Дитя льдов

Макгрегор Элизабет

Приближаясь к лагерю, эскимосы уловили нездоровый дух, и ими овладело дурное предчувствие. Они кружили на некотором удалении от палатки, с любопытством вслушиваясь. Один голос, другой, заглушаемые рокотом моря.

Шедшие впереди четыре эскимоса переглянулись. Они приплыли издалека, чтобы поохотиться на тюленей в быстро освобождавшемся ото льда море. Им было известно, что в эти края пожаловали белые люди. Но никто из высадившихся на берег прежде не встречал белого человека.

Тушуартариу

заметил двоих: один сидел на земле, второй стоял рядом с ним. Он поднял руку. Стоявший мужчина ответил таким же жестом и направился к эскимосам.

Тикита и Оувер попятились, Мангак приготовился в любую минуту броситься наутек.

Тушуартариу видел, что белый человек изнурен голодом, всю зиму мучившим и его собственную семью. Однако этот мужчина страдал не только от голода. Кожа у него была какого-то странного цвета. На лбу проступали синие, серые и мертвенно-бледные разводы. Скулы были белыми, но рот черный, зубы желтые, из десен сочилась кровь.

Белый мужчина начал что-то говорить.

Тушуартариу не понимал его слов, но догадался, что тот прибыл с севера — мужчина махнул рукой куда-то назад. И там были лодки. Большие лодки. Потом мужчина поднял один палец и ткнул себя в грудь. Повторил этот жест. Один человек. Двое, трое. Ладони взлетели. Много людей.

Эскимосы недоверчиво смотрели на палатку — там не было такого количества людей. Да и вообще, как можно толпой ходить по льдам? Даже местные жители не рискуют передвигаться большими группами. Это опасно.

— Они голодны, — сказал за спиной у Тушуартариу Оувер.

Эскимосы вернулись к своим женам.

Жена Тушуартариу, словно прочитав его мысли, сразу заявила, что тюленьего мяса у них мало.

— Мы не сможем их накормить, нам самим едва хватит, — сказала она.

Тушуартариу не знал, сколько белых людей в лагере. Он глянул на палатку. Сколько в нее может вместиться? Десять, не больше. Если они дадут им мяса на десять человек, значит, сами останутся ни с чем.

— Что это за болезнь? — спросила его жена.

— Не знаю.

— Нам не нужна их болезнь, — сказала она, глядя на своих детей.

Но потом взгляд ее вновь обратился на белого юношу, которому было не больше шестнадцати лет. Она улыбнулась — он был красив, даже несмотря на странные пятна на лице.

— Они умирают, — сказал Оувер. — Наша еда их не спасет. Только дольше промучаются.

Тушуартариу колебался. Оувер рассуждал правильно. Но сам он не мог уплыть, не оставив им мяса. Он опять посмотрел на жалкую палатку и задумался, на каких кораблях прибыли сюда эти люди и где теперь их корабли.

Может, они кого-то ждут. Может, к ним направляются сотни других белых людей и завтра уже они будут тут. Может, те оставили здесь своих больных и теперь возвращаются за ними. Однако вдруг они

умрут, если им не оставить запас еды на неделю.

Если бы только знать наверняка. Жаль, что он не понимает их языка.

Белый мужчина постарше внезапно обессиленно опустился на землю. В глазах — выражение безнадежности.

Не важно, что было, не важно, что будет, думал Тушуартариу, ясно одно: он не может пройти мимо этих людей, имея мясо в своих тюках.

— Отдайте им мясо, — распорядился он.

Спустя два дня, утром, море было синим, а воздух удивительно ароматным.

Рядом лежало мясо, оставленное эскимосами.

Накануне вечером вдвоем с Крозье они едва сумели проглотить по нескольку кусочков. Мясо было жирное и жевалось с трудом. Они сидели лицом друг к другу и старательно ели.

Оба молчали. Говорить было не о чем.

А рано утром Фрэнсис Крозье скончался.

Гас долго вытаскивал из палатки одеяла и заворачивал в них тело капитана. Ему было очень тяжело, он выбился из сил.

Он так и не вспомнил ни одной молитвы и даже заплакать не смог. Просто сел рядом, положив руки на труп.

Потом лег подле Крозье и стал ждать своей очереди.

Вертолет делал уже четвертый круг над одним и тем же участком побережья.

— Вон! — крикнул Ричард Сайбли. — Вон там, у галечного вала!

Проводник-эскимос заметил неподалеку от Йоа-Хейвен взрослую самку белого медведя с раной на шее, по всей вероятности мертвую. На Пловчихе по-прежнему был ошейник, а на боку чернел нанесенный биологами номер.

В считанные минуты эту новость передали Сайбли.

Он и без того планировал летом слетать в Йоа-Хейвен, чтобы заснять ловлю арктического гольца. Посылая приглашение Джону Маршаллу, он указал, что на острове Кинг-Вильям будет примерно в августе.

Сайбли некогда было вести беседы с Джоном Маршаллом, да, собственно, тот и не выказывал особой охоты к разговорам. Он держался замкнуто на всем протяжении долгого пути до Йоа-Хейвен, до которого они добирались, пересаживаясь с одного самолета на другой, причем каждый самолет был меньше предыдущего.

Они прилетели в Йоа-Хейвен накануне, но следов медведицы пока не обнаружили.

— Сегодня-то уж точно объявится, — сказал Сайбли Джону за завтраком. Он вытащил из сумки пачку писем. — Кто такая Джина Шоркрофт? Ты ее знаешь?

— Нет, — ответил Джон.

Сайбли передал ему письмо, полученное по электронной почте. К распечатке была прикреплена записка сестры Сайбли. Она писала, что дело срочное.

Джон глянул на письмо и убрал его в карман.

— А кто такая Джо Харпер? — поинтересовался Сайбли и процитировал письмо: — «Джо Харпер необходимо поговорить с тобой».