Для метро
Шрифт:
– Уже пришло. Часа два назад.
– Тогда пора.
Утопенцами оказались бледные, острые, пропитанные уксусом колбаски с маринованным луком. Их принесли в огромной стеклянной банке, литров пять – не меньше, чтобы уже при нас выудить на тарелки.
– Вкус неожиданный…. Они это едят?
– Они этим закусывают! Не понравилось? Я закажу что-нибудь другое…
– Нет, всё хорошо. Как закуска – очень хорошо. Никогда не ела маринованной колбасы. Твои чехи – большие шалуны!
– Это ещё что! Мне говорили, что церемония поглощения утопенцев такова: правильный официант приносит банку на стол, непременно
– Какое счастье, что нам попался неправильный официант!
–Да, для полноты картины знай, что утопенцы – утопленники по-чешски.
– Кошмар какой!
– Это потому, что они имеют слегка синюшный вид…
– Аппетитно….
Тут из угла, где сидел седой усач донеслось:
– Перестройка!
В зале наступила полная тишина. Я напрягся. Отношение к моим бывшим соотечественникам со стороны чехов было, скажем мягко, неоднозначным. Сам я всегда старался говорить на их родном языке, но он весьма не прост, и меня выдавало чудовищное произношение. Молодые официанты снисходительно улыбались, пожилые – сразу переходили на русский.
Старик поднял кружку и добродушно крикнул:
– Растропович! Путин – курва!
Ты поднял кружку в ответ, улыбнулся мне:
– Нас вычислили! Агентурная сеть раскрыта….
– Пойд ке мне! – донеслось из угла. Чех приветливо махал рукой. Лоснящийся красный нос с головой выдавал пристрастия своего обладателя, – Витейте!
Ты взглянул на меня.
– Пойдём, – я поднялась, подхватив кружку и тарелку с «утопленниками», – Но ты по-чешски говоришь уже, беженец?
– Розумим, млувим. Малеи….
– Ну, и хорошо, – мы двинулись за стол к старику.
Дома я вряд ли стала бы заводить знакомства с завсегдатаями пивных, но здесь – и пивные и их посетители выглядят чуть иначе. Да и что такое какой-нибудь Карлов Мост без людей? Призрак. Так что будем погружаться в загадочные пучины народных масс.
Когда мы проходили мимо спорящих толстяков, они улыбнулись, подняли кружки, а женщина сказала, тщательно выговаривая буквы:
– Не боитеся, он – хороши! Мы все – хороши!
– Ян Гус! – почему-то ответила я, и все рассмеялись.
Вскоре мы сидели за большим столом вместе со всеми, кто был в это время в кабачке. Кружки то и дело взмывали вверх, официант едва успевал их приносить и уносить. Как только у кого-то заканчивалось пиво, тут же на месте пустой кружки появлялась полная.
– Здесь так принято – пока не остановишь, тебе всё время будут приносить ещё!
– Тогда мне стоит притормозить…. А не то осмотр метрополитена может быть омрачён.
Я плохо понимала, о чём мне говорили на языке, в котором изредка угадываются знакомые слова, но сами чехи, особенно кто постарше, в школе учили русский. Не очень, впрочем, хорошо, да и давно. Твои познания в чешском тоже оказались значительно скромнее, чем я полагала, но постепенно взаимопонимание усиливалось. Большая политика примирения наций решалась под тёмное легко, на зависть скучным головам из новостей. Они простили нам танки на площадях, мы им – партизанскую ненависть к оккупантам. Они кричали:
– Достоевски!
Я кричала:
– Кундера!
– Ходна
– Кстати, а что это значит?
– Это значит «хорошая девушка»!
– А как по-чешски «молодцы»?
– «Выборне».
– Выборне! – закричала я и чокнулась со всеми.
Нас совершенно не хотели отпускать, а когда я всё-таки настояла, не дали за себя заплатить, кроме того, взяли с нас слово, что мы непременно придём сюда вновь. «Ахой» – кричали нам вслед, а усатый старик с пунцовым носом, похожий на постаревшего Швейка, всё слал и слал мне воздушные поцелуи, игриво подмигивая.
– Просто сказка какая-то! – сказала я, когда мы вышли на улицу.
– Да! Но не всё так просто…. Такой приём – скорее исключение. Со мной впервые такое.
– А обычно?
– Обычно – гораздо сдержаннее! Может, это ты так влияешь? Ну, хватит загадок, поехали Райску Заграду смотреть, пока не совсем стемнело. Кстати, знай на всякий случай, что переводится это название как «Сад Эдема».
– Неплохо…. Надеюсь, это совсем не похоже на те сады, что я видела здесь под землёй раньше.
– Вообще-то, это наземная станция!
– Поехали уже, болтун!
* * *
Ты взяла свою рюмку за тонкую ножку, шепнула «прозит», и опрокинула её в рот, как заправский пьяница. Правда, тут же скривилась, обеими руками схватила бокал с пивом, жадно запивая водку большими глотками. Я рассмеялся.
– На здрави!
– Крепко…. Как вы это пьёте в таких количествах?
– Достигается упорными тренировками.
Улыбнувшись, ты принялась за еду.
Твоё умение жить именно в ту минуту, в которой находишься, всецело погружаться в дело, каким занимаешься, всегда вызывало во мне жгучую зависть. Ты поглощала запечённое в чёрном пиве сочное пряное мясо, точно впервые, и так, словно всего остального мира не существовало. Я усмехнулся. Наслаждение кончится – и ты забудешь о нём. Чтобы целиком отдаться следующему.
– Ты сильный. Ты знаешь, что тебе нужно. А ты боишься чего-нибудь? – оказывается, ты уже некоторое время наблюдала за мной. Я смутился, как будто мои мысли были для тебя очевидны, и отложил вилку.
– Я очень боюсь потерять тебя.
– Это приятно. А кроме этого?
Так чего я боюсь по-настоящему, так, как в детстве – высунуть руку из-под одеяла или ночью пройти насквозь старый, поскрипывающий и живой деревянный дом в глухой тайге? Умом, как и тогда – ничего. Но я слишком хорошо знаю, что это ещё не всё.
– Бывает очень страшно. Не знаю, как тебе рассказать, да и поймёшь ли? Это, видимо, что-то с психикой, болезнь какая-то, – я почувствовал, что краснею. – Может быть, от этого лечат, я не пробовал. Иногда я боюсь не чего-то конкретного, а боюсь вообще. Забавное такое переживание. Я боюсь выйти на улицу, говорить с людьми даже по телефону, я боюсь своего прошлого, потому что память обязательно подкидывает мне что-нибудь отвратительное. О будущем и говорить нечего. И я ничего не могу с этим поделать, потому что это не страх живёт во мне, а я растворяюсь в каком-то животном парализующем ужасе. И бороться с ним невозможно, можно только затаиться и переждать. Ну, напиться ещё…Эффективно, но потом – ещё хуже.