Для метро
Шрифт:
– С тобой?
Я смутился:
– Я имел в виду твою гостиницу…. После всего этого…
– Жаль…. Меньше всего я сейчас хочу остаться одна в четырёх стенах. Лучше закажи ещё виски, а потом пойдём куда-нибудь. Всё равно куда – нервы лечить. И праздновать второе рождение!
Я слегка опешил:
– Ты меня поражаешь! Только что чуть было…. И вдруг – такая прыть!
– В 19 веке я, вполне возможно, слегла бы на месяц, а затем поехала бы лечиться на воды в Баден-Баден. Но сам понимаешь – космическая эра, постиндустриальное общество….
– И всё же…, – я сделал неопределённый
Закурив, я вспомнил, что у меня в кармане с утра лежит буклет, который мне сунули в руки на каком-то перекрёстке. Я положил его на стол.
– Что это?
– Это реклама джазового фестиваля. Сегодня как раз один из концертов, – я взглянул на часы. – Примерно через час.
– Дорого?
– Нет. А тебе нравится джаз?
– Не знаю. Я его не слушаю. Вот и будет повод познакомиться! А тебе?
– Я – как раз твой случай! Будем знакомиться с ним вместе.
– Тогда поехали!
Мы звонко чокнулись, выпили, и, расплатившись, спустились на перрон.
Ты остановилась далеко от края, прижимаясь к перилам ограждения.
– Не бойся, – я тихо обнял тебя за плечи. Отпустив перила, ты прижалась ко мне, постояла так с минуту, а потом подняла голову. Я осторожно поцеловал тебя, и ты ответила. Это был очень нежный поцелуй. Первый наш.
Подошёл поезд. Взявшись за руки, мы вошли в вагон. Райска Заграда – вторая станция ветки, кроме нас пассажиров не было, мы сели рядом. После первого поцелуя обычно трудно остановиться. Мы не сдерживались. Мы искали понимание тел, которые, не зная друг друга, шли на ощупь осторожно и не очень, ошибаясь, путаясь, но продолжали и радовались, обретая. Твоё тело оказалось тонким и гибким, сила угадывалась под ладонью, эта сила не была явной, она обещала. Под всем городом – не отрываясь друг от друга и не говоря ни слова.
Когда объявили Карлово намести, мы с шальными глазами вывалились на перрон, немного постояли рядом, приходя в себя.
– На джаз? – сказала я, наконец. Мой голос звучал ниже, чем всегда. Ты улыбнулся, повёл меня наверх.
На улице уже совершенно стемнело – насколько это возможно в вечерней столице. Мы пересекли довольно оживлённую улицу, чтобы выйти на огромный, современной постройки мост через Влтаву. Чуть не дойдя до его середины, я остановилась, положила руки на холодные мокрые перила. Набережные, мосты, дома на обоих берегах были ярко освещены, отблески огней искрились на чёрной воде.
– Как здесь красиво! – сказал ты.
– Да…. Даже страшно подумать…. Точнее невозможно представить, что всё это могло бы быть без меня. И без тебя.
– Когда-нибудь обязательно будет.
Я засмеялась и хлопнула тебя по плечу:
– Да, ну тебя! Умеешь поддержать «в минуту тягостных раздумий»!
Взяв под руку, я потащила тебя через мост, словно знала дорогу.
– Ты только представь хоть на секунду, что всё вокруг есть, а тебя нет! Эта холодная река; там, за тучами – звёзды и луна; солнце где-то несётся в пустоте; эти фонари, перила, речные трамваи, машины – всё это существует, изменяется, живёт, а
Ты молча обнял меня, а я опять разрыдалась. Ты осторожно гладил меня по голове и шептал что-то успокаивающе-утешающее, как маленькой. Наконец, слёзы иссякли, ты подал мне тёплый носовой платок, я вытерла лицо и высморкалась.
– Вот, развела тут слёзы-сопли! – улыбнулась ты заплаканными губами.
– Ты имеешь на это полное право.
– Ну, и ладно. Пошли, где тут джаз подают!
– Пойдём, – я взял тебя за руку.
Пройдя по мосту, мы повернули направо. Я повёл тебя по набережной.
На мостовой у фонаря ссорились двое. Если не считать эту пару, набережная была пустынна, что легко объяснить удалённостью от центра и отсутствием общеизвестных достопримечательностей.
Издалека было слышно, как спорят мужчина в красной толстовке, коренастый, крепко сбитый, и субтильная женщина с какими-то странно-белыми волосами. Причём говорила в основном она, человек в красном с удивлённо-отсутствующим лицом больше слушал, не меняя позы, одновременно монументальной и какой-то обречённой. Когда мы подошли ближе, стало возможно разобрать слова:
– …Ну, как ты так можешь!? Ты не уважаешь меня! Гадости говоришь перед друзьями. Как мне себя вести? – она всхлипнула. – Ты даже не замечаешь, как унижаешь меня. Тебе наплевать, что я чувствую, тебе всё равно….
– Это не так, – возразил он с нажимом.
– Так! – крикнула она, нелепо взмахнув длинными руками. Он поморщился.
– Послушай, разве затем мы приехали сюда, что бы стоять на этой набережной и говорить вот об этой чепухе?! Так можно было провести время и дома. Посмотри вокруг!
– Да плевать мне на всё, что вокруг! Ты идиот! И друзья твои – идиоты! Я никогда не думала, что у нас с тобой всё будет вот так! – она всхлипывала, отвернувшись и закрыв лицо руками.
Ты крепко ухватила меня за локоть и, ускорив шаг, протащила мимо них.
– Какая невозможная, вымученная, драматургическая пошлость…. У нас так никогда не будет! – и, вдруг, почти крикнула:
– Смотри – утки! – на газоне слева топтались утка и селезень. Ты остановилась, как вкопанная, указывая на них и восхищённо улыбаясь. – Если убрать Прагу, оставить только этих птиц и траву – ничего для них не изменится! Ничего совершенно! А вот сейчас я к ним подкрадусь!
– Не пугай их!
– Да, ну тебя! – ты опустилась на четвереньки и осторожно поползла к птицам. Они тут же насторожились, повернули к нам точёные головки.
– Трава мокрая – простудишься!
– Молчи, зануда! – обернувшись, шепнула ты. Птицы, недовольно переваливаясь, отошли дальше. Я улыбнулся. Прага, осень, одна русская пара ссорится под фонарём, вторая преследует уток. За что нас не любят европейцы?
– Глупые птицы! – сказала ты, вставая и пытаясь отряхнуть джинсы, намокшие на коленях. Потом выпрямилась: