Для метро
Шрифт:
– Это было нелепо, да?
– Да, нет же, – я рассмеялся. – Это было очень мило. Забавно.
– Ах, тебе было забавно?! Каналья!
Ты нападала – я отскакивал, отбиваясь от шутовских атак, ещё более комичных из-за разницы в росте, а потом крепко обнял, прижав твои руки к телу. Ты подняла голову, и я увидел твои огромные зрачки, отразившие свет фонарей.
– Скажи, что мы не будем так глупо ссориться. Как эти, – ты мотнула головой в сторону.
«Как быстро мы с тобою сговорились», – мелькнуло в голове, но я ответил то, что должно:
– Конечно, нет!
– Хорошо. Отпусти меня, –
Когда мы спустились по деревянным ступеням к прозрачной двери, выяснилось, что свободных мест нет. Ты расхохоталась.
– Почему ты смеёшься?
– Ну, как же! Стоило пройти половину Праги, промокнуть насквозь, чтобы упереться в закрытые двери! Это могло случиться только со мной!
– Не только… – заметил я.
– Только – не только…, – скривилась ты. – Что дальше делать будем? Не май месяц – холодно!
Честно говоря, я не был готов к ответу. Если бы сейчас был июль – никаких проблем – по Праге можно гулять всю ночь, и будет мало, тем более с девушкой, пусть немного странной, зато необычной. Летом в этом городе легко можно остаться вдвоём прямо под открытым небом даже в центре. Но вокруг был ноябрь, с Влтавы тянул ледяной ветер, и романтику губил предательский озноб. Запасных вариантов не было. Но, как часто бывает в такие моменты, на помощь пришло то, что устраивает здесь всё, как надо. Стеклянные двери «Джаз дока» открылись, оттуда вышла пожилая пара – симпатичный старик в шляпе и его спутница с заносчивым лицом. Мы посторонились, а они, приняв вежливость, как должное, поднялись по лестнице на набережную. Охранник с сомнением оглядел нас, но всё же махнул рукой, видимо сжалившись:
– Задейте!
– Декуи, – поблагодарив его, мы прошли в небольшой зал, полный людей, которые курили, пили, ходили туда-сюда, разговаривали на разных языках, танцевали, а над ними и сквозь них звучал лёгкий, дурманящий бит, неуловимый, как выдох марихуаны.
– Кто играет? – спросила ты.
Я взглянул на небольшую сцену в конце зала. Несколько колоритных джентльменов в белых костюмах и галстуках-бабочках самозабвенно колдовали над роялем, гитарой, саксофоном и контрабасом, а хрупкая девушка с явными негритянскими корнями пела.
– Джазмены какие-то, – пожал плечами я. – И одна джазгёрлина. Я их не знаю.
– А ты часто здесь бываешь?
– Сегодня – второй раз в жизни. – Я не знаю, нравится ли мне джаз, но мне нравится это место. Потому что здесь красиво. И атмосфера правильная. Керуаковская.
Отблески жёлтого, зелёного, красного на лицах, запах хорошего табака и дорогих духов, чёрные столы, бордовые стеклянные стулья замысловатой формы, абсентовая барная стойка, огромные витрины с чёрной Влтавой и речными трамваями в гирляндах огней – всё пронизано музыкой, которая сочится сквозь пальцы. Здесь можно легко потерять опостылевшую память, или наоборот, вспомнить давно забытое, глядя на отблески в волнах холодной реки.
Проездом через всё.
Композиция закончилась, раздались аплодисменты. Я наклонился к твоему уху:
– Нравится?
– Здорово
– О, господи, прости, пожалуйста, ошалел совсем от всей этой роскоши! Хочешь кофе с виски, по-ирландски?
Я благодарно кивнула, и ты, обронив что-то вроде «Жди здесь, никуда не уходи», протиснулся к стойке.
На сцене совещались музыканты, непринуждённо, словно были одни. Я не уловила момент, когда их спор превратился в новую тему. Контрабас, мягко ступая кошачьими лапами, прошёлся по залу, затем на очень высоких нотах вступил рояль, без конца повторяя короткую фразу, полную тоски и отчаяния. Стало очень грустно, как будто теряешь что-то навсегда…. Я нашла глазами твою спину – ты объяснялся с барменом, улыбнулась. Ты обернулся, помахал мне рукой. Я раскрыла ладонь тебе в ответ.
Потом мы пили горький кофе с виски, я согрелась. Слушали музыку, пили ещё виски – уже без кофе. А я смотрела на твои спутанные волосы, и отвечала невпопад.
Когда я проходила у тебя за спиной, то не удержалась и тихонько провела рукой по твоим плечам. Ты замер.
Я давно забыл, что такое нежность.
А ты улыбалась мне так хорошо и просто. Без второго дна и тайной мысли, искренне и только мне. Потом ты ушла, а когда вернулась, я встал, чтобы поцеловать тебя. Ты ответила.
Мы танцевали наш первый танец, и каждый пытался вести – получалось неловко и смешно; ты, во всяком случае, веселилась от души. Когда я перестал корчить из себя мачо, стало получаться лучше. Старик в белой тройке поднял бокал в нашу сторону, я кивнул ему в ответ. Казалось, все вокруг – друзья. Твоё тело – так близко, я касаюсь его, удивляясь теплу. Мы так податливы… Шаг навстречу – ты ускользаешь, но не уходишь. Твои ладони скользят по моим плечам вверх, смыкаются в волосах. Я чувствую твою грудь. Ты дразнишь меня. Я с удовольствием распускаю руки. Ты смотришь мне в глаза, двигаешься чувственнее. Когда музыка заканчивается – мы продолжаем танцевать. Ты откидываешься назад и хохочешь, а я держу тебя, и добрая Влтава качает нас.
– Пойдём ко мне!
– Пойдём. А как это будет по-чешски?
– Пойд ми некам, кде будемо сами.
– Это наверняка не точно, но красиво.
– Это лучше. Это значит «пойдём туда, где мы будем одни». Но у них это звучит лучше.
– Лучше. Я выучу чешский, чтобы говорить с тобой.
– Говори со мной!
– Я говорю! – я рассмеялась.
Мы вышли, за дверью ноябрь встретил нас, как положено.
– У меня дома снег лежит с октября.
– А у меня нет дома. У меня, – ты оглянулся, – у меня всё, как есть.
– Сыро и холодно?
– Посмотри вокруг!
– Убедил!
Мы шли по мокрой набережной, обнявшись, пытались поймать шаг друг друга, что было совсем нелегко. Я прошептала:
– «Завтра познает любовь не любивший ни разу,
И тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь».2
– Что? – переспросил ты.
Услышав шелест шин позади, я вскинула руку. Ты обхватил меня, поднял над землёй:
– Стой, погоди, у меня кончились наличные!