Дикий голубь

Курин Юрий

Оставшись один, я тяжело вздохнул; с неподдельной хрипотцой на вдохе и облегчение, с позывом на лирическое вдохновение, на что-нибудь не громкое, но обязательно мелодичное. В голове вертелись гладко сложенные строки стихов, из далёкой книги детства и только рифмованные окончания увязывались в понятное и похожее на слова. Что-то произошедшая перед моим двором сцена, ввела меня в неопределённую тоску и в чисто человеческое смятение. То ли печальная весть об умершем старике, которого многие уважали за то, что он просто жил. То ли компания друзей-собутыльников без светлого будущего, если оно вообще было в их иногда

трезвом сознании. Может что-то третье, не проявляющее себя в яви, но так или иначе, какие-то три этих факта меня сильно заставили опечалиться и я еле-еле сглотнул вставший в горле ком выдуманного спазма. Ещё меня изредка посещало тревожное недопонятие своего бытия; не так, чтобы я был в крайнем смятении от него, но порой возникал вопрос, который у меня же самого выпрашивал скорейший ответ.

"А что если…"

"А что если?"

"… ничего. У меня бывает так… когда часто остаюсь один… Наплывает! Наплывает…"

"Но ты же не один? Ты же не один…"

"Да я не в том смысле! Понимаешь, чувствую давление, подпирание лет… Откуда, понять не могу…"

"???"

"Вот и я о том же. И не важно где оно давит. Важно, что оно есть. Или он…"

"А-а-а, теперь начинаю понимать.."

"Рано! Надо ощутить. Но если…"

"Стоп! Не надо…"

Машинально потянулся за сигаретой; почему острая необходимость подумать, должна обязательно сопровождаться "с покурить?" Я резко себя остановил; можно же просто не думать? Решил, что можно и лучше ещё раз прогуляться по двору и погонять плохое настроение меж широко расставленные стопы.

Проходя мимо окон дома, я остановился возле одного из них. Окно было распахнуто настежь, в доме уже горел свет, а в комнате увидел свою жену Любу. На руках она убаюкивает нашего грудничка мальчика Яна. Малышу уже было два месяца, и каждый день я наблюдал за тем, как он быстро развивается – прибавляя в росте и в весе. Сейчас он немного капризничал, теребя своими маленькими ручками мамкину грудь и пытался сунуть её себе в рот. Люба не обращала на это внимания и задумавшись продолжала его укачивать, напевая колыбельную и иногда поправляя спадающую на глаза чёлку. И как малыш не хотел, а сон его потихоньку одолел. Януш сладко заснул, а на причмоканных губках застыло липкое мамкино молочко.

Люба и не сразу меня заметила, а когда увидела, то чуточку смутилась; дуги тонких чёрных бровей выгнулись на максимальное число разглаженных морщин на лобной части лица. Затем одна опустилась, а пухлые губы собравшись в бабочку, нарисовали на её лице большое вопросительное и такое же восклицательное выражение. Не переставая качать ребёнка, она подошла ко мне. Тут я разглядел в её глазах тревогу и хотел было уже отойти, но Люба остановила меня, начав разговор.

–Не ходил бы ты сегодня никуда,– по-женски грубый голос жены, нагнетал меня не на шутку.– Чует моё сердце неладное!

И не много подождав, добавила как бы сама себе:

–Ох, чую неладное!

Откуда-то с улицы до нас донёсся голос Вовки, а потом и его матери. Потом снова его. Наверно пел Вася; голос просто был похож на Вовкин. Потом голоса всех сразу вместе; их заглушил лай сначала одной собаки, потом сразу нескольких. Переливы раскатистых звонков невидимой дымкой нависают над станицей и уже эхом отскакивают от её краёв. Хороший художник должен уметь изобразить услышанное на холст. Ну или

на бумагу.

Малыш во сне стал кухтиться на Любиных руках и заплакал. Она развернулась и стала ходить покачивая всё ещё спящего ребёнка. Широкая спина жены, служила что ни на есть, мощным воплощением стены. Нет, ни той, за которую можно укрыться и переждать опасность, (хотя и это можно рассматривать как вариант). Прижаться к ней своей спиной, просто так, без причины. Не то же ли, что проявление ласки или заботы. Просто так.

Ян ворочился. Он время от времени всхлипывал и опять пристраивался к груди, сладко причмокивая. Я не отходил, беспокойно следя за родными. Когда малыш немного успокоился, Люба снова подошла ко мне. Я знал, что она хочет мне сказать и поэтому, борясь с собственным волнением, пытался выглядеть бодро и невозмутимо, и может даже весело.

–Любаш, всё будет хорошо,– опередив её, нежно заговорил я, а потом протянул руку через окно и взялся за её руку. Не слыша свой голос, я всё-таки чувствовал в нём дрожь и что никакой уверенности он не выражал. А ещё боясь дрожи в руках я отпустил её руку.

"Что она нашла во мне…"

"Не начинай!"

"И всё-таки…"

–Сердце моё болит за тебя, Яков,– она будто не слышала меня, твердя о своём.– Его не обманешь!

Люба была старше меня на три года, да и ростом выше порядочно. Ну, что греха таить, Любава и телосложением выглядела поздоровей моего; не знаю, что она нашла во мне.

"Хе-хе-хе…"

Ведь и серьёзные семейные проблемы большей частью решала она, порой не спрашивая моего мнения. Меня это обстоятельство мало смущало, скажу больше, я этим даже гордился. Для серьёзный решений я был пока не готов. А может и вообщее…

Вот и сейчас, жена игнорировала мои слова, высказывая свои мысли вслух и выстраивая свой план убеждений насчёт меня. Перечить ей я не собирался. Бесполезно! Да и уж слишком был переполнен своими внутренними эмоциями, которые мне с трудом удавалось подавлять в себе.

Я набивал невидимую ёмкость воздушной материей и чтобы закрыть крышку беспардонным образом, прямо ногой впихиваю его по углам, зато в другой стороне выпирает пузырь, чуть ли не вываливаясь наружу. И тогда принимаюсь за него. Но в той стороне, которую оставил, появляется новый… И так до бесконечности.

–Всё пройдёт гладко, верь мне,– как мог, успокаивал я жену.

Но слова как пыль, как песок во время песчаной бури; имеет вес, и в куче авторитета нагоняет такой ужас, так накручивает, что зажимает под ложечкой и в глазах цвет пропадает.

–Особенно гладко, как в прошлый раз. Да?– Резко обернувшись ко мне, выпалила Люба. Сверкнувшие искры опалили край моих чёрных волос, ресниц и три дня не брившейся щетины. Это она умеет. Этого ей не занимать…

Я и сам не заметил, как ухватился за левое плечо, которое совсем недавно зажило. И повернулся к Любе боком.

–Вот оно! Еле ноги тогда унёс,– продолжала жена укоризненно высказывать мне,– забыл? Я-то всё помню.

Она хотела ещё что-то добавить, но не стала. Как застрявшее в дереве острие топора – воткнул, и не можешь вынуть. Или вытащить – как угодно,– точно также и она. Только это исходило как заранее поставленное на место и при необходимости, она, или оно, употребляла это уже без спланированного заранее; вставляла туда куда нужно, и сколько раз нужно.