Динамика характера: Саморегуляция при психопатологии

Шапиро Дэвид

Нет никакой необходимости продолжать это описание дальше. Соответствие симптомов или характерных черт, несмотря на его непременное присутствие в некоторых основных характерных чертах, нельзя ожидать в каждой детали. Так как эти два состояния являются взрослыми характерологическими адаптациями тесно связанных, хотя не идентичных пассивно-реактивных типов каждый из них приобрел свои особенные, отличающие его характерные черты. Так, например, Робин Лакофф (Robin Т. Lakoff 1977) отмечал, что обычное представление истерической личности практически идентично социально сформированному образу фемининности. Такая личность явно может быть социально и даже профессионально успешной. Точно так же психопат или, по крайней мере, человек с явно

выраженными психопатическими чертами в определенных обстоятельствах может оказаться симпатичным человеком, человеком действия, который вызывает восхищение своим умением быстро и часто принимать эффективные решения и явно выраженным стремлением к риску.

Глава 5. Ригидность

Ригидная «воля»

Чем обусловлена ригидность: избытком воли или, наоборот, ее недостатком? Является ли она следствием беспомощности или своевольного отказа? Любое первое впечатление о ригидности, которая, скажем, проявляется в форме упрямства, догматизма или паранойяльного сопротивления, — это выражение чрезмерных усилий воли. Все эти черты, видимо, отражают активное и намеренное самоуправление, которое находится на противоположном полюсе по отношению к импульсивности или другим разновидностям пассивной реактивности. Во многом такое же впечатление производит ригидность маленьких детей. Присущую им настойчивость в том, чтобы поступать по-своему, как им кажется «правильно», мы называем «своеволием».

При этом другой взгляд на ригидность, видимо, дает прямо противоположную картину. Например, в классическом исследовании взрослых с органическими повреждениями мозга, проведенном Гольдштейном и Шреером (Goldstein and Schreer, 1941), крайняя ригидность пациентов характеризуется беспомощным «безволием» (will-lessness), неспособностью переходить по своей воле от одной точки зрения к другой, «привязанностью к стимулу» (stimulus-bound), пассивно-реактивной, конкретной установкой. Таким образом, с одной точки зрения ригидность — это крайняя неспособность самоуправления и ситуация полной беспомощности; с другой — это прямо противоположное: чрезмерное напряжение индивидуальной воли.

Тот же самый парадокс отметил Курт Левин (Kurt Lewin) в своем классическом исследовании детей с задержками психического развития. Он заметил, что «воля умственно-отсталых детей зачастую оказывается сильнее… воли нормального ребенка», и выделял их упрямство, неуступчивость и «педантичность… с которой поставлена их обувь перед кроватью, совершенно одинаково…» (Lewin, 1935, р. 204–205). Действительно, Левин отмечает, что приверженность таких детей правилам игры придает их поведению «привлекательный вид нравственной прямоты» (р. 217).

Не менее очевидно парадокс проявляется в разных чертах ригидной личности, и в этой связи особенно интересен его субъективный аспект. Например, догматизм или упрямство человека, страдающего навязчивостью, не только кажется наблюдателю похожим на чрезмерное напряжение воли, но и, как правило, вызывает у этого упрямого человека чувство гордости своей силой воли. Но когда мы слышим о такой же упрямой или догматичной личности, которая не может терпеть ни малейших изменений в своей привычной жизни, или, когда человек сам сравнивает свою повседневную жизнь с поездом, идущим по заданному маршруту и расписанию, то поведение, казавшееся ранее твердым и уверенным, на самом деле оказывается всего лишь беспомощным и послушным.

Вопрос можно переформулировать в понятиях, которые являются для нас более привычными. Кажется, что ригидной, навязчивой личности присуща крайняя ответственность, ощущение действия, которое выходит за рамки обычного. Совершенно не похоже, что действия такого человека вызываются неосознаваемой импульсивностью; наоборот, им присуща напряженная намеренность.

Подобный человек ощущает свою ответственность за то, что выходит из-под его или чьего-то еще контроля, и не только в отношении того, что он делает, но и в отношении того, кем он себя ощущает. Такое действие кажется больше чем просто полноценным. При этом он сообщает, что никогда не делал того, что хочет делать на самом деле, или что в действительности он не знает, что он хотел делать. И фактически мы видим: когда этот человек сталкивается с необходимостью выбора или принятия решения, имеющего даже самые небольшие объективные последствия, его охватывает сильная тревога.

Противоречие можно прояснить, посмотрев ближе на психологию ригидности. Согласно Хайнцу Вернеру (Werner, 1948), ригидность маленького ребенка, которая проявляется, например, в его настойчивости в том, чтобы все делать так, как он делал раньше, следует из неполной объективации ребенком внешнего мира. Именно ограничения в понимании ребенком общего взгляда на ситуацию, то обстоятельство, что существенные элементы еще не успели отделиться от несущественных, ограничивает его ощущение операциональных вспомогательных целей, — именно эти ограничения требуют, чтобы действие совершалось точно так же, как раньше. У ребенка отсутствует ясное и объективное ощущение связи между действием и целью, и, следовательно, ситуативный аспект привносит в сознание воспоминание обо всем действии в целом, о «правильном» действии (right way). Интерес к цели включает внутреннюю программу, и действие происходит по «накатанному», привычному пути.

Почти точно так же можно описать применение ребенком правил, которым он научился от взрослого. Как и общее воспоминание предшествующего опыта, такие правила определяют правильный способ действия. Такой тип действия побудил Левина сравнить приверженность правилам у детей с задержками в развитии со строгой «моральной прямолинейностью» (moral rectilinearity). Мы привыкли считать безусловное принятие детьми авторитета взрослого естественной детской зависимостью от статуса взрослого в глазах ребенка, но вместе с тем его принятие должно отражать отсутствие ясного осознания ребенком существенных элементов любой ситуации.

Иными словами, самоуправление ребенка в соответствии с установленными взрослым правилами не основано на ясном ощущении объективной реальности и не включает в себя активную оценку требований этой реальности. Правило, установленное взрослыми на данный момент, — это помощь ребенку в совершении намеренного действия. Пока ребенок будет опираться на эту помощь, его самоуправление будет оставаться пассивным. Оно состоит из привычной, «накатанной» (reeling off) активности, которая включается его интересом и направляется в соответствии с жесткой внутренней программой, в той самой мере отражая его все еще неадекватное представление о реальной ситуации. Разумно предположить, что этот процесс включает в себя неполное ощущение индивидуального выбора или действия, но зато включает в себя ясное определение «правильного» способа действия. Упрямая детская «воля» теперь говорит от имени авторитета взрослого, поскольку прежде этот авторитет был обусловлен воспоминаниями о раннем опыте.

Следовательно, по крайней мере, насколько это связано с детством, мы можем несколько прояснить смысл ригидной воли и разрешить связанные с ней парадоксы. Ригидная воля ребенка — это просто идея, в которую он верит, не понимая логической основы, чтобы достичь своей цели, — а цель может быть достигнута только благодаря жесткой внутренней программе правил, заложенной у него в памяти. Следовательно, полное самоуправление и действия ограничиваются, но при этом убежденность сохраняется. Далее мы увидим, что нечто похожее можно сказать и о ригидности взрослого, хотя, разумеется, динамика его психического состояния будет совершенно иной.