«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья
Шрифт:
Великий пост – время визитов с поздравлениями в дни принятия «честных тайн». Во время этого поста из деревень в Течу приезжали «говельщики» и «говельщицы», останавливаясь на квартиру у кого-либо из знакомых. Исповедовали оба священника – каждый по своему приходу, а клирики вели учёт, а потом составляли «исповедные» ведомости. Многолюдно бывало в церкви во время исповеди и во время причастий. Вся масса говельщиков приходила в церковь в лучших своих одеждах. Во время причащения чувствовалась приподнятость у всех настроения и торжественность, когда все за священником произносили: «Вечери Твоея тайныя…» [118]
118
В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор подробнее пишет о визитах с поздравлениями причастников: «В течение этого поста, … хождение по гостям, считались предосудительными, но некоторым послаблением было посещение с поздравлением причастников, точнее – причастниц. Считалось делом вежливости и признательности поздравить причастницу с принятием «святых честных тайн», причём вошло в обычай, чтобы причастница готовила на угощение пирог. На этой почве создавалось даже соревнование в том, кто испечёт лучший пирог и идеалом считался пирог из осетрины. Никто из наших художников не избрал для своей картины сюжета на эту тему, а он мог бы быть очень ярким» // Там же. Л. 28–29.
В Великом после шумная жизнь села замирала. Ни песен, ни гуляний по улице не слышно. Всё село живёт в глубокой сосредоточенности. [119]
Обычно Великий пост падает на конец зимы и начало весны. В Великом посте у землеробов зарождались уже первые мысли о подготовке к весне, к севу. Извлекался на ремонт сельскохозяйственный инвентарь. Оживлялась деятельность кузниц: сюда несли на
Менялся самый пейзаж села: на улицах у изб и дворов виднелись коровы, греющиеся на солнце с клочьями шерсти и пролежнями. Суетились пернатые. Во дворах разгуливали куры. Мальчишки выскакивали на посохшие завалинки, проводили ручьи.
119
Там же автор упоминает исключительный случай в понедельник первой недели Великого поста: «В этот день по старинному обычаю полагалось «очищать» – валять в снегу молодожёнов, только что повенчанных перед постом. Я был очевидцем, как валяли в снегу молодожёнов – старшего сына нашего соседа Василия Петровича Кокшарова – Прокопия и его «молодуху». Валяли их в снегу у ворот на улице, чтобы всем было видно, что обычай выполнен. Это была любопытная картина: «их» бросали в сугроб, зарывали в снег. Больше всего досталось «молодухе»: вся юбка её была забита снегом и имела форму колокола, а ног совершенно нельзя было видеть» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 7–8.
И над всем этим главенствовал звон великопостного колокола, вещая о торжественном времени Великого поста. Постились все, кроме малых детей – таков был завет предков.
[ [120] ]
Во время Великого поста выделялась крестопоклонная неделя. [121] Страстная седмица была уже завершением Великого поста. «Вербное воскресенье» было началом Великой недели. В этот день церковь была полна народу до отказа. Ни одна изба не должна остаться без вербы – таков был обычай. [122] На Страстной неделе говельщиков было ещё больше. Вершиной богослужений на Страстной было «великое стояние». В двенадцати Его Евангелиях – о «страстях Христовых». «Слава страстем Твоим, Господи!» Стояли они в овчинных тулупах, в зипунах, в частоборах, женщины в шалях, подшалках на головах, стояли плотно, стеной с горящими свечами, от которых шёл медовый запах. Стояли в глубокой тишине, неподвижно, а голос читал: «Ныне прославися Сын Человеческий, и Господь прослави Его». Хор из своих же песнопевцев на клиросе пел: «Слава Страстем Твоим, Господи!» И снова они слышали рассказ о том, как Пилат задал Христу вековечный вопрос о том, что такое истина. «Вопроси же его Пилат: «Что есть истина?» Иисус же ответа не даде». Почему он не ответил? Толкователи Евангелия объясняли так: «Он не ответил потому, что сам Он являл собою ответ: Истина – это Я!» Слушали они дальше рассказ об Иуде-предателе, чьё имя сделалось синонимом предателя на все века. Когда Христос на Тайной вечери сказал, что один из них предаст его, а они стали спрашивать: «Не я ли, Господи?» Он сказал: «Обмокнувый со мною в солило руку, той мя предаст», и Иуда удалился. Слушали они дальше о величайшей борьбе человеческого в Богочеловеке в Гефсиманском саду: «Отче, отче, да мимоидет мя чаша сия, обаче не яко же аз хощу, но яко же Ты». Слушали они дальше о трагедии Петра, об его отречении от своего учителя: петел пропел третий раз и напомнил ему об его отречении. И Пётр ушёл, «плакася горько». Слушали они о трагедии на Голгофе и о разбойнике благоразумном, который «во едином часе» сподобился рая.
120
В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор сообщает о местных особенностях Великого поста в приготовлении пищи и столе: «Дети с пятилетнего возраста получали в Великом посте питание наравне со взрослыми. Единственным представителем из жиров в это время было конопляное масло, изделие теченского негоцианта Степана Васильевича Пеутина. Оно было зелёное и иногда прогорелое. На нём жарили к обеду пироги с квашеной капустой или солёными груздями. По утрам наша матушка жарила на нём лепёшки и «пряженики», которые для завтрака мы брали с собой в школе, и наши сумки имели на себе явные следы побывавших в них этих кухмастерских изделий. Иногда лепёшки были испечёнными без масла – «на поду». На этом масле выпекались кральки с таким жирным налётом его, что они блестели. Выпекались ватрушки с ягодами, картошкой и пр. Этим маслом заливали гороховый кисель, приготовленный из гороховой муки и подаваемый на стол остужённым в форме круга, снятого с тарелки. Масло это прибавляли к каше из проса и «толстой» (перловой) крупы. На нём жарили картофель и пр.
Рыба была представлена в виде вяленой, изделия кирдинских стариков, которые ловили карасей на Маяне (озеро), потрошили их, нанизывали на палки, сушили на солнце, а зимой продавали на базаре на палочках. Из них варили уху. Варили горошницу, причём такую густую, что ложка, всаженная в неё могла стоять, как кол, воткнутый в землю. Вернее – это была каша. Супы готовились из квашеной капусты с картошкой и толстой крупой. Излюбленным блюдом были «парёнки» из моркови, свеклы, брюквы и репы. Они были на положении сладкого блюда; но высшим сортом последнего было сусло с «рожками» из магазина Антона Лазаревича Новикова, несколько ниже сортом росол, более жидкое сусло и, наконец, жидкая водица из росола, подсахаренная и с изюмом или урюком.
Уже совсем баловством были пирожки с маком и изюмом. Это – к чаю, а к обеду – пироги из «сырка», засоленной рыбы, которую А. Л. Новиков добывал специально для Великого поста. Наш батюшка из «сырка» приготовлял закуску: добавлял луку и масла. По традиции у нас по понедельникам стряпали пельмени. Во время поста они готовились с начинкой рубленой квашеной капусты с частичками «сырка». Иногда на скорую руку на ужин приготовляли лапшу «постную», т. е. на воде без всякой примеси. Не забывали редьку, причём существовало любовное «присловие» (поговорка) в её адрес: «редечка триха, редечка ломтиха, редечка с маслом, редечка с квасом и редечка так» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 23–28.
121
Там же автор упоминает ещё об одной особенности Великого поста: «Во время Великого поста случалось празднование «Благовещения», «праздника весны», по выражению А. С. Пушкина, когда существовал обычай выпускать птичек, «воздушных пленниц», на волю, и в великопостный мрак вливался на один день луч солнца, зато на четверной, так называемой крестопоклонной неделе, этот мрак ещё больше сгущался» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 387. Л. 28.
122
Там же воспоминания о Вербном воскресенье описаны более подробно: «Перед моими глазами и теперь ещё стоит картина, как под звон колоколов деревенские люди возвращались из церкви домой с вербами и как эти вербы устанавливались у нас в дому на «божнице». Когда мне приходилось бывать в избах своих деревенских друзей, то на «божницах» у них я видел тоже вербы. У М. Ю. Лермонтова есть стихотворение «Ветка Палестины», содержание которого иллюстрирует то настроение, которое возбуждали вербы у нас, деревенских детей» // Там же. Л. 32.
Поздно ночью расходились они по домам с горящими свечами и огарки свеч складывали у себя на «божницах». В страстную пятницу приходили на вынос плащаницы. [123]
Некоторые старушки говели, а причащались уже на Пасху.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 688–693.
Пасха
[1965 г. ]
Наши деревенские жители, аборигены наших краёв, называли её, церковный весенний праздник – «паской», не зная, конечно, как ни происхождения этого слова, ни его значения, так и происхождения самого праздника. Не задумывались они критически и над смыслом пасхальных изречений – «Христос воскресе» и «Воистину воскресе», хотя несомненно имели критический склад ума, так как были в большинстве случаев тургеневскими «хорями», а не «калинычами». Никому из них, как и вообще другим людям, и в голову не приходило задаться вопросом, как это могло получиться, что человек воскрес из мёртвых. Пасха, как и всякий другой религиозный праздник, вошла в их быт, приняла характер традиции, а празднование её стало привычным. Церковь именовала Пасху «праздников праздник» и «торжеством из торжеств». С таким же значением «паска» отразилась в сознании нашего крестьянства. «Паска» – самый главный праздник в году. Такому признанию праздника содействовало то, что оно, его торжество, падало на весну. По церковному уставу Пасха праздновалась в первое воскресенье после весеннего полнолуния, т. е. в пределах весны, её начала. Это наложило особый отпечаток на неё: природа просыпалась после зимней спячки, а вместе с ней оживала и жизнь в деревне. Великий пост сковывал ощущение приближения весны, хотя вестники её были уже налицо: он накладывал мрачные тени на быт людей, а Пасха как бы сгоняла этот мрак, и тем радостнее казалась весна. Церковь пользовалась этим моментом и создала из Пасхи праздник, наиболее богатый, чем другие религиозные праздники, драматическим ритуалом, который подводил к мысли о воскресении человека подобно тому, как весной воскресала природа.
123
В очерке «Великий пост» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора пересказ евангельских стихов отсутствует и описание Страстной седмицы имеет более бытовое
Ни к одному празднику не было такой тщательной и основательной подготовки, как к Пасхе: ни по линии церковной, ни пол линии быта. Церковь ставила задачей изобразить из Пасхи «пир весны» – поразить верующих блеском своих обрядов, и подготовка главным образом шла в этом направлении. Когда церковным старостой в Тече был избран местный купец А. Л. Новиков, то настоятель теченской церкви – протоиерей Владимир Бирюков не упустил случая выжать из его кармана на «украшение храма» белоснежные парчёвые одеяния для пасхального богослужения, массивный крест с эмалиевыми украшениями и другие принадлежности культа специально для этой цели. В церковном инвентаре на случай празднования Пасхи хранились фонари с цветными стёклами, плошки и пр. По установившейся традиции в организации торжества принимали участие и чада духовенства, ученики духовных школ. Они приготовляли цветные фонарики, бенгальские огни, вензеля и привозили их с собой домой на пасхальные каникулы. В Екатеринбург направлялся специальный делегат для закупки пасхальных свечей – зелёных, красивых с золочённым витком на них. Приводились в порядок – чистились паникадила, подсвечники и на них устанавливались в большом количестве свечи. На полу церкви разбрасывались сосновые ветки, чтобы не так загрязнялся пол от весенней грязи и распутицы. Приглашались лучшие звонари, и собирался хор из лучших певцов. На пасхальную ночь обычно на лавке Новикова устанавливались плошки с салом, которые зажигались на время богослужения. На окнах некоторых домов ставились старинные свечи, которые зажигались на эту же пору. Главные церковные врата на пасхальную ночь открывались настежь и украшались зеленью и фонариками.
Время празднования Пасхи совпадало с переходом от зимних одежд на демисезонные, поэтому убирались в «клеть» тулупы, зимние «частоборы», шапки-ушанки и извлекались зипуны из сукна домашнего тканья, пальто, «понитки» и пр. Женщины прятали свои вигоневые и полушерстяные шали и извлекали из сундуков полушёлковые платки, сарафаны и пр. Шились обновки: молодяжнику кумачовые рубахи – ситцевые и сатиновые, плисовые шаровары и пр. Девушки-невесты готовили наряды для выхода на «луг». Теченский портной Павел Михайлович Постников с утра до ночи шил обновки из корта или дешёвого сукна [124] , а теченский чеботарь-модельер с утра до ночи шил сапоги, ботинки. [125]
124
См. очерк «Постниковы».
125
См. очерк «Фалалеевы».
Особая нагрузка падала на Парасковью-коптельщицу: ей сдавали на копченье окорока, туши гусей, уток со всей «округи» радиусом в двадцать вёрст. Нарасхват рвали знаменитую теченскую кулинарку – Матрёну Сергеевну: всем из духовных семей и местной интеллигенции и полуинтеллигенции иметь на своём пасхальном столе куличи, пасхи и, как высшее достижение кулинарного искусства – «баумкухены». Бедная специалистка своего дела в это время превращалась в ходячего консультанта по стряпне. [126]
126
См. очерк «Матрёна Сергеевна [Уфимцева]».
Красили яички на луковом пере. Хозяйки готовили свои запасы «жиров» пустить в дело.
Мальчишки готовили бабки.
И вот, наконец, наступала пасхальная ночь. С вечера уже в церкви собирались люди из ближайших деревень, кому удавалось как-либо перебраться через разбухшую реку Течу. В сторожке трапезников светился огонёк, и около него собирались пришельцы на пасхальную службу. В самой церкви кое-где были группы собравшиеся встретить «паску», и при слабом огне свечей трапезники заканчивали подготовку к «службе». В церкви полумрак и приглушённые разговоры. Пахнет хвоей. В полночь звон возвещал начало «паски». Но это был не обычный звон – протяжный и ритмичный. Это был сплошной гул колокола. На колокольне Теченской церкви для звонаря было устроено квадратное деревянное возвышение, и звон большого колокола вызывался нажимом ноги на верёвку. Нельзя было видеть, но воображение по звуку рисовало картину, как звонарь неистово нажимал на верёвку, и «язык» колокола дробно бил по стенке колокола, звон разбирал ночную тишину, и казалось, что колокол готов был вырваться с колокольни на волю и уплыть в ночное небо. Разноцветные фонарики горели на верхнем ярусе колокольни, а плошки на нижнем ярусе. Село расположено на горе и церковь далеко видна из заречья.
Первым, сугубо драматическим моментом пасхального богослужения, отличавшим его от богослужений других праздников, была «встреча Христа» – шествие вокруг церкви, во время которого зажигались бенгальские огни, а иногда раздавались выстрелы хлопушек. Это шествие, бурное, возбуждённое символизировало наступление на смерть, победой над которой обозначало воскресение Христа, вот-вот ожидаемое верующими. Картина шествия вызывала мистическое настроение и подготовляла к восприятию идеи воскресения Христа, встречи с воскресшим Христом. Остановка на паперти перед закрытой дверью была последним моментом поджидания встречи с воскресшим Христом. Наконец, священник произносил «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его», входная дверь в церковь открывалась, и встречавшие густой толпой входили в церковь. Священнослужители – два священника и диакон – облачались в светлые белые парчёвые одеяния, на колокольне звучал неистовый звон, звонница сияла в фонариках и горящих плошках, и «паска» началась.
Богослужение совершалось во Введенском приделе. Здесь всё сияло в огнях: паникадило, иконы нижнего яруса, большею частью в серебряных и позолоченных ризах. Горели свечи, горели лампады. Около амвона и по всему приделу, под звонницей народ стоял стеной, а частично и в другом приделе. Стояли седовласые и молодые мужички с причёской в «кружок», стояли парни, стояли женщины и девушки в шёлковых и полушёлковых платках. Стояли в зипунах, сермягах, понитках, побогаче – в малюскиновых кафтанах и пальто. Стояли с горящими свечками в руках – красными, зелёными, ценой по три, пять и десять копеек. Было море огня, и оно шло от возвышения, на котором стоял староста перед конторкой, на которой в штабели лежали ещё свечи. Перед ним сияла в огнях от обилия горящих свеч икона Николая-угодника в серебряных ризах, а свет от неё как от рефлектора падал на изображение ада на задней стене у двери. Теперь это изображение было в контрасте с торжеством. А народ всё прибывал и прибывал, и воздух становился спёртым, было душно от смеси ладана, запаха хвои, гари от свечей, пота и запаха от обильно смазанных дёгтем сапогов некоторых мужичков. Священники то и дело появлялись на амвоне с трёхсвечниками в руках, а диакон кадил, и клубы дыма от перегоревшего ладана носились по церкви. На приветствие священника «Христос воскресе» раздавался по всей церкви гул голосов «Воистину воскресе». Он чем-то напоминал гул морских волн в бурю. На клиросе плотной кучкой стояли знаменитые певцы села и второстепенные из бывших трапезников, больше в качестве бутафории. Непременными из первых были: Евдоким Никитич, он же в молодости Нюнька, Тима Казанцев, Николай Иванович Лебедев, а около клироса теченский соловей – Александр Степанович Суханов, в молодости Санко Суханов. Иногда слышался откуда-то из толпы и голосок Катерины Ивановны – высокий звучный дискант. Чуть не ежеминутно пели: «Христос воскресе из мертвых», смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Пели это и andante и allegro. [127] Было иногда так, что очередное песнопение было не всем певцам известным, и звучание хора затихало, и когда добирались до «Христос воскресе» allegro, тут уже стихия не знала границ: громом по церкви разносились голоса певцов. Получалась своеобразная форма исполнения: речитатив, осуществляемый Тимой и Нюнькой – solo [128] и tutti [129] – рефрен. Особенно эта форма исполнения была за литургией, когда пелись антифоны: Нюнька и Тима в этом случае, стоя впереди этажерки клироса и держа в руках Триодь цветную запевали: «Горы ливанские – ребра северова, Град Царя великого» [130] , а tutti: «Спаси нас Сыне Божий, молитвами Богородицы, Спасе, спаси нас», что помнили благодаря частому повторению. Картина эта заслуживала кисти художника типа Репина или Перова.
127
Музыкальные термины, обозначающие разную скорость музыкального произведения.
128
solo – музыкальный термин, исполнение всего музыкального произведения или его ведущей тематической партии одним голосом или инструментом.
129
tutti – музыкальный термин, в данном случае, противоположность solo, то есть исполнение музыки полным составом хора непосредственно за исполнением solo, с тем, чтобы дать солировавшему участнику возможность отдыха и подготовки к продолжению исполнения, а слушателям точнее ощутить на контрасте нюансы произведения.
130
Из псалма 47: «Горы Сионския, ребра северова. Град Царя великаго…» (Библия. Псалтырь, 47:3).