Диверсия в монастыре, aka Монастырский источник
Шрифт:
– Я часто звонил домой из Питера и знал, что моя двоюродная сестра Диана, в ту пору - десятиклассница, начала встречаться с парнем, - продолжал Морской. Тон его стал резким и отрывистым, а лицо закаменело и стало лет на десять старше.
– Приехав на зимние каникулы, я встретил их на площади у платформы. Приятелем Дины был Ольминский. Тогда он работал медбратом в Краснопехотской больнице.
Поведав обо всем, что случилось потом, Морской не стал скрывать и подробностей столкновения летом 2007 года в городском парке.
– Да, наши коллеги из Краснопехотского переслали нам материалы о драке и задержании участников, - Корнеев полистал папку.
– Здесь также говорится, что, выходя из здания УВД, вы угрожали Ольминскому расправой.
–
– Я был очень обязан тёте и дяде, у нас были прекрасные отношения. И с двоюродными братьями и сёстрами я был дружен. И исчезновение Дины, а потом - гибель дяди Егора стали для меня тяжёлой потерей. Я был уверен, что Ольминский имел к этому отношение, но доказать этого не мог. От этого на душе было ещё гаже. И, когда я увидел, что он выходит из отделения вслед за мной свободным человеком, с которого сняты все подозрения, то не совладал с собой и закричал, что он ещё поплатится за моих родственников. Но это был скорее крик отчаяния... Помните фильм "Двенадцать разгневанных мужчин", где человека обвиняли в убийстве отца только потому, что он в сердцах бросил: "Я убью тебя"? Адвокат на суде целенаправленно доводит одного из обвинителей до того, что тот тоже кричит "Я убью тебя". "Но вы же не собираетесь этого делать?" - улыбнулся юрист. Да, встретив Ольминского на турбазе, я обо всем этом вспомнил и при встрече спросил, не мучает ли его совесть, а он притворился, будто не знает, о чем я говорю, и вообще впервые меня видит. Конечно нет, я не собирался оставить все как есть. Теперь у меня достаточно возможностей, чтобы расшевелить наши правоохранительные органы. Максимальный срок давности для исполнителей или соучастников тяжкого и особо тяжкого преступления - пятнадцать лет. Прошло только двенадцать, и, если бы удалось доказать, что Ольминский работал вербовщиком у Киргизовых, державших почасовые номера и штат девушек, и был причастен к исчезновению Дианы и убийству дяди Егора, его можно было бы отдать под суд. А если бы выяснилось, что он причастен и к другим подобным преступлениям, Ольминского ожидал бы суровый приговор, вплоть до пожизненного заключения. Этого я и собирался добиться. У меня есть рычаги влияния во всех нужных кругах, чтобы заставить местное УВД и прокуратуру поднять из архива и возобновить дело Киргизовых. Я хотел, чтобы Ольминский сел на скамью подсудимых и понёс заслуженное наказание. Я никогда не прощаю тех, кто причинил зло моим близким людям. Но я не головорез с большой дороги, который мстит кистенём. Ворошиловский стрелок взялся за винтовку потому, что по закону был бессилен против начальника милиции, покрывающего своего негодяя-сыночка. А я в отличие от Стрелка могу повлиять на ситуацию в свою пользу. И Ольминский мне нужен был живым - для суда и приговора в соответствии с законодательством.
Морской так же спокойно отдал на экспертизу свой носовой платок, безукоризненно чистый и отглаженный, тоже льняной, белый, с коричневой каймой в виде греческого меандра.
Подписав обязательство о невыезде, Виктор с порога обернулся:
– А вот их стартапом в Синеозерске я бы вам посоветовал поинтересоваться: кому же это они с Бубликовым дорогу перебежали? Трубой по голове - это как раз излюбленный стиль разборки между сутенёрами, которые территорию не поделили.
"Яйца курицу учат", - подумал Перов, а Корнеев ответил:
– Мы уже работаем над этим. Жаль только, что господин Бубликов так спешно покинул город после гибели своего компаньона.
– Испугался за свою шкуру, - пожал плечами Виктор, - даже интересно, кого это они так разозлили.
– Ну и фрукт!
– резюмировал Перов, глядя в окно, как Морской неспешно возвращается в отель.
– Палец в рот не клади, а то не только руку - башку оттяпает!
– Итак, ему, как и Гершвину, Ольминский был нужен живым, - подытожил Корнеев, складывая в стопку протоколы опроса Янина, Гершвина, Лапина и Морского.
– Завтра будешь присутствовать при опросах? Вызваны
– Буду, конечно, если на дежурстве никуда не дёрнут. Что, отложил на завтра прекрасных дам?
– А на послезавтра вызваны Васильков, Никодимов из "Фармы" и три их очаровательные коллеги прекрасного пола - Жукова, Нейман и Трошева. Что у тебя с платком? Уже закончили?
– Сейчас позвоню Михалычу. У Ольминского кровь редкой группы, четвертая, резус отрицательный, и, если на платке окажется именно она, Янина можно брать под стражу, - Перов достал телефон.
– Алло, Михалыч! Ну что у тебя? Уже пишешь заключение? Спасибо, с меня причитается!
*
Наум уже ждал Веронику и Морского в укромном уголке бара - мягкий уголок полукругом у стола в беседке, выполненной все в том же венецианском стиле, столь любимом дизайнером барного помещения.
– Ну, как встреча со следователем?
– спросил Гершвин у Морского, когда они уселись за стол и сделали заказ.
– Нормально, а у вас?
– Тоже. Пришлось поработать адвокатом у самого себя, но, кажется, я донёс до них мысль, что живой Ольминский был мне крайне необходим, как свидетель обвинения против Анны Вильской.
– А я пойду завтра, - сказала Вероника.
– Может, узнаю что-нибудь новенькое для начала подборки.
Им принесли кофе, коктейли и десерт.
– А мне тут нравится, - сообщил Гершвин, неспешно смакуя коктейль "Рашен виски", - вполне европейский городок вроде Таллина или Риги в миниатюре.
– Согласен, - Виктор откинулся на мягкую спинку и поднёс к губам высокий бокал с "Ураганом".
– О чем вы хотели с нами поговорить, Наум Моисеевич?
Гершвин пересказал услышанный на балконе разговор Дмитрия Янина с неизвестным абонентом и свои измышления и добавил:
– Но я не только свои догадки вам излагаю. Вернувшись из прокуратуры, я пробил инфу о социологе Янине в интернете. Так вот, в Питере нет такого преподавателя социологии, - триумфально заявил Наум, - ни в одном учебном учреждении. Есть два человека по фамилии Янин среди преподавательского сословия Северной Пальмиры, одного даже зовут Дмитрием, но ему уже 72 года и он преподаёт филологию в колледже то ли в Мурино, то ли в Купчино. Явно не наш кадр, да и внешне не похож - лысый, одутловатый и в бифокальных очках. Второй - Михаил Янин, 28 лет, ведёт курсы жёсткой риторики и агрессивного маркетинга где-то в районе Удельной. внешне - франтоватый паренёк с акульим взглядом.
– Тоже не годится, - резюмировал Морской.
Ника, отставив свой стакан с "Мечтой Акапулько", бегала пальцами по экрану своего телефона, наводя справки по своим каналам. Как у журналистки, работающей в отделе расследований, у неё уже давно были связи и источники информации во всех нужных местах. Вероника могла довольно быстро и легко получить ответы на любые вопросы. Уже через 5 минут Ника прочитала ответ и подняла голову:
– Ребята, если верить моим информаторам, то Дмитрий Иванович Янин 1975 года рождения - неработающий, инвалид первой группы, в прошлом - работник МВД. Инвалидность получил при задержании членов ОПГ и с тех пор безотлучно находится в реабилитационном центре Н для бывших ведомственных работников.
– Знаю я этот Н, - помрачнел Наум, - с улицы туда не впускают, а пропуск получить - загребешься, простите за мой плохой французский. И информацию о пациентах они тоже не разглашают. Я думаю, что их базы данных в интернете тоже защищены лучше, чем Форт-Нокс.
– То есть, - подхватила Вероника, - мы не можем позвонить им и навести справки о пациенте Янине и о том, на месте ли он в данный момент. Можно, конечно, попытаться достать пропуск, но на это уйдёт уйма времени...
– Которого у нас нет. С виду он действительно больше похож на служивого, чем на преподавателя, - произнёс Наум, - строевого офицера издали видно, даже если он давно на гражданке. А вот на инвалида он не похож. Здоров, как бык, да ещё и за женщинами ударяет, как мартовский кот.