Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
— Как в театре? Полегче? — Савва вышел на край проезжей части и махнул рукой стоящему неподалеку извозчику.
— Тяжело, — покачала она головой. — Тяжело. Если бы не ты, не знаю, как играла бы, и кого играла. Но все одно — самые лучшие роли Книппер достаются. [22] Знаешь, что я недавно случайно услыхала?
— Куда ехать прикажете, барин? — прервал их подъехавший извозчик, закутанный в видавший виды овчинный тулуп.
22
О.
— Недалеко, подожди, — отмахнулся Морозов. — Так что слышала-то?
— Станиславский Немировичу говорил в коридоре, а я за дверью стояла, ботинок шнуровала, что «Андреева — актриса полезная, а Книппер — до зарезу необходимая».
— Костя? — нахмурился Савва.
Мария Федоровна кивнула.
— Право, так это несправедливо, так больно. Я в тот вечер дома металась, как угорелая, состояние духа было такое ужасное, — на глаза у нее навернулись слезы. — А Книппер… на днях на самом видном месте письмо раскрытое оставила…
Савва поморщился.
— Я понимаю, Савва, что дурно заглядывать в чужие письма, но оно так лежало… специально, на виду. И там она пишет Чехову, что Немирович в одной из бесед неосторожно выразился, что надо меня «вытравить из театра». И еще — пишет ему, что мол она с Немировичем согласна во всем, что связано с репертуарной политикой. Пишет, что Горький-Горьким, но слишком много «горькиады» — вредно!
— Что ж мне раньше не сказала? — сердито спросил Савва и полез в карман за портсигаром.
Извозчик многозначительно покашлял.
— Стой, жди. Не обижу, — бросил ему Савва.
Андреева вздохнула:
— Не решилась тревожить, — необычно тоненьким голоском жалобно сказала она. — И потом, ты иногда уж очень важный господин, я на тебя смотрю и потрухиваю очень.
— А мнение зрителей их не волнует? А цветы, которыми тебя осыпают после каждого спектакля? — Савва взял в рот папиросу и попытался зажечь спичку, но та сломалась. — Не нравится мне это То, что Немирович роняет себя в моих глазах буквально каждый день, так к этому я уже привык. Но вот Костя… — снова чиркнул спичкой и снова сломал. — Ну, не грустите, дорогая Мария Федоровна! В обиду я вас не дам. Не для того такой театральный храм отстроил, чтобы главную богиню в этом храме унижали.
Савва смял папиросу и отбросил в сторону:
— Ба-арин? — снова напомнил о себе извозчик.
— Да-да, надо ехать — спохватилась Андреева. — С вами, Савва Тимофеевич, прямо не расстаться никак — улыбнулась она, садясь в экипаж.
— Кстати, а что прутиком- то на земле написать хотела? — хитро прищурившись, спросил Морозов, протягивая извозчику деньги.
— Имя… Человека одного…
— А-а… значит не Горького…
— Отчего же не Горького?
— Короткая у вас память, Мария Федоровна. Он же
— А Бог создал человека по образу и подобию своему. Поди разбери, с кем дело имеешь? — кокетливо наклонила она голову, ласково глядя на Савву.
— Пошел! Вези в театр, в Камергерский, — приказал Морозов извозчику.
— Не переживай, барин, вмиг долетим! — Извозчик, вдохновленный полученной суммой, стегнул лошадь кнутом.
— Не гони! Аккуратно, чтоб доставил — крикнул вслед Морозов. — Великую актрису везешь.
Андреева удовлетворенно откинулась на спинку сидения:
«А почему бы нет? И впрямь — великую актрису везет…»
Заседание правления товарищества началось с обсуждения репертуарной политики театра. Мария Федоровна сразу обратила внимание на необычность поведения Морозова, который председательствовал на собрании. Савва был собран, быстр в движениях, глаза без обычной лукавинки.
Докладывал заведующий художественной частью Немирович, который говорил долго и обстоятельно, призывая не гнаться за современными пьесами и не подстраиваться к низким вкусам публики. Сидящая напротив Ольга Книппер, одобрительно кивала и многозначительно поглядывала на председателя, который явно раздражался все больше и больше.
«Дело, похоже, не во вкусах публики, а в том, кто приносит пьесу», — подумала Андреева, вспомнив недавнюю фразу Книппер, сказанную так, чтобы другие тоже услышали: «Супруга нашего купчишки — „кривлячка“, так ее Владимир Иванович прозвал, держит себя хозяйкой и притаскивает современных авторов всяческих пьес-однодневок только потому, что в высшем обществе они имеют успех».
— …Произведения таких писателей, как Леонид Андреев, Скиталец, не соответствуют необходимому уровню драматургии, — продолжил Немирович свою речь.
— Это к делу-с не относится, — не выдержав, прервал докладчика Морозов. — Вы отклоняетесь от темы.
Андреева напряглась. Если Савва заговорил «по-купечески» словоерсами с приставкой «с», — значит, с трудом сдерживает гнев.
— Я сам знаю, что относится к делу! — огрызнулся Немирович, который, похоже, только и ждал повода, и, бросив бумаги на стол, вышел, хлопнув дверью. Лицо Книппер вспыхнуло от негодования:
— Вы… Вы не имеете права обрывать Владимира Ивановича! — бросила она Морозову с нескрываемой неприязнью. — Да и по какому праву?!
Присутствующие притихли. Савва поднялся со стула. Отвечать Книппер не стал. Даже не посмотрел в ее сторону.
— Все. Хватит. Прошу освободить меня от председательства! — мрачно сказал он и тоже вышел из комнаты.
Все зашумели и повставали с мест:
— Да что он себе позволяет?… Но он же по уставу главный пайщик и председатель… Купчишка!.. Нельзя не учитывать его мнение… Подумаешь — деньги… — доносились до Марии Федоровны обрывки фраз. Она вдруг почувствовала пульсирующую боль в голове. Зажала виски пальцами, но боль не проходила. Посмотрела на растерянного Станиславского, вспомнив его слова, сказанные Морозову совсем недавно, во время открытия нового здания театра: «Привнесенный вами труд мне представляется подвигом, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется мне сбывшимся наяву сном».