Дикая сердцем

Такер К. А.

Джона усмехается.

– У него до сих пор две руки. Пока что.

– А как ее внук?

Воспоминание о мальчике, который на сегодняшний день жив только благодаря храбрости или безумию Джоны – в зависимости от того, с кем ты разговариваешь, – вызывает у меня широкую улыбку и мгновенно испаряет раздражение.

– Он огромен и носится повсюду.

– Наверное, все из-за мускусных крыс, которыми его кормит бабушка. Что это такое? – Я прорываю слой газетной бумаги и обнаруживаю под ним еще один.

Это

что-то твердое, это я могу сказать точно.

И, надеюсь, не что-то отвратительное. У этой женщины странное чувство юмора.

Джона достает из коричневого пакета длинную коричневую полоску вяленого мяса и протягивает ее мне.

Я качаю головой. Я уже на собственном опыте узнала, что это не говядина.

– Значит, не так уж ты и голодна, – дразнится он, отрывая кусок зубами.

– Никаких поцелуев, пока ты не почистишь зубы.

Я разворачиваю последнюю обертку и обнаруживаю внутри статуэтку. Мне требуется минута, чтобы повертеть подарок в руках и, рассмотрев со всех сторон, различить двух свернувшихся птиц.

– Вау. Это сделано вручную? – спрашиваю я, проводя большим пальцем по поверхности. Гладкая.

– Ага. Этель вырезала ее всю зиму, – говорит Джона, жуя. – Это бивень.

– Слоновий? – Я чувствую, как на моем лице появляется ужас.

– Моржовый, – поправляет Джона. – Коренным жителям Аляски разрешено охотиться на них. И не волнуйся, все до последней части этого животного были использованы, чтобы семья Этель пережила зиму.

– Не сомневаюсь.

Я изучаю птиц. Их форма доведена до совершенства.

– Ворон и его жена-гусыня.

Я мягко улыбаюсь, когда поднимаю птиц выше, чтобы мы оба могли полюбоваться.

Джона мотает головой.

– Эта женщина любит свои истории.

– Эту она рассказала неправильно.

Я – не жена-гусыня Джоны. А может, и так, но я – жена-гусыня, которая дожила до весенней оттепели и намерена остаться вместе со своим вороном.

– Они прекрасны.

И я уже знаю, куда поставлю их – на верхнюю полку антикварного шкафа, который я заказала на прошлой неделе. И о котором Джона еще не знает.

Но взгляд Джоны устремлен не на статуэтку. Он устремлен на меня, и его лицо – мрачная маска. Мой желудок сжимается.

– Что-то случилось?

Судя по этому взгляду, что-то определенно произошло.

– Я не знаю, как сказать тебе это, Калла, но… – Он колеблется несколько секунд, достаточно долго, чтобы мое беспокойство усилилось. – Тебе действительно нужно принять душ. Никогда не видел тебя настолько грязной. – И его лицо расплывается в ухмылке.

– Заткнись! – Я шлепаю его по груди, меня в равных долях захлестывают облегчение и возмущение. – Поверь мне, я пытаюсь, но мне не дают

попасть домой! Сначала Мюриэль, а теперь ты!

– У тебя все лицо в грязи. – Он проводит подушечкой большого пальца по моей челюсти и показывает мне мазок коричневой грязи на пальце. – Выглядит так, будто ты пыталась избежать вражеского огня.

Отлично. Я отправилась к Рою, выглядя так, будто играла в войнушку.

– Ты хоть представляешь, на что был похож мой день?

– Ты каталась в куче грязи? – с издевательской невинностью спрашивает Джона, протягивая руку, чтобы убрать веточку из моих волос. – Что это? Маскировка, чтобы слиться с деревьями?

– Ладно, знаешь что, умник? Я поехала. – Я прохожу мимо него с подарком на новоселье в руках. – И если ты хочешь успеть на квадроцикл, то тебе лучше поторопиться.

– Спасибо, я лучше пройдусь.

И я не могу удержаться от смеха, даже когда показываю Джоне средний палец.

– Серьезно, если ты подождешь у дома, то я подойду через десять минут и помою тебя из шланга. Тебе не стоит заходить в наш дом в таком виде.

– Знаешь что? Да пошел ты со своей брюссельской капустой! – кричу я, протискиваясь в дверь.

* * *

Я взбиваю шампунь в густую белую пену – ощущая боль в мышцах от сегодняшнего тяжелого дня, поселившуюся в моих плечах и руках, – когда дверь ванной со скрипом открывается. Мгновением спустя Джона отодвигает душевую занавеску и встает позади меня.

– Тебе помочь?

Не дожидаясь моего ответа, он берет меня за бедра и разворачивает к себе. И я наслаждаюсь его прикосновениями, пока он массирует мою кожу головы сильными, умелыми пальцами.

– Мари звонила.

Мое сердце начинает учащенно биться, сквозь мгновения покоя пробивается тревога.

– И?..

– Пес выживет.

– Ох, слава богу!

Я прижимаюсь к широкой голой груди Джоны, и мягкие светлые волосы на ней щекочут мне щеку. Я удивляюсь сама себе, что испытываю такое сильное облегчение из-за чужого животного, которое, я абсолютно уверена, пугало меня до полусмерти, рыская поблизости последние два месяца.

– А что с лапой?

Руки Джоны продолжают работать, скользя до самых кончиков моих прядей.

– Все еще на месте. Однако Мари не знает, насколько он сможет ею пользоваться. Скорее всего, он останется хромым насовсем.

– Она действительно удивительная, – бормочу я, даже когда мне в голову закрадывается тревожная мысль. – Рой сказал, что ему не нужна хромая собака.

Джона фыркает.

– В Рое полно дерьма. Он позвонил ей в офис, примерно через тридцать секунд после того, как мы покинули его дом, и потребовал, чтобы она сделала все возможное для спасения пса. За любую стоимость. И когда Мари перезвонила ему с новостями, он поблагодарил ее.