Дисциплина и Портянки
Шрифт:
Айронвуд:
— Теперь ты сама по себе. Но ты справишься.
Винтер (глядя прямо):
— Я справлюсь.
Он кивает. Потом — уходит. Без пафоса. Просто закрывает за собой дверь. А Винтер смотрит на неё — и впервые чувствует, что это действительно её дверь.
Винтер потом ещё много раз поднимется по этим лифтам, уже в форме, уже как капитан. Но она навсегда запомнит этот первый подъём — когда мир был бетонным, как и страх, и всё, что её держало — это руки, в которых спали её
«Что делать?»
Винтер закрывает дверь. Щёлкает замок. Внутри — тишина.
Но не мёртвая, как в Мантле. А… новая. Незнакомая. Стерильная.
Она стоит в центре квартиры. Комната — прямоугольник с одной кроватью.
Матрас — тонкий. Без белья. На нём уже сидят Вайсс и Уитли, болтая ногами, глядя в окно на причудливый пейзаж из мегаблоков.
Серые стены. Свежий необетон. Ровный, холодный, чужой.
Пол такой же. Никакого паркета, ковра, даже линолеума.
Только металл и необетон. Даже звук шагов отзывается гулом в груди.
Винтер смотрит влево. Туалетный отсек.
Скромный: умывальник из матового пластика, унитаз, над которым ещё не висит ни бумаги, ни полки.
Ванна — эмалированная, но без шторки. Над ней — один крючок на голой стене. Всё чисто. Всё пусто.
Она идёт в сторону кухни. Или того, что называют кухней в таких квартирах.
Типовой холодильник — маленький, но работает, гудит тихо.
На стенде — двухконфорочная плитка, умывальник из тонкой стали, пластиковая тумба с ящиком.
Она открывает его. Там уже лежит:
— одна кастрюля,
— одна сковорода,
— четыре тарелки,
— нож,
— по две вилки и ложки,
— разделочная доска.
Минимум. Но это что-то.
Она выдыхает. Первое, что приходит в голову:
«Надо покормить детей.»
Впервые за долгое время — не нужно бежать. Не нужно спасаться. Можно просто… сварить еду.
Она открывает ящик с провизией. Стандартный гуманитарный набор:
пакеты крупы, брикеты фасоли, банки тушёнки, немного сухого молока и пакеты суповой основы.
Она достаёт кастрюлю. Наполняет её водой.
Ставит на плиту. Включает. Огонь загорается — тускло-синий, но стабильный.
Вайсс (тихо, шёпотом):
— Уитли, а у тебя ножки щекотятся?
Уитли (сонно):
— Ага…
Они болтают ногами с кровати. Смеются. По-настоящему. Без криков, без сирен, без шума стрельбы. Просто… смеются.
Винтер сжимает ложку.
Смотрит на кастрюлю. На серые стены. На потолок, где висит одинокая лампочка без абажура.
«Что делать?»
— сначала еда,
— потом — застелить кровать,
— потом — в управление мегаблока, на распределение,
— потом — на приём, узнать о работе…
И
…просто лечь. Хоть на минуту. Без страха за Уитли и Вайсс.
Она тихо помешивает крупу. Вода закипает.
Запах — слабый, но домашний.
«Он всё ещё может стоять»
Кабинет Озпина. Стеклянные стены, затенённые жалюзи. За спиной — карта Вэйла и силуэты мегаблоков вдали, на столе — чашка, в которой дымится кофе, но он остывает. Входит мужчина.
Пахнет перегаром, потом и чем-то старым, металлическим. Джеймс Айронвуд стоит в дверях. Его одежда потрёпана, он небрит, глаза налиты кровью. Он седой — не от возраста, а от пережитого стресса. За его спиной Глинда, прищуренно смотрящая на Озпина.
Глинда (в полголоса, возмущённо):
— Это он? Вы же сказали — важный кандидат…
Озпин (не отрывая взгляда от Джеймса):
— Глинда… оставьте нас, пожалуйста.
Она задерживается на миг, как будто хочет что-то сказать — но молча уходит. Джеймс не двигается. Озпин встаёт из-за стола и жестом предлагает присесть.
Озпин:
— Джеймс. Что с тобой?
Айронвуд (резко, надрывно):
— Что со мной? Атлас пал. Всё — к чертям! Летающего острова нет! Ты вообще понимаешь, что значит видеть, как твоя родина сгорает? Как заводы молчат, как ИИ умирают без питания? Как люди на улицах жгут флаги, на которых ты присягал?
Он не садится. Он ходит по кабинету, срываясь.
— Солдаты дерутся за пайки с гражданскими! Генералы — в бегах или в петле! Моя семья… моя мать, она… чёрт, Озпин, зачем ты меня позвал?! Чтобы смотреть, как я сыплюсь? У меня нет ни чести, ни дома, ни цели. Я конченный. Понял?!
Озпин (спокойно, тихо):
— Ты не конченный. Ты сломленный. Но ты всё ещё можешь стоять.
Айронвуд замирает. Плечи подрагивают. Он хочет что-то сказать, но вместо слов выходит сдавленный хрип.
Озпин (подходит ближе, медленно):
— Джеймс. В мире подобное уже происходило и не раз. Рушатся города. Уходят целые эпохи. Ты думаешь, ты один такой страдалец? Нет. Просто ты — один из немногих, кто выжил. Кто остался. И именно такие мне и нужны.
Пауза.
— Не герой. Не символ. А человек, который держать строй даже тогда, когда все рушится к чертям.
Айронвуд (тихо, с отчаянием):
— Я больше не знаю, за что стоять…
Озпин (жёстко):
— Тогда я покажу тебе. Но ты должен будешь верить мне. Не в идеи, не в знамёна — а в план. В расчёт. В то, что у хаоса есть контур. Ты согласен?
Айронвуд смотрит на него. Медленно кивает. На мгновение — настоящая слабость в глазах. Потом он выпрямляется. Как будто поднимается из руин сам.