Дитя Плазмы
Шрифт:
– Предполагать?
– Да, предполагать. Кстати, сказать, это тоже немало. Чем и силен думающий человек. Он не знает, но предполагает!.. Почему, например, не допустить, что многомерность в сочетании со сверхгравитацией дает своеобразное дробление? И в результате из одного четырехмерного получаем два устойчивых трехмерных образа. Устроит вас подобное объяснение?
– Разумеется, нет!
– Другого ответа я и не ждал, – Пилберг скривился. – Но учтите, это только рабочий вариант. Никакая теория не строится из ничего. Нужны предположения, пусть даже самые сумасшедшие, потому что человечество никогда не знало, что, собственно, следует называть сумасшедшим, а что нет. Любопытствуйте и не бойтесь ошибиться!.. Да вот вам наглядное подтверждение! – профессор кивнул на Гуля. – Русский и русская речь. Так сказать, свежий
– И что с того? – пробубнил Фергюсон. – Это мы и сами замечали. А выводы? Да никаких!
– Потому что привыкли! – рявкнул Пилберг. – Привыкли и привыкаем!
– Отчего же? Помнится, вы и тогда что-то там предполагали. Еще месяц назад. И про телепатию говорили, и про некий транслирующий разум… По-моему, вы и сами, в конце концов, поняли, что все это чепуха.
– Нет, не понял! – Возразил профессор. – Потому что сегодня это, может быть, и чепуха, но завтра, осмыслив очередной неприметный фактик, я наверняка доберусь до истины. Потому что у меня найдется, на что опереться. Не уставайте размышлять! Интуиция – это зверь, которого необходимо подкармливать. Ежедневно!
– Знакомо! – Фергюсон нервно задергал острыми плечиками.
– Бергсон, Тойнби и так далее. Творческое меньшинство и инертное большинство… Хотите, скажу, отчего все так цепляются за ваших интуитивистов? Да оттого, что способность к творчеству по Бергсону связана с иррациональной интуицией, которая, как божественный дар, дается лишь избранным. Чудесная лазейка для слабоумных! Трудно ли выдать скудоумие за иррациональность? Тем более, что тот же Бергсон яростно противопоставлял рассудок интуиции. Великолепно! Я туп и убог, а потому гений! А там и рукой подать до нимба божьего избранника.
– Спасибо, я вас понял, – Пилберг церемонно поклонился. – И насчет слабоумия, и насчет тупости…
– Я вовсе не то имел в виду!
– Неважно, – профессор великодушно отмахнулся. – Можно кромсать великих за ошибки, но вот наскоков на интуицию я вам не прощу.
Гуль, не отрывавший глаз от спорщиков, вдруг ощутил справа от себя движение. Он не успел обернуться. Воздух на террасе задрожал, цвета неузнаваемо переменились, на секунду-другую все пугающе перемешалось. Гуль сидел теперь на месте профессора и глядел на приоткрывшего рот Ригги. Рядом с Трапом, прямо на столе возбужденно перетаптывались чьи-то босые ноги. Определить хозяина было совершенно невозможно, потому что выше лодыжек начиналась такая множественная чехарда, что глаза тотчас откликались болью, словно смотреть приходилось сквозь очки в десятки диоптрий. Напротив него вместо Володи располагалась чья-то спина с шевелящимися лопатками. Сван? Или кто-то другой?…
Стиснуло виски, и все прекратилось. Воздух повторно всколыхнулся, люди вернулись на свои места. Голову еще кружило, но неприятное чувство пропало. Опустив глаза, Гуль увидел на тарелке совершенно нетронутую порцию и машинально взялся за вилку.
– Мда… – промычал Пилберг. – На чем мы там остановились?
На террасу вышла Милита. Смущенно сменила тарелки у Трапа и Фергюсона, снова убежала в дом. Профессор прокашлялся.
– Сами видите, тепличных условий, в которых взращивалось наше сознание, более не существует. Мир был ясен и доступен, но произошло нечто, и картина переменилась. Что же теперь?… Разум, действовавший по законам логики, умолк, а новую логику мы только начинаем постигать. Здесь-то, Ферги, и пригодится интуиция. Будем внимательнейшим образом наблюдать, собирать сведения и кирпичик за кирпичиком закладывать фундамент под новое мировоззрение. Но при всем при том лишь ей, интуиции, будет дано выделить из окружающей пестроты некий решающий субстрат, выборку, если угодно, которая однажды приподнимет нас, перенеся из мглы в свет. – Словно дирижерской палочкой профессор помахал в воздухе вилкой. – Подобное, дорогие мои, происходит с детьми. Долгое время они созерцают мир слепо, не анализируя ощущений, но в один прекрасный день вдруг произносят свое первое слово. Чудо? Безусловно! Но чудо интуиции! Количественное накопление порождает качество, и, изучив действительность, подсознание делает важный шаг. Появляются зачатки той самой логики, которой мы руководствуемся всю последующую жизнь. Потому-то и толкуют о вреде и пользе раннего воспитания.
Гуль заметил, что рот у Ригги все еще приоткрыт. Понял ли он что-нибудь из сказанного профессором было неясно. Продолжая жевать, Хадсон продолжал сосредоточенно смотреть в свою тарелку, Трап украдкой зевал и протирал слезящиеся глаза. Зато Володя сидел, подавшись вперед, с глубочайшим вниманием вслушиваясь в рассуждения Пилберга. Руки его, лежащие на столе, нервно подрагивали, тонкие пальцы круговыми движениями шлифовали поверхность досок, словно стирали невидимые пятна.
– Мы просто вынуждены отказаться от привычных догм, – доказывал профессор. – Некогда Макс Планк поспешил объявить пространственно-временной континуум движения материи – абсолютным законом. Как видите, он ошибся. По-видимому, абсолютизм всегда ошибочен, и ваше недоверие, Фергюсон, пригодится сейчас как никогда. Но использовать его надо целенаправленно и умело. Умный нигилизм – полезен. Ибо входит в опции релятивизма, а последний в деле постижения мудрости просто неизбежен.
– Боже, как сложно!.. – показавшаяся на террасе Милита изобразила глазами восторг непонимания. Фергюсон хмуро поглядел на нее и проворчал:
– Действительно… Чем трепыхаться среди этих ваших терминов, не проще ли сразу отправиться за Перевал и навестить Мудрецов? Если верить Зуулу, эти парни знают все на свете. Так что все ваши истины там в два счета…
– Нет! – Правая ладонь Пилберга с размаху опустилась на стол. Сидящие вздрогнули, зевающий Трап клацнул челюстью и выронил вилку. Лицо и шея профессора побагровели.
– Нет, – повторил он тише. – С нас хватит одного Зуула…
«Почему они слушают его?» – Гуль покосился на физиономии Трапа и Ригги – бледные, по-собачьи сосредоточенные.
– Уйти проще простого, – продолжал Пилберг. – Только… Черт побери! Неужели вам действительно понравится, если кто-то будет пережевывать за вас пищу, да еще аккуратненько пропихивать в ваш желудок?… Да, я твердо заявляю: лично мне Мудрецы не нужны! Путь к истине – одно из удовольствий, и упаси меня Боже заполучить все знания в один присест, – он невесело усмехнулся. – Да если разобраться, ваши хваленые Мудрецы – несчастнейшие из людей… Если они, конечно, вообще люди.
– Ну, почему же? Четырехмерный мозг – тоже мозг, – возразил Фергюсон. Этот лохматый крысенок, пожалуй, единственный воспринял вспышку Пилберга с полнейшим спокойствием. Откинувшись на спинку стула, он покачивался на задних поскрипывающих ножках и указательным пальцем задумчиво ковырял в ухе. Услышав скрип стула, Ригги немедленно обеспокоился. Милита рассказывала, что именно Ригги, любившему поплотничать, колонисты обязаны всей мебелью. И этот стул без сомнения сколотил тоже он.
– Сами того не сознавая, профессор, вы стремитесь сохранить привычный мир в неизменности. Потому и опасаетесь Мудрецов. Уж лучше драться с двойниками, верно? Как известно, война и сплетни отвлекают. В сущности и я за то же. Но будем честны, – к чему тогда все эти дифирамбы познанию и интуиции?… Нас заглотила каракатица? Пусть. Переварила? Возможно. Но мы живы, мы воюем с призраками, питаемся фрикасе из лишайников и это уже лучше, чем быть трупом! Мы понимаем этих двоих из России, они нас. Милита – испанка, но и с ней полный порядок. Спрашивается, на кой черт нам нужно знать, что кроется под этой чертовой артикуляцией?…
– Не ломай стул! – не выдержал Ригги. Он это почти выкрикнул, и Фергюсон ошеломленно уставился на бывшего каптенармуса. Некоторое время все молчали.
– Вот видите, – Фергюсон медленно покачал головой, – и Ригги это понимает. Консерватизм и косность – лучшие формы прогресса. А революции никогда не доводили до добра. История – не стартстопный механизм, это река – спокойная и неторопливая.
– Возможно, так оно было бы и лучше, но любое общество, на какой бы стадии развития оно не стояло, обречено на рывки,