Диббук. Мертвая ведьма
Шрифт:
Степа покачал головой.
– Ну, шельма, – выругалась баба Оля на внука, – задам тебе трепку! Домой давай.
– Он первый начал, ба! – Огрызнулся парень и поплелся за бабкой.
Степка с девочкой остались вдвоем.
– Я – Аня, – сказала она таким бесстрастным тоном, словно знакомились они в совершенно обыденных обстоятельствах – никакого любопытства к причине драки, ни одного косого взгляда на его «боевые раны». Степка был ей за это благодарен. Не хотелось лишний раз вспоминать о своем унижении.
– Степан.
– Давай на колонку сходим.
Мальчик
– Пойдем. – Он не хотел показываться перед мамой в таком виде – и без того вопросов не оберешься.
Аня шла рядом, она была чуть выше его, на пол головы, не больше. Пока шли к колонке, молчали. Во рту пересохло, язык присох к нёбу. Но не только потому, что Степан чувствовал себя поверженным и стеснялся этого. Аня была красивой (с карими глазами-блюдцами, густыми волосами цвета красной меди и россыпью золотых веснушек на оливковом загорелом лице), а с красивыми девчонками всегда теряешься, скукоживаешься и начинаешь нести всякую ерунду.
Смеркалось. По густому травяному коврустелился туман, окутывая нежилые дома, стоявшие отдельно от жилых, ржавая водяная колонка словно служила шлагбаумом между этими двумя мирами – брошенным, опустевшем, пропахшим стоячей водой, гнилью, мхом, поросшим на осиротевших избах и еще живым, дышащим, дряхлым, как древний старец. Степка окинул взглядом крайний дом, стараясь запомнить каждую деталь – бледную россыпь поганок у покосившегося колодца, слепые окна, заколоченные крест-накрест, наглухо забитую досками дверь. Сад за домом зарос высокой травой, крыша альтанки провалилась внутрь…
Аня схватилась за ручку колонки и стала качать воду. Степка умылся и даже утолил жажду – вода была холодной, вкусной, совсем, как родниковая.
– Спасибо. – Сказал он и умолк. Вдруг почудилось, что в квадрате заколоченного окна мелькнул силуэт.
Нет уж, больше Степка не купится!
– А-ну выходи! – Заорал он. – Я тебя вижу!
Аня побледнела.
– Ты чего? – Шепнула она, насторожившись, как пугливая лань.
– Прячется там кто-то, – насупился Степа, ткнув пальцем в окно покосившейся избы.
Девочка передернула плечами и проследила за направлением его взгляда, глаза ее испуганно расширились. Тот, кто находился в доме помахал им рукой. Помахал как-то скованно, неестественно, словно управляемый театральный фантош. Не говоря ни слова, Аня схватила Степку за руку влажной холодной ладонью и бегом бросилась прочь, волоча его за собой.
Запыхавшиеся, они мчались назад, как спринтеры – только ветер свистел у Степки в ушах да сердце грохотало где-то у самого горла. Притормозила Аня только у собственного дома – кирпичного, с красной черепичной крышей и ставнями-жалюзи.
– Домой иди, – резко бросила она. – И не говори никому, что видел.
Степка пожал плечами. Жаловаться – последнее дело. Сам разберется, найдет способ отомстить подлому Митьке.
– Не беспокойся, не скажу. – Ответил он. – А этому передай – еще раз шутить удумает я ему ноги повыдергиваю!
Аня моргнула, взмахнув пушистыми ресницами:
– Совсем что
Степка хмыкнул.
– Ладно, Ань. Сам разберусь.
Аня вздохнула, поняв его ответ по-своему.
– Обиделся? Ну хорошо. Слушай. Деревня наша, как ты уже сам заметил, на две части разделена. Все местные знают, здесь
безопасно, если кому на станцию надо идут только по нашей улице, не беда, что далеко.
– Кладбища что ли боитесь? – Буркнул Степка.
– Знаешь уже? Не только кладбища. Дом крайний раньше ведьме принадлежал.
– И что?
Аня развела руками – ну что за бестолковый мальчишка. Закусила губу, секунду-другую поразмыслила и принялась растолковывать.
Ведьма умерла в мае 1969 года и в Кобылках вздохнули с облегчением. Открыто она никому не вредила, но в деревне знали – все беды от нее, она насылает мор на людей и животных, она по ночам бродит по селу, оборотившись то черной кошкой, то свиньей, то вовсе катится перекати полем, поджидает на перекрестке задержавшегося путника. Кому дорогу перебежит – не жилец больше. Дед Афанасий говорил, по ночам – неотпетых покойников у себя принимает, они потом, как назад возвращаются в окна заглядывают, царапают стекла отросшими ногтями – поэтому в Кобылках ни одного дома без ставень не сыщешь…
Вздохнуть-то вздохнули, но рано. По истечению сорока дней стали замечать, что в ведьминой избе ночами творится что-то странное, жуткое – ровно в полночь зажигается свет, мелькают причудливые тени. Псы в деревне, словно одурели – в один голос воют, так жалобно-жалобно, будто в последний раз. Страшно людям стало, а что поделать? Собрались у Афанасия, некоторые с собой ружья захватили, другие на них понадеялись… Как стрелки на двенадцати соединись – смотрят, идет она. Дошла до Афанасьего дома, остановилась, принюхалась – люди чуть от страха не умерли. Ведьма под окнами бродит, и с той стороны зайдет, и с этой – человечиной несет, но невидимая преграда не пускает, не можетзабор осиновый обойти. Отвадилась. К себе пошла.
Вошла она в дом и дверь за собой затворила. А окна ее как раз на Афанасьевы выходили. Смотрят люди – мигает в избе все, светится, не иначе, как пляшут нечистые, хороводы с мертвяками водят. Тогда самый смелый предложил взять и святой воды на порог налить, чтобы ведьма не вышла. Благо, Афанасий верующим был, каждое крещение выходил к реке, вырубал крест и в бутыли воду набирал. Вышли из двора, к Афанасию жмутся, как цыплята к наседке, но дело сделали – облили порог святой водой и вернулись в избу, дрожат, как зайцы. Незадолго до пения петухов, ведьма на порог сунулась. Как орала – вся деревня слышала, проклинала всеми проклёнами, выла, что ноги ей обожгли. Когда петухи запели – разбила стекло и вылетела в окошко.