Диверсанты Его Величества. «Рука бойцов колоть устала...»
Шрифт:
— Какая, собственно, разница?
— Не скажите, наступающий год будет високосным.
— И?
— И принесет большие неприятности.
— Кому?
— Ну не нам же!
— Понятно объясняете, Михаил Касьянович. Это нужно непременно отметить.
— Прямо сейчас?
— Нет, что вы, в походе не стоит расслабляться. А вот по прибытии в Кенигсберг…
Город встретил отряд капитана Нечихаева мерзкой погодой и невиданным доселе количеством питейных заведений. Многочисленные красочные вывески создавали впечатление,
— Почти заграница, — с легкой завистью, смешанной с укоризной, пробормотал кто-то из гусар при виде манящих уютом и теплом окошек. — Они что, на ночь не закрываются? Живут же люди!
— Вот этому я бы не стал завидовать. — Нечихаев указал на двух опрятно одетых господ, по виду немцев, меланхолично и скучно бьющих третьего прямо под вывеской «Ямайская питейная мастерская Иоганна Кошкодамского».
— Разнять бы да всем троим в рыло, — предложил все тот же гусар. — Разрешите, Михаил Касьянович?
— Некогда. Нас ждут.
Капитан отказал сразу по нескольким причинам. Во-первых, оборванец явно из судейских, что видно по остаткам прусского вицмундира, а значит, трепку заслужил. А во-вторых, не нужно вмешиваться в чужие развлечения. Третьей, и основной, причиной стала обычная осторожность — два года назад в Лондоне такие же пьянчуги воткнули стилет в печень Первому лорду Адмиралтейства сэру Чарльзу Мидлтону. Рассказывавший о том несчастном случае Федор Иванович Толстой с непонятной усмешкой предупреждал об опасности неожиданных встреч в незнакомых городах.
Но, как оказалось, валяющийся в грязи немец решил воспротивиться судьбе и искать защиты под сенью русского оружия. Во всяком случае, именно так через много лет рассказывал досужим журналистам известный литератор и композитор, декан факультета словесности и искусств Санкт-Петербургского университета, кавалер боевых орденов… Впрочем, перечисление наград и должностей этого достойного приемного сына нашего Отечества не имеет отношения к повествованию, так что не будем отвлекаться.
Он завизжал дурным голосом, ужом проскользнул между ног обидчиков и, как был на четвереньках, бросился к Нечихаеву. Ухватился за стремя, поднялся и, не обращая внимания на приставленный ко лбу пистолет, выкрикнул:
— Помогите!
Русский солдат добр характером при кажущейся холодности. И на просьбу о помощи откликается всегда, а нужна ли она человеку или иноземцу, значения не имеет. Сунувшихся было экзекуторов отшвырнули прочь, и почувствовавший себя в полной безопасности незнакомец жалобно всхлипнул:
— Художника каждый обидеть норовит.
Комок грязи, прилетевший из темноты, превратил и без того некрасивое лицо бедолаги в уродливую маску. Нечихаев сносно владел немецким языком, чтобы разобрать в ответном вопле угрозу:
— А вам, господин Цахес, я страшно отомщу! Попомните мои слова!
И тут же извиняющимся тоном:
— Простите, герр?..
— Капитан.
— Простите, герр гауптман, я не представился —
На следующий день.
Утром гусар не беспокоили, дали выспаться. Под казарму отвели старинный дом с видом на Преголу, единственным достоинством которого оказалась большая вместительность. И еще собственная кухня, куда приказом начальства определили трех поваров и начали завозить провиант. Вовремя, надо сказать, а то в дороге отряд изрядно поиздержался с провизией — с собой при всем желании много не увезешь, но и покупать что-то в чухонских деревнях опасно. Отравят… причем не по злому умыслу. Даже луженые солдатские желудки, способные переварить чуть ли не чугунное ядро, отказываются принимать то, что местные жители почитают съедобным.
Одному лишь капитану Нечихаеву не до сна. Прикорнул на пару часов и явился на ковер. Знал бы — не приходил…
— Вы хоть понимаете степень секретности вашего предприятия, Михаил Касьянович? — в который раз спросил Александр Христофорович. — Не допускаете мысли, что под видом обыкновенного пьяницы может быть заслан вражеский лазутчик?
Мишка виновато пожал плечами и сделал глоток из пятой по счету чашки кофе — Бенкендорф любил делать разносы с удобствами для всех участвующих сторон.
— Обычное человеколюбие.
— Про гуманность еще скажите. — Министр встал с кресла и прошелся по кабинету. — Гуманнее будет вообще его пристрелить.
— Господин Хоффман дал обещание более не пить вина.
— Только его?
— Да, а что?
— Он и раньше им не злоупотреблял — творческие люди предпочитают крепкие напитки. — Бенкендорф перешел на доверительный тон: — Вы хороший человек, Михаил Касьянович, но жутко наивный.
— Почему?
— Почему наивный? Вот этого не знаю. Может, в том виновата молодость или природная склонность к доброте… Вас обманули.
— Сволочь… — прошипел Нечихаев сквозь зубы.
— Зачем так грубо? Ввел в заблуждение, не более того. И, вероятно, сам того не осознавая. Попросту оставил лазейку на будущее. Он ведь из судейских?
— К сожалению.
— Ладно, черт с ним, у нас есть дела поважнее.
Мишка встрепенулся и всем видом обозначил внимание. Не то чтобы разнос слишком уж тяготил или надоел, нет… Но не за этим он сюда мчался через половину России. Хорошо, пусть не половину, а пятую часть, но все равно мчался.
А Бенкендорф в рассеянности постучал пальцем по стоящим у стены рыцарским доспехам и наконец произнес долгожданное:
— Отплываете завтра вечером. Груз уже весь на кораблях, кроме нескольких образцов, так что вам остается целых полтора дня на ознакомление и изучение. Пробные стрельбы, увы, произвести нельзя из соображений сохранения тайны. Вопросы, Михаил Касьянович?
— Вопросов нет, есть потребность в пояснениях.
— Они здесь, — Александр Христофорович указал на толстый пакет. — Все там, включая список целей второй очереди.