Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
«Забавное зрелище — загулявший провинциальный купец в столичном городе, — подумал Савва. — Все — через край, напоказ! Вино, еда, деньги, смех, слезы, женщины. Мол знай нашенских! Будто последний день живут. Хотя, — усмехнулся он, — кто знает, может и впрямь последний».
— Позолоти ручку, барин, погадаю, — вдруг услышал Морозов напевный голос совсем рядом и, повернув голову, увидел молодую цыганку, которая, отделившись от группы соплеменников, стояла рядом с ним, одаривая дерзким, манящим взглядом.
— Взаправду
— Взаправду хочу, — приблизившись почти вплотную и наклонившись к самому его уху, сказала она.
Савва вдохнул дурманящий восточный аромат ее волос и кожи.
— Гадать мне, красавица, не надо, — он покачал головой и улыбнулся. — Я и так все про себя знаю. Что было, то уж было. А что будет — то мое, до самого донышка. Да и не Божье дело — гадать.
— А я, барин, судьбу твою и не скажу, — распрямилась цыганка и подбоченилась. — Да и никто не скажет. А коли скажет — то и соврать может. Только знай, жизнь — знаков полна. Кто их читать умеет — сам судьбу узнает и от беды сбережется. Дай-ка все ж посмотрю, — взяла она руку Саввы, развернула ладонью к себе, будто открыла одной только ей известную книгу и, едва притрагиваясь, стала водить кончиком пальца по шероховатостям кожи. Вдруг отстранилась, вскинув встревоженные черные глаза.
— Никак увидела что, милая?
Цыганка покачала головой и снова, словно желая удостовериться, уперлась взглядом в ладонь.
— Ну же, красавица, говори, что увидела, — нетерпеливо приказал Савва.
— А скажи, барин, ты о всяком деле, прежде чем начать, думаешь Божье оно или не Божье?
— От каждого дела то, что Богу принадлежит, людям отдаю — слабым да убогим, — уклонился от прямого ответа Морозов. — По закону благочестия.
— А если сильные — слабыми прикинутся — все одно дашь?
— Как же распознать, милая? По одежке? У каждого человека совесть своя и правда своя. Только Бог знает, что истинно есть правда, а что ложь. Мы ж только предполагать можем. А ты меня в беседу не втягивай. Коли сказать ничего не хочешь — ступай, не мешай! Пой лучше, да пляши! — Савва нетерпеливо отнял руку у гадалки, которая на удивление покорно отошла в сторону и направилась к своим.
— Еще что прикажете, Савва Тимофеевич? — вынырнувший будто ниоткуда официант подхватил использованные приборы и смахнул салфеткой несуществующие крошки со стола.
Савва, провожая задумчивым взглядом цыганку, вынул из бумажника банкноту:
— Пойди, любезнейший, попроси для меня спеть ту девушку, которая ко мне подходила.
— Савва Тимофеевич, так здесь сто рублев! — уважительно сказал официант. — Так за такие деньги они всем табором весь вечер для вас петь будут! — поспешил он к цыганам, но по пути был схвачен за рукав бородатым нижегородцем, который сказал ему что-то, поглядывая на Савву.
Немного растерянный
— Савва Тимофеевич, не извольте гневаться, но тот господин, — движением головы указал он на бородатого, — изволили дать двести рублев, чтобы цыгане для него пели.
Савва невозмутимо взял в руки приборы и, отрезав кусочек селедочки — сельдь была отменная, просто таяла во рту- положил в рот. Он удовлетворенно кивнул и негромко произнес:
— Триста даю.
Официант, хихикнув, побежал к конкуренту.
— Подумаешь, Морозов! — громко на весь зал воскликнул тот. — Четыреста даю! Для меня пусть поют!
Голоса в зале стали стихать.
— Пятьсот, — спокойно сказал Морозов.
— Ох-ох-ох! — воскликнул бородатый. — Мне петь будут! Я сказал! Тыщу даю! — Выкрикнув это, он икнул, бросил торжествующий взгляд на Морозова, достал из бумажника деньги и, помусолив пальцы, начал отсчитывать ассигнации.
Его спутница, залившись смехом, поднялась из-за стола и, обхватив голову кавалера, смачно поцеловала того в лоснящийся лоб, оставив яркое пятно губной помады. Заметив это, она засмеялась еще громче и попыталась вытереть его лоб салфеткой.
— Брысь! Не тронь! Чистый я! — отмахнулся тот, отодвигая даму в сторону, чтобы не мешала считать. — Только что из бани!
Все замерли, поглядывая на Морозова. В дверях кухни появились повара.
Савва сделал небольшой глоток водки.
— Две! — объявил он, поставил рюмку на стол и положил в рот кусок картошки, политой маслом с мелко порезанным зеленым лучком, почувствовав, как во рту разлилась приятная горечь.
В зале наступила тишина. Стало слышно, как в углу, мерно покачивая маятником, тикают напольные часы.
— Ну-у уж не-ет! — в хмельном угаре крикнул нижегородец.
Его спутница восторженно завизжала.
— Не-ет! — повторил он и пристукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки и бокалы, а соусница опрокинулась на платье дамы. Женщина подскочила со своего места. Официант бросился к ней с полотенцем.
— Три!
В зале зашумели.
Савва подцепил вилкой соленый грибочек и поднес к глазам. Красив!
— Пять, — сказал он, отправил гриб в рот и, отыскав глазами красавицу-гадалку, подмигнул ей.
— Ну-же! Что молчишь? Слыхал? — закричала дама, уже забыв об испорченном наряде, и хлопнула ладошкой бородатого по плечу.
— Ше…шесть! — крикнул тот, покрываясь красными пятнами.
Савва отодвинул тарелку, взял с блюдечка дольку лимона, неспешно посолил, затем, поразмыслив, поперчил, с удовольствием съел, даже не поморщившись, сделал глоток чая, поставил чашку и произнес:
— Восемь.
Музыка почти стихла, только одинокая скрипка продолжала тянуть негромкую мелодию. Цыгане замерли. Красавица-гадалка неотрывно смотрела на Савву.