеченное выше состояние вещей отражает в совокупности, являясь его технически-конструкторским производным.
Нелишним будет указать и на то, какими изобретениями в рассматриваемой области может похвастаться природная эволюция в сравнении с нами, которые viribus unitis [43] выдвинули ряд фиктивных изобретений. Так, генератор информации Эшби, генеративные грамматики Хомского, моя идея «пестования информации» – все они обладают той общей особенностью, что увлеченно рассматривают разнообразные варианты проекта, широко представляя теоретико-техническую сторону этой продукции, в то же время обходя молчанием или же удостаивая парой ничего не значащих слов и оптимистических намеков комплементарную проблему – селектора этого разнообразия. Что с того, что создается некий избыток вариантов артикуляции, концепций, теорий или, в более общем смысле, каких-нибудь структур, когда совершенно не известно, чем можно заменить ту часть мозга, которая занимается отсеиванием альтернативных возможностей? Что из того, что мы уже знаем, как произвести избыток, когда мы по-прежнему не имеем понятия, как от него избавиться и отцедить из него маленькую, микроскопическую частичку – ценностные структуры, то есть осмысленные предложения в лингвистическом варианте или рациональные идеи в случае с «усилителем интеллекта» – или, в конце концов, осмысленную теорию в случае с моим «пестованием информации»? В каждом случае решается легкая часть задачи, а более трудная оптимистично и небрежно сбрасывается на чужие плечи, и кто-то другой должен этим делом заняться и поскорее реализовать замысел. В то время как природная эволюция кроме генератора разнообразия, представленного «артикуляционным полем геномов», или совокупностью всех наследственных кодов, какими располагает данная популяция живых особей, на практике применяет действие селектора, оставляющего только то, что пригодно: мы имеем в виду обладающий марковской характеристикой – процесс естественного отбора. Этот так плодотворно работающий двучленный агрегат у нас как у строителей вызывает ужас, потому что деталь, определяющая успех, – отсеивающий механизм, или селективный фильтр – требует, в эволюционном варианте, прежде всего времени, измеряемого миллионами лет, чтобы творческий потенциал сконструированной подобным образом машины мог бы полностью раскрыться. Это, к сожалению, тот параметр, какого мы наверняка никогда в эволюционном варианте не примем со всем его инструментальным богатством! В качестве рационализаторского приема для победы в этом соревновании, в котором, в отличие от эволюции, у нас времени нет, возникает концепция ускорения, скажем, миллионократного, селекции и отбора, посредством передачи этой функции цифровым «световым» машинам, то есть работающим со скоростью, приближающейся к скорости света. И хотя эта перспектива представляется многообещающей, непонятно, возможно ли создание макетов необходимого уровня сложности. Не исключено, что этот путь пролегает через создание своеобразной «эволюционной лестницы» – или, лучше, иерархии автоматов и операций – такой, чтобы более простые программы помогали в составлении более сложных программ, и так до тех пор, пока на каком-то уровне организованной таким образом работы не возникнут системы, не только по своему быстродействию превосходящие реальную динамику биоэволюционной работы. Однако, говоря о таком способе организации процессов, мы предлагаем гипотезы из очень отдаленного будущего, которое отделено от нас пространством еще неизвестных открытий и идей, которые кроме успехов принесут еще не одно разочарование. А если конечный успех в области соперничества с Природой на эволюционном фронте оказался бы совершенно невозможным, то придется признать, что Эйнштейн ошибся, и констатировать, что « der Herrgott» был не только « raffiniert», но так же и злонамерен – ужасно.
43
соединенными силами (лат.).
II
Расхождение векторов ожиданий и свершений в кибернетике – это факт, вызывающий вопрос: если, в самом деле, мы создаем компьютеры, но не можем создать эффективной модели мозга, поскольку первая задача оказалась несравненно более простой, чем вторая, то почему природная эволюция выбрала более трудную задачу? Разве этот факт не противоречит тому, что мы сами утверждали – о свойственной ей тенденции довольствоваться минимальными усилиями и, таким образом, более простыми решениями? Вот ответ на этот вопрос: мы создаем универсальные цифровые машины, однако не в состоянии составить в такой же степени универсальных машиночитаемых программ, и нас устраивает такое положение вещей, поскольку мы устанавливаем компьютеры только там, где и при отсутствии полной автономии функционирования они справятся с предложенными заданиями. В то время как эволюция никогда не оказывалась в ситуации аналогичного выбора, потому что никогда ее продукты – живые системы – не отказывались от полной функциональной автаркии в пользу узкой специализации – с тремя исключениями: кооперация как форма специализации привела к возникновению неуплотненного конгломерата единиц гомеостаза, то есть колоний живых организмов (кораллы, муравейники), создала из клеток, утрачивающих универсальность, многоклеточные организмы и оформила паразитизм и симбиоз. Вне этих выделенных для групп секторов тактики выживаемости организмы вынуждены были бороться за решение конструкторских проблем центральной нервной системы, аналога универсальной информационной машины, а также проблемы составления для нее программ – одновременно, и поэтому до резкого разделения обеих этих задач тоже не дошло. В процессе эволюции выработалась смешанная тактика и стратегия – в эволюционных творениях; поэтому каждый организм морфологически и функционально оформлен таким образом, что представляет собой суверенную единицу – как игрока, сосредоточенного на борьбе с Природой за выживание, – и пребывает в условиях полной автаркии, ведь он не может рассчитывать ни на чью помощь, особенно информационную, – в то время как компьютеры без человека представляют собой системы настолько же точные, насколько и полностью беспомощные. Таким образом, задачи эволюции с самого начала качественно отличались от задач этой группы технологически цифровых
Статистика дает основание полагать, что достигнутые таким образом преимущества незначительно преобладают над возникающими одновременно экзистенциальными недостатками – в противном случае это движение от простого к сложному очень скоро бы увязло на месте. Бактерия не является более сложной системой, чем универсальная цифровая машина – новейшего типа, – однако очевидно, что способности к выживанию бактерии нельзя даже и сравнивать с «выживанием» компьютера, помещенного в произвольной среде, поскольку он в принципе не представляет собой самостоятельного гомеостата. Таким образом, специфика задач эволюционного развития определила направление конструкторских ходов эволюции, коренным образом отличных от наших в сфере информационных технологий. Эта в высшей степени несамостоятельность компьютеров, их полная зависимость от сотрудника-человека демонстрирует ошибочность представлений о том, что возможен какой-то «бунт» и как следствие – порабощение человечества машинами в форме «компьютерократии». Эти представления основаны на совершенно ложных, неприменимых в интеллектронике исторических аналогиях из области борьбы за власть, преобладание, социальной устойчивости элиты и т.п. Компьютеры нас не поработят, если мы сами до этого не доведем. А привести к этому состоянию можно двумя способами: намеренно, воплощая стремление управляющих машин, – но тогда возникает банальная с точки зрения социологии и этики проблема, раз обретение компьютерами высшей власти будет зависеть от воли человека; или при полном отсутствии подобных планов и намерений. Поэтому не исключена и такая возможность, что система «люди + компьютеры» постепенно обретет динамическую характеристику, совершенно нами нежелательную и в то же время – по крайней мере первоначально – абсолютно нам неизвестную. Наше воображение, исследуя альтернативные варианты будущего, скованное известными ему из истории моментами, ограничилось представлениями «усилитель интеллекта», «гомункулус» – а также «электронный мудрец» или такой же «черт»; этот последний предполагался особенно одаренным претендентом на роль тирана. Однако действительность радикально отступает от этих наивных, ситуативно беспочвенных моделей. Это не означает, что область сотрудничества людей и информационных машин свободна от потенциальной опасности. Просто эта опасность не содержит никакого «персоналистского» элемента: интеллектуальные системы, если уж нас и поработят, то не как «личности», так или иначе воспроизведенные. В то же время именно потому эта опасность страшнее и более реальна, чем если бы компьютеры в своей эволюции приближались к обретению «персоналистических особенностей». Поскольку тогда по крайней мере одна сторона – а именно компьютеры – действовала бы с полным знанием обстановки: тот, кто стремится к власти, будучи при этом личностью, должен осознавать, что делает! Он действует на основании разработанных планов, этически, может быть, «черных», но все-таки планов, он использует их в стратегии собственного поведения, а значит, было бы возможно это знание, содержание этих планов, каким-то образом из него выделить! И если в результате успешного срастания информационных машин и банков памяти возникнут государственные, континентальные, а потом и планетарные компьютерные сети – а это реальное направление развития, – то вся система, состоящая из людей и этих сетей, может проявлять динамику, не отвечающую надеждам цивилизации. Говоря точнее: система может лечь в дрейф. Потому что каждая большая и сложная система обладает бесчисленными закономерностями; когда же человек реализует системы подобного типа, то он сосредоточен на выгоде, какую принесет ему эта реализация, а о непредвиденных последствиях он в этот момент не знает. Проблема технологий, исторически первых, актуальных сводится к разделению надвое глобального инструментального потенциала. Исстари и до сих пор мы использовали только один вид технологий – направленных на производство энергии или предметов, на транспортировку людей и материалов, одним словом, эти технологии служили нам непосредственно. Их развитие привело к нарушению самовосстанавливающегося равновесия в биосфере, и поэтому следующий шаг в развитии технологий имеет одну исключительную задачу – поддержать это поколебленное равновесие. Таким образом, технологии первой группы служили нам непосредственно, в то время как вторая группа будет этому способствовать лишь косвенно, поскольку их задачей будет не наше благоденствие, а спасение всего земного жизненного пространства.
Аналогом физического труда, выполняемого с использованием технологий, труда по добыче полезных ископаемых и их переработке, их последующей транспортировки на большие расстояния, усилий, необходимых для выталкивания из земной гравитационной «воронки» космических снарядов, энергии для обогрева арктического жилища человека и для охлаждения его экваториального жилья и т.п., – аналогом всего этого является информационная работа, причем важно осознавать, что обе эти работы сходны в физическом смысле: поскольку суть всегда состоит в том, чтобы где-то уменьшилась энтропия за счет ее увеличения в другом месте; к подобной трансакции принуждает нас природа мира, в котором мы существуем. Мы стоим на пороге эры информационных технологий, которые, кроме полезных для нас даров, могут преподнести и дары данайцев. Потому что социально-экономический симбиоз человека и машин в информационном плане может привести к стиранию реальных границ компетенции: взаимовлияние составляющих этого симбиоза может выглядеть таким образом, что уже будет непонятно, кто, собственно, ведущий, а кто – ведомый, или, что то же самое, кто кем правит. Большая и сложная глобальная сеть, которая начнет формироваться, будет обладать очень запутанной структурой собственных закономерностей – мы будем ее успешно строить, предполагая определенные выгоды, несомненно и быстро поддающиеся обнаружению на практике; однако система эта может иметь и другие, невидимые вначале и только поэтому, а не в результате чьего-либо коварства утаенные, – такие динамические черты, что незаметно цивилизация ляжет в дрейф. Повторяю, речь не идет о некоей форме «криптократического» поведения компьютерных сетей; мы также не касаемся уже многократно обсуждаемой угрозы человеческому праву на частную жизнь, вызванной размещением в машинной памяти всех, даже самых интимных данных о каждом индивидууме, – угрозы, которой, если уж она реальна, каким-то образом удалось бы противостоять. Симбиоз машин и людей будет характеризоваться определенным вкладом обеих «сторон» – тем, каков процент их участия в принятии решений, в управлении и контроле. Однако система в целом может иметь динамическую характеристику, неподвластную в своей целостности ни одной из сторон, поскольку никакая система не может себя полностью ни описать, ни контролировать: этот принцип непоколебим. Система не в состоянии создать свой адекватный образ, то есть познать саму себя; благодаря отдельным актам созерцания и обобщения она сможет открыть законы собственного движения, но никогда не сможет обрести полную уверенность, что все законы уже открыты и освоены. Это в состоянии сделать только система более высокого уровня, выполняющая функции контроля над предыдущей. Но организация подобного контроля, которая в сфере информации была бы явным аналогом того разделения, какое сейчас происходит в технологии трудовых процессов, иными словами, создание информатики «второго броска», функционирующей не для нас непосредственно, но только наблюдающей симбиоз людей и машин, чтобы заданное ему равновесие не превратилось в какое-нибудь подобие нежелательного дрейфа, – такая организация может привести к фатальному regressus ad infinitum: или, в свою очередь, следовало бы к контролеру приставить надзирателя еще более высокого уровня, который бы присматривал за контролером: в противном случае возникает вопрос – quis custodiet ipsos custodes? [44]
44
кто будет сторожить самих сторожей? (лат.)
Конечно, эту проблему мы не можем сегодня решить даже приблизительно – решение это относится к очень неблизкому будущему, но о ней не стоит забывать, поскольку она является свидетельством расхождения предварительных ожиданий человека и их реализации, что, пожалуй, постоянно происходит в нашей истории. Видение бесконечного ряда «информационных зеркал» как пирамиды контроля, подвешенной над цивилизацией будущего – воистину странно, как и сам процесс «отражения», моделирования происходящего на Земле с целью оптимального за ним наблюдения – кажется, что это видение является иронической реализацией стародавних представлений-мифов о высших силах, которым все видно в человеческой жизни – и все подвластно. Если эта бесконечность пирамиды надзора карикатурно представляет функцию Бога, архангелов, престолы, господства и прочую иерархию небесной информатики, то делает это неумышленно: впрочем, такой regressus ad infinitumне поддается воссозданию, а потому информационной машины, которая бы воссоздавала бесконечное контролирующее всеприсутствие Божества, скорее всего никогда не будет.
Сказанное выше наводит на следующие размышления – в различных аспектах:
1) В связи с исключительной новизной рассматриваемого явления характерно разделение исследовательской среды на противоположные лагери. Общее для них – это лозунг «Все или ничего»; сторонники кибернетики ожидали от нее «всего», в то время как критики считали ее сугубо малоценной в познавательном отношении. Значительно реже встречается промежуточная точка зрения; в пользу такой точки зрения я приводил аргументы в 1966 г. в «Сумме технологии», в разделе «Сомнения и антиномии» раздела «Интеллектроника». Поведение критиков, таких как M. Таубе, – ликвидаторское; неисправимые же оптимисты склонны к – в такой же по крайней мере степени вредному – откладыванию сроков, когда «все» будет сказано, или же к форменной фальсификации данных. Типичной в этом смысле может быть книга, изданная в 1968 г. издательством «Галлимар» в серии «Идеи», вышедшая из-под пера Ж.М. Фонты и Ж.С. Кинью, «Упорядочивающие факторы: мифы и реальность» (Les ordinateurs – mythes et realites), в которой полностью уничтожаются различия в степени трудностей при составлении разных частей кибернетической программы и прямо сообщается, что якобы в СССР переведен с английского на русский «некий» роман Диккенса при помощи машины, да так хорошо, что перевод выдержал проверку сопоставлением с литературным переводом, сделанным человеком (что попросту ложь – советские источники ни о чем таком не сообщают). Нашлись логики-профессионалы, поверившие в безграничные возможности кибернетики, если Вонг запрограммировал цифровую машину так, что она за 8,5 минут доказала большую часть теорем из фундаменального труда Б. Расселa и А. Уайтхедa « Principia Mathematica» – а эта работа потребовала от указанных специалистов нескольких лет. В то же время до сих пор нет программы, которая позволила бы вести с машиной ни к чему не обязывающую свободную беседу в «дружеском» тоне. Однако подобная несоизмеримость представляется в ином свете, если вспомнить, что человеческая рука действительно не в состоянии поднять тяжесть, пустяковую для подъемного крана, зато она может выполнить тысячи операций, на которые никакой подъемный кран не способен. Наш мозг с трудом выполняет операции чисто дедуктивные, потому что по-другому – универсально – сконструирован. Об интеллектуальных возможностях в лингвистической области (вербальной) свидетельствует количество участков, где расположены селекторы, формирующие высказывание, их количество в исключительных случаях – например, «трудного» литературного текста – просто бесчисленное. В принципе, машины могли бы уже сейчас переводить небольшие научные тексты достаточно четко – при условии, что их авторы, обстоятельно ознакомившись с особенностями компьютерных программ перевода, согласно этим особенностям и писали бы свои статьи. Однако никто таких дополнительных условий ученым не ставит, потому что жизненный опыт подсказывает, что легче просто выучить иностранный язык в необходимом объеме, чем пытаться высказываться в соответствии с переводческими способностями машины.
2) Оппоненты (например, братья Дрейфусы) утверждают, что машина могла бы сравниться с человеком, если бы сама была живым человекоподобным организмом, то есть попросту человеком, «сотворенным в реторте». Защитники же ссылаются на то, что созданию интеллектуально развитых машин препятствуют обстоятельства, не связанные с кибернетикой, – например, баснословная стоимость, отсутствие рыночного спроса на такие устройства или же чисто технические сиюминутные трудности. Более информированные знают, что все эти аргументы противоречат истине. Трудности имеют природу принципиальную и теоретическую; что же касается спроса, то существуют могущественные круги, заинтересованные в создании переданных военным «усилителей интеллекта», то есть барьер, сдерживающий развитие кибернетики, – не экономического характера. Упорство энтузиастов позволило создать программы игры в шахматы, обыгрывающие каждого, даже выше среднего уровня шахматиста, кроме мастеров мирового уровня, но этот успех является результатом совершенствования технических параметров обработки информации, а не преодоления барьеров научного поиска и выхода на более высокий уровень интеллектуальных возможностей компьютера. Как апологеты, так и противники кибернетики переиначивают положение дел. В принципе, фигурой умолчания оптимистов была возможность обойти все те действия, которые реализовывала, создавая нас, природная эволюция. Они рассчитывали на то, что развитие эволюции эквифинально алгоритмическим и эвристическим операциям, которые можно быстро механизировать. Однако, как свидетельствует об этом, к примеру, книга «Artificial Intelligence through Simulated Evolution» [45] (изданная в 1966 г., авторы: L.J. Fogel, A.J. Owens и V.J. Walsh) – выводы которой удивительно совпадают с моими из «Суммы технологии» (первое издание 1964 г.), – немало специалистов понимает необходимость выхода на более широкие позиции: исследование моделей биоэволюции как «экзаменатора» функционирования также и в интеллектуальном аспекте. Таким образом, согласно этим авторам, моделирование эволюционных процессов является необходимой предпосылкой автоматизации интеллекта.
45
К искусственному интеллекту через моделирование эволюции (англ.).