Дитя Плазмы

Щупов Андрей Олегович

– Он сказал про какую-то речку?

– Ну да. Весь свой скарб они так или иначе отлавливают там. Наверное, и сегодня что-нибудь зацепили. Каракатица глотает, течение несет…

– Значит, мы можем выловить и твою палатку?

Капитан пожал плечами.

– А почему бы и нет? В принципе это тоже возможно.

* * *

Палатки им однако не попалось. Лавовая река несла ветхие, изрешеченные пулевыми отверстиями щиты и бочки с какими-то черными непонятными кочерыжками. Все это Ригги и Хадсон, предварительно войдя в реку, терпеливо переправляли к берегу, и вот тут-то как раз и не хватало рабочих рук. Сван предпочитал сидеть на холме и охранять «рыбаков» от внезапных гостей. Все прочие колонисты также находились на своих постах. Не долго думая, решили привлечь новеньких.

В сущности работы было немного. На все про все понадобилось не более получаса. И щиты, некогда

служившие людям мишенями, и окольцованные жестяными полосками бочки – все в несколько ходок оттащили на территорию лагеря. Вооружившись странным инструментом, Ригги, главный хозяйственник маленькой колонии, споро принялся вырезать из щитов более или менее цельные куски. Гуль же, отойдя в сторонку, присел на крылечко и стал наблюдать, как с азартом колонисты толпятся возле бочек, пытаясь отгадать прежнее «земное» назначение кочерыжек. Успели назвать все возможное и невозможное, и в конце концов кто-то сделал верное предположение, упомянув про огурцы. Гуль подтвердил версию кивком, добавив одно-единственное слово: «соленые». Вернее было бы употребить определение: «жутко соленые». Просто солеными огурцами российских солдат не баловали. В таком состоянии огурцы хранились и пять лет, и десять. Может быть, даже и сто десять. Прибудь они в этот край в своем первозданном виде, Гуль ничуть бы не удивился. Но как видно, каракатица перемалывала своими чудовищными жерновами все на свете. Без особых усилий она расправилась и с армейскими огурцами, превратив их в угольного цвета продолговатые и некусаемые камни. С каракатицей бесполезно было тягаться, и Гуль, несколько оживившийся от работы, вновь загрустил.

Выйдя за пределы лагеря, он улегся на камни и прикрыл глаза. Новая его жизнь начиналась буднично и скучновато. Впечатлений было по самую макушку, но ни одно из них его по-настоящему не волновало. Этот мир продолжал оставаться за гранью понимания. И не хотелось бродить босыми ногами по лавовым потокам, не хотелось испытывать почерневшие огурцы на вкус и прочность. Хотелось иного – быстро и не просыпаясь, может быть, даже на цыпочках убежать назад в сон. В данном случае сном являлась прежняя его жизнь. А сейчас…

Гуль стиснул кулаки. Спокойствие, только спокойствие!

Так, кажется, говорилось в одной из детских книжек. И говорилось, между прочим, верно. Возможно, в самом деле, все не так мрачно, как кажется на первый взгляд. Надо лишь наблюдать, анализировать и искать выход…

С внутренним стыдом Гуль припомнил вчерашний день. Для него это был первый день пребывания вне земли. И повел он себя абсолютно не по-мужски. Вспылил в первом же разговоре с Пилбергом, чуть было не схватился с этим громилой Сваном. Хорошо еще, что рядом оказался капитан, а то неизвестно, чем бы все кончилось. Гуль поморщился. Самая настоящая истерика, если разобраться. Чего раньше, кстати, с ним никогда не случалось. «И не случится! – мысленно добавил Гуль. – Потому что – в первый и в последний раз!» В конце концов, дом и родные были у всех, и все они угодили в одну и ту же ловушку.

– Вот он где прохлаждается! Его ищут, ищут…

Гуль приподнял голову. Перед ним стоял сияющий капитан. Из-за его плеча кокетливо выглядывала смуглоликая Милита.

– Как ты догадываешься, мы за тобой, сударь.

– Что, пора на ужин?

– Точно. Мистер Пилберг приглашает всех к столу.

– А-а… – Гуль нехотя поднялся с земли.

Следуя за Милитой, чернобровой красавицей с яркими чертами лица и пышной фигурой, они обогнули пару неуклюжих домов и приблизились к террасе центрального здания. Кое-кто предпочитал называть его мэрией, но на деле постройка мало чем отличалась от окружающих хибарок. Разве что звездно-полосатым флагом, который подобно транспоранту был вывешен над оцинкованной крышей. Гуль уже знал, что жилье выстроено из складских запасов, проглоченных чудовищем вместе с людьми. Та же словоохотливая Милита, успевшая трижды под различными предлогами заглянуть в апартаменты вновь прибывших, поведала, что фактически вся колония представлена персоналом одной из ядерных баз Невадского полигона. В подробностях успела описать и появление чудовища. Рассказанное очень походило на то, что довелось повидать и русским. Каракатица выбралась из земли спустя несколько часов после проведения взрыва и уже через десяток-другой минут накрыла тушей всю базу. Что-то она попросту раздавила, многое же оказалось проглоченным. Милита понятия не имела, есть у чудовища пасть или нет, но, как бы то ни было, двенадцать человек, включая четырех медсестер, очутились в багровом плену. К счастью, вместе с людьми сюда попало и кое-что из складского имущества. Из него-то им и пришлось лепить всю местную архитектуру. Милита сообщила, что пока их временно селили в домик Зуула – первого колониста, добровольно оставившего

лагерь, но если они захотят, найдутся и другие пустующие хижины. Кроме того, им всегда будут рады в гостях у бедных женщин, волею судеб заброшенных в эту глушь. Милита с важностью пояснила, что каждая дама поселения имеет свой собственный домик. На этом, слава богу, они сумели настоять вопреки мнению Пилберга, утверждавшего, что женщинам хватит одного совместного жилища. Одно на всех! Подумайте, какой ужас! Зато теперь… – Милита улыбнулась так радостно, что Гулю показалось, будто в сумеречной комнатке сразу стало светлее. Красиво очерченные губы в сочетании с сахарными зубами делали улыбку Милиты обворожительной. Это девушка, знавшая о существовании дворцов, умела радоваться и хижинам. Будь они в другом настроении, они оценили бы ее улыбку по достоинству. Но увы, Милите пришлось довольствоваться тем, что есть, – угрюмым Гулем и восторженно одуревшим Володей.

…К ужину они подошли последними. Все мужское население лагеря уже сидело за двумя сдвинутыми вплотную столами. Отсутствовала лишь охрана. Двое сидели в засаде возле входа в пещеру и еще один прятался на скале, вздымающейся сразу за зданием мэрии. Милита и две ее подружки проворно обслуживали ужинающих.

– Надеюсь, наш юный друг немного поостыл? – звучным голосом осведомился Пилберг. Сидел он, как и в прошлый раз, во главе стола, и желтые, с искринкой глаза насмешливо следили за подошедшими.

– Я могу извиниться, – хрипло проговорил Гуль.

– В самом деле? – Пилберг рассматривал его, как диковинную картину. – Можете? Или хотите?

Гуль разозлился. Чего им еще надо? Спеть что-нибудь покаянное или на колени встать?

– Мечтаю, – сказал он.

– Хорошо, – профессор великодушно взмахнул рукой, приглашая к столу. – Мы принимаем ваши извинения! Катарина! Будь добра, стулья молодым людям.

Милита опередила подругу, и Гуль ощутил, как мягкая ладонь легла на его плечо, усаживая на ящик. Вот вам и стул!..

– На чем же мы остановились? – Пилберг обернулся к Фергюсону, неприметному типчику аскетической внешности. Гуль не забыл еще, что именно Фергюсон стал причиной его вчерашней вспышки. Своим едким язычком этот человек умел доводить до белого каления. Гуль поспешил опустить глаза. Он ведь уже решил: его дело наблюдать и анализировать. И пусть они спорят о какой угодно чепухе. Если сосредоточиться на главном и не отвлекаться на пустяки, можно добиться очень многого… Кто это сказал? Карнеги? Или еще кто-то?

– Смотри-ка! – капитан ковырнул вилкой лежащий на тарелке буроватого цвета кусок и только теперь Гуль обратил внимание на сервировку стола. Они видели здешнюю пищу впервые.

– С виду обыкновенная пемза, а по вкусу самая настоящая халва!

Гуль тщательно прожевал небольшой кусочек и с недоумением покосился на приятеля.

– У меня мясо, – проговорил он неохотно. Потому что его «пемза» действительно походила на прожаренный кусок говядины. Как он и предвидел, Володя немедленно пришел в восторг. Поочередно попробовав из своей тарелки и из тарелки Гуля, он тут же выдал двойное объяснение.

– Тут халва и тут халва… Либо что-то приключилось с нашими вкусовыми рецепторами либо мы ощущаем то, чего внутренне желаем. Ты, скажем, любишь говядину, а я халву…

Он говорил что-то еще, но Гуль уже не слушал. Неспешно расправляясь со своей порцией, он переключил внимание на присутствующих. Восторг и мысли Володи были ему понятны. Теперь следовало понять тех, что появились здесь до них.

Кроме Пилберга и Фергюсона за столом сидело еще трое: Трап, Ригги и Хадсон. Последний был сух телом и молчалив. Когда он раскрывал рот, чтобы переправить туда очередной кус «пемзы», красноватые его веки начинали нервно подрагивать. Смотреть на людей Хадсону отчего-то не нравилось. Большую часть времени он сверлил взглядом собственную тарелку, и потому с ним Гуль чувствовал себя куда легче, нежели с Фергюсоном и Пилбергом. Трапа же с Ригги Гуль сумел бы описать двумя словами: переразвитые подростки. Внешне они вполне годились в телохранители и были скроены из того же материала, что Сван. Гуль не сразу отличил одного от другого. Если на Фергюсоне красовался косматый шерстяной свитер, а Хадсон с Пилбергом успели внести в свои костюмы различные гражданские вольности, то Ригги с Трапом, не стесняясь, предпочитали армейскую униформу. Если тот же Сван залихватски закатывал рукава на своих мощных ручищах, то Трап с Ригги пытались поддерживать одеяние в самом образцовом состоянии. И оттого на них скучно было смотреть. Потому что ничто так не обезличивает людей, как форма. В одинаковой степени рослые и широкогрудые, они походили даже лицами. Неумение расслабить взгляд, сосредоточенность в каждой черточке, шевелящиеся в такт подбородки – могучие настолько, что рядом с ними казались невыразительными прочие детали лица.