Диалоги
Шрифт:
В этом смысле можно, наверное, еще оставаться так называемым обыкновенным порядочным человеком, но, правда, таким, чья нравственная впечатлительность постоянно получает удары, поскольку технологически созданное информационное пространство нашего мира превращает нас в свидетелей жестокостей, совершающихся в тысячах его точек, чему мы практически ничего не можем противопоставить, кроме внутреннего осуждения – а любой, наверное, признает, что этого мало. Принадлежность к виду Homoв наше время можно ощущать, следовательно, преимущественно как своего рода ответственность за его судьбы в целом, с которой невозможно справиться никакими действиями-ответами, поскольку в игре мировых сил личные возможности несоизмеримо ничтожны. Эта несоизмеримость также является результатом действия многих технологий, которые слишком односторонне связали каждого из нас с трехмиллиардной остальной частью человеческого мира.
6. Говорить в полном объеме о «технологии этики» в предварительно упомянутом понимании – было бы все равно что рассуждать о теории идеального общества (по аналогии с теорией идеального газа), поскольку этика – часть культуры, и рассматривать отдельно ее можно лишь условно и упрощенно – как подмножество активных параметров системы «человечество». Следовательно, было бы фантазией, лишенной основы в сегодняшних знаниях, захотеть – а мы захотим – ограничиться рассуждениями
II
1. Под этикой мы будем понимать произвольно взятую часть правил «игры в общество». Некоторая часть этих правил, без сомнения, имеет инструментальный характер, то же, что местами она может иметь также и этическую окраску, зависит, среди прочего, от полного набора этих правил, то есть от всей культуры. То, какие из ситуаций имеют этический аспект и какой оценке они тогда подлежат, наиболее однозначным образом определяется тогда, когда это явление анализируется в рамках определенной культуры; в свою очередь, разброс ситуаций, маркированных этически, а также и эти маркировки – оказываются переменными (но не – неограниченно переменными!), когда они рассматриваются по отношению к различным культурам. Особенно – различны те оценки ситуаций, возникающих с людьми, в рамках одной культуры, которые даются наблюдателями, находящимися за пределами культурного круга, что необходимо предполагает наличие у наблюдателя какой-то другой культурной закваски. Отказаться от осуждения чуждой культуры с позиций собственной нельзя иначе как через осознание того, что наблюдаемые явления в культурном смысле ничего не значат, что они тождественны сохранению элементов некоего сорганизованного и очень сложного материального комплекса. Можно, наверное, стремиться к максимальному объективизму без применения настолько откровенной, прямо-таки физической атомизации «человеческого материала», но такой метод имеет границу, которую никто, у кого есть совесть, очертить не захочет, потому что сам не знает ее пролегания: о том, что есть в нашем поведении «внекультурного», то есть никакому релятивизму неподвластное, можно было бы судить по экспериментам, какие – по очевидным причинам (этической природы) – проводить нельзя. По этим же причинам многого можно ожидать как от сравнения культур, по возможности многочисленных, включая и такие, что возникли на подобном технологически уровне развития, в подобных с иных точек зрения условиях (например, в похожей биологической среде, у народностей, антропологически родственных), как и таких, что развились в условиях максимально различных.
2. Исследования антропологов многократно доказывали, что биологические различия человеческих рас – по отношению к культурам, какие этими расами созданы – практически несущественны. Следовательно, если сравниваемые культуры отмечены одинаковыми географическими и климатическими параметрами, а также технологическими, их сопоставление покажет, перекрываются ли – при отсутствии других факторов влияния – пути развития и структуры таких общностей (как этого бы – prima facie– следовало ожидать).
Такое совпадение – как известно – не происходит; с точки зрения обычаев, верований, этических и эстетических норм примитивных обществ (здесь говорится о них) значительно отличаются друг от друга. Без сомнения, во всех них придерживаются ряда основополагающих принципов – во главе с принципом кооперации, – что, пожалуй, в определенном смысле и тривиально, и очевидно в одно и то же время, потому что тотально противостоящая всем формам внешнего сотрудничества общность не смогла бы существовать в принципе. А отмеченное сходство ограничивается, собственно говоря, тем, что во всех культурах окружены уважением принципы, не придерживаться которых было бы невозможно по причинам чисто биологическим. Подходя к вопросу скорее логически, чем эмпирически – принцип кооперации необходимо было заложить в основу культурного развития; тогда можно было бы полагать, что различие культур сводится к тому, что – дойдя до одинакового технологического уровня различными, может быть, путями (например, в разной очередности появлялись простейшие изобретения и усовершенствования, разные методы установки силков или устройства ловушек, другие способы охоты, устройства крыши и т.п.) – эти культуры различными материальными средствами и способами реализуют по сути одинаковые цели. Однако это не так. Культуры, если даже они фактически «обустроены» вокруг первоначального принципа кооперации, проявляют правила поведения, характер которых – по отношению ко всем инструментальным функциям – очевидно избыточный, то есть он не сводится ни к тому основополагающему принципу, ни к специфике применяемых методов обработки орудий, возделывания почвы и т.п. По неизвестным причинам одни культуры патриархальны, другие – матриархальны, одни придерживаются этики, называемой западными исследователями аполлионической, другие придерживаются дионисийской; можно отметить значительное число таких систем (каталогизировано, вероятно, около трех тысяч отличных друг от друга примитивных культур). В каждой такой культуре функционирует определенный «идеальный образец» человека или просто человеческой природы. Поразительно широкой является область изменчивости этих образцов.
Возникает вопрос, не обстоит ли – в свою очередь – дело таким образом, что причиной «избыточных» (с точки зрения экономической целесообразности) действий и средств является в каждой культуре комплекс используемых в ней орудий и способы их применения; таким образом, это представляло бы собой некое средоточие функций, пригодных к вторичной автономизации, к своего рода превышению реальных потребностей, превышению, которое наверняка с рационально-«инженерной» точки зрения излишне, но которое можно было бы объяснить ссылкой – скажем – на своеобразный менталитет человека на низшей ступени развития («склонность к анимизированию, магические склонности» и т.п.). Смешение иррационального элемента, то есть сосредоточенного на целях, физически фиктивных, и рационального, то есть инструментально телеологического, действительно можно обнаружить во многих первобытных культурах, однако эти наблюдения по-прежнему не проясняют нам, почему одни общности осуществляют этику скорее «спартанскую», даже в крайне жестоких формах, другие же – точно так же умственно и технологически развитые – создали этику, в нашем понимании высоко «либеральную», близкую западным идеалам гуманизма, где приоритет имеют предписания практически для всех проявлять благожелательность и деликатность. Как бы ни разрешалась эта дилемма, уже из самого сопоставления следует вывод, что ничего такого, что обычно называют «неизменной человеческой природой», на свете не существует, что природа человека не является ни «имманентно доброй», ни «имманентно злой»: она такая, какой ее создают условия. Когда под влиянием культурной закваски, свойственной данному социальному кругу, формируется местный образец «человеческой природы», вместе с ним формируются и система ценностей, в том числе и этических, которые там повсеместно признаны.
Нам кажется, что ответ дает ряд экспериментальных исследований, проведенных, впрочем, за пределами антропологии – в рамках теоретической биологии в виде численного моделирования явлений биоэволюции.
3. Высокой результативностью отличается моделирование эволюционных процессов по марковским схемам. Обычно применяется относительно простая схема марковского (по А.А. Маркову) вероятностного (стохастического) процесса, в котором участвуют зависимые переменные производные, а именно так называемая однородная цепь Маркова (предваряя то, что будет сказано позднее, заметим, что наверняка социо-культурногенетические процессы так просто моделировать не удастся). Эти процессы мы называем марковскими, если предсказание о будущем состоянии основано исключительно на знании о состоянии актуальном, информация же обо всех более ранних состояниях несущественна для определения. Один и тот же процесс может быть при одном способе описания марковским, при другом – нет. Если мы рассматриваем развитие популяции, то его сугубо фенотипическое описание не является марковским (потому что в нем отсутствует информация о рецессивных признаках). Описание же на генетическом уровне уже будет марковским. Немарковское описание обычно встречается тогда, когда мы пускаем некоторые параметры, существенные для сохранения системы. Так, например, определение поведения человека на основании знания его биографии является немарковским как основанное на знании о его прежних состояниях. А вот если бы мы могли тщательно исследовать мозг этого человека и заключенные в нем нейронные предпочтения передачи импульсов, мы могли бы сформулировать прогноз поведения по марковской схеме. В языке этого описания не возникло бы слово «память», поскольку, как заметил Эшби, «память» – это краткое наименование скрытых от нас параметров системы.
4. Приведу фрагмент работы А.А. Ляпунова и О. Кулагиной (№ 16 журнала «Кибернетика» за 1966 г.): «Марковские схемы эволюции имеют следующее свойство: увеличение количества некоторых форм, способных к автономному развитию, увеличивает вероятность появления особей той же формации в следующем поколении. Таким образом, каким бы ни было начальное состояние популяции, если отбор происходит только на уровне особей и одинаково для обоих полов, то любое отклонение популяции от исходного состояния повышает вероятность дальнейшего ее отклонения того же рода, то есть происходит действие положительной обратной связи между отклонением от нормы в последующих поколениях. Отсюда вывод, что когда схема размножения такова, что производительные пары с близким генотипом легче создают потомство, чем производительные пары с генотипом отдаленным, то следует предположить, что по достаточному числу поколений должна произойти „поляризация“ популяции, то есть в описанной схеме заложены перспективы дивергенции, причем флуктуации работают на положительной обратной связи. Иначе говоря, исходный генетический расклад популяции может оказаться неустойчивым. На основании этого можно выдвинуть прогноз, согласно которому природное свойство, ведущее к биологической изоляции, должно обладать тенденцией к стабилизации. Эта стабилизация будет тем более явной, чем меньшее количество распознаваемых состояний возможно определить в данном свойстве. Например, право– и левосвернутые аминокислоты не образуют между собой полимеров. В таком случае, если бы в определенный момент существовали живые формы на основе, с одной стороны, правых, а с другой стороны, левых аминокислот, то они представляли бы собой два биогеоценоза, не взаимодействующих в процессе обмена веществ. Эти биогеоценозы поглощали бы одни и те же элементы, и между этими двумя объектами живой природы возникла бы острая конкуренция (...). Следует предположить, что через некоторое время одна из форм победила бы. Следовательно, тот факт, что в живой природе существует только одна форма, из левосвернутых аминокислот, – не может служить аргументом в пользу тех или иных механизмов возникновения жизни. Эта особенность характеризует один из аспектов принципа, сформулированного Вернадским, о необоснованности обратной (регрессивной) экстраполяции эволюционного процесса».
Это отрывок из статьи, посвященной численному моделированию эволюционных процессов, в котором сформулированы выводы, следующие из подобных экспериментов.
Не вдаваясь в несущественные для нас здесь подробности, мы только повторим за авторами, что эволюционный процесс, отслеженный на насчитывающей от 100 до 150 особей популяции, дифференцированной на протяжении от 45 до 90 поколений под влиянием генетических дрейфов, которые были вызваны случайными флуктуациями (то есть среда сохраняет неизменность, является стационарной, и в этом смысле естественный отбор в качестве «адаптационного сита» активности не обнаруживает), прошел через три принципиально различных фазы: две из них являлись некоторой формой стабилизации (по принципу дивергенции, т.е. при возникновении нескольких, чаще всего двух видов, уже неспособных к скрещиванию, или через перенасыщенность генотипами, тоже стабилизирующую, в рамках одного вида), третья заключалась в том, что поддерживалось состояние, названное авторами «постоянством непостоянных». Отдельные составляющие этого состояния непостоянны, но постоянен их набор. Первые два случая соответствуют тупикам эволюции (то есть возникновению изменений, уже необратимых по отношению к генотипу, в результате чего вид оказывается «отданным на милость среды» и будет существовать до тех пор, пока она стационарна, изменениям же среды вид соответствовать не в состоянии, поскольку у него отсутствует резерв адаптационной изменяемости генотипа), третий же – сохранению эволюционной гибкости (или, говоря иначе, вид располагает определенным резервом разнообразия, необходимым для регуляции, как об этом писал, к примеру, Эшби во «Введении в кибернетику».)
5. Эти результаты, указывающие на большую роль фактора случайности в эволюционном процессе, очень интересны. Марковские цепи с конечным числом состояний отличаются тем, что, если можно выделить такое подмножество состояний, что по истечении длительного времени цепь с ненулевой вероятностью перейдет в одно из состояний этого подмножества, шанс же выхода системы из подмножества этих состояний близок к нулю, то с большой степенью вероятности после соответствующего числа шагов одно из состояний марковской цепи разместится именно в этом подмножестве. Такие подмножества были названы поглощающими экранами. Вероятно (А.А. Ляпунов, указ. соч.), в подобном экране оказались огромные мезозойские ящеры и поэтому погибли. Если флуктуации среды попеременны и не превышают определенных граничных величин, вид может сохраниться даже внутри «поглощающего экрана». Возникает предположение, что процесс развития культуры следует также признать эволюцией в марковском смысле (стохастическом), рассматривая его как случайное блуждание общности, которая или может долгое время (но наверняка не произвольно длительное!) сохранять это внутреннее разнообразие, что делает возможным, к примеру, постоянный рост сложности, хорошо нам известный в форме промышленной цивилизации, или же – на ранних стадиях – наталкивается на «поглощающие экраны» стационарных состояний, которым соответствует застывание определенных общностей на низших ступенях технологического развития.