Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
Денис, четырёх с половиной лет
— Я, когда вырасту, знаешь, кем буду? Шофёром поливальной машины.
— Именно поливальной?
— Ага. Буду на ней ездить по всем странам. Весь мир объеду.
— Чтобы сделать мир чище?
— Ага. А ещё – чтобы все шарахались и визжали.
****
— Всё-таки человеку очень нужен хвост. Жалко, что он отвалился, когда была революция.
— Что, что было?
— Революция. Ну, когда человек превратился из обезьянки.
— Наверное, эволюция?
— Ну, да… Какая разница? А хвост – он, знаешь, очень нужен.
— Зачем, интересно?
— Ну, как - зачем? Вот ты едешь в метро, за поручни берёшься, и после этого на улице нельзя уже ничего съесть. Ни конфету, ни мороженое. Потому что на руки микробы заползли. А был бы хвост, им бы можно было за поручни держаться, и руки были бы чистые…
****
— Вот есть же такие люди, которые Бабы-Яги не боятся. Я прямо даже удивляюсь.
— А ты? Неужели ты боишься?
— Конечно.
— А что в
— От неё нельзя спастись. От чего другого – ещё можно. Но от Бабы-Яги даже папа не защитит.
— Да брось, Денис. Баба-Яга – это же сказки.
— Сама ты сказки! Ничего даже не сказки…
— И ты веришь, что она прилетит в ступе, с помелом?..
— Нет. Про ступу и помело – это правда сказки. А Баба-Яга – не сказки. И нет у неё никакого помела. Всё гораздо даже страшнее.
Он прав. Всё гораздо страшнее и серьёзнее. В моём раннем детстве, как и в чьём-либо другом, тоже жили такие чудовища, от которых не могли защитить даже родители. Больше того – в некоторых из моих снов эти чудища сами превращались в родителей и близких, и сбрасывали личину в тот момент, когда я уже почти готова была поверить в обман. Впрочем, являлись они и в других обликах. Последний мой сон на эту тему я помню очень отчётливо. Мне снилось, что я иду по коридору в ванную, чтобы почистить зубы перед сном. А коридор невероятно длинен и беспробудно чёрен, и с каждым шагом мне делается всё тоскливее и страшнее. И когда я подхожу к ванной, дверь распахивается, и из неё навстречу мне выходит Он. В тот раз он принял вид крупного рогатого чёрта с мускулистой грудной клеткой и яркими белыми зубами, фосфорически светящимися на чёрном лице. Он вышел из ванной с моим полотенцем на плечах, довольно скаля зубы и сверля меня жуткими красными глазками. И от одного факта, что эта сволочь мылась в моей ванной и вытиралась моим любимым полотенцем с цветочками и райскими птицами мой страх исчез и сменился боевой яростью. С хриплым кличем я схватила какой-то пластмассовый таз и с размаху обрушила на его рогатую голову.
И - о, чудо!
– враг дрогнул и ретировался. И с тех пор ни он, ни его команда больше не смели заявляться в мои сны.
2006/09/28 Моя подруга
Представляешь, я вчера целый день себе жутко нравилась. Ну, просто до невозможности.. Как хожу, что говорю…Только пройду мимо зеркала – застреваю на полчаса, не могу насмотреться. Прихожу домой – а у меня температура тридцать восемь и шесть!
***
Он мне, представляешь, говорит: «Вы безумно хороши». «Да, - говорю, - я безумна и хороша». А он смеётся. А чего смеяться? Я правду говорю.
***
Я сижу напротив него, говорю какую-то ерунду…всё говорю, говорю, не могу остановиться… А он всё смотрит, смотрит.. так, знаешь, интересно смотрит, проникновенно, внимательно.. улыбается чему-то, и глаза такие весёлые, необыкновенные такие глаза. Никогда на меня так никто не смотрел. Так хорошо было, ну прямо душа таяла. А как он ушёл, я глаза чуток опустила вниз, смотрю – мама дорогая, я же вся с головы до ног облита маслом из чебурека… всё платье спереди, и воротник весь тоже. Масло жирное, вонючее… и так, знаешь, хорошо выделяется на красном шёлке. Ну, я сперва расстроилась ужасно. Думаю: и зачем я только ела этот чебурек проклятый? Я же сроду не ем чебуреков! А потом подумала: а может, это к лучшему? Может, мне так, наоборот, идёт? Иначе чего бы он так на меня смотрел?
***
— Хорошо, что можно не только Богу молиться, но и Богородице!
— Почему так?
— Ну, как же. Христос – Он хоть и благ, и человеколюбец, а всё равно, как все мужчины. Разве Его переубедишь? Как встанет на своём, так не сдвинешь. А Богородицу попросишь, Она заступится, глядишь – Он её и послушает. Вот - мой Вовка. Он ведь, кроме матери своей, никого не слушает. Хорошо, мне со свекровью повезло. А если б нет?
****
Пошла я, значит, к этому самому колдуну. Ну, он, само собой, начинает: женщина, на вас порча и венец безбрачия, надо всё это, стало быть, удалять. А я думаю про себя: какой, на фиг, венец, если я уже пять лет как замужем? Но спорить не стала. Думаю – ему виднее. Он меня на стул усадил.. удобный такой, почти как в салоне красоты… свечи зажёг и давай вокруг меня круги нарезать с саблей какой-то. Я сперва испугалась, как бы он мне голову не отрезал. А потом думаю – не отрежет, я же ещё только за один сеанс расплатилась, а их ещё три. Ну, он поплясал, поплясал, а потом приказывает мне закрыть глаза и сосредоточиться. Я сосредоточилась, а сама не могу – смешно до ужаса, потому что вспомнила, как Сальвадор Дали перед Хачатуряном скакал.. . с голой задницей и с саблей. Ну, помнишь? Смешно же, сил нет. Не удержалась, конечно, и стала ржать. Ржу – не могу, просто пополам складываюсь. Чуть свечи все не посшибала. А колдун так обиделся, запсиховал, шашку свою убрал и говорит: раз, мол, у вас такое несерьёзное отношение, то ничего не выйдет, колдовство не подействует. Ах, ты, думаю, сволочь. Не подействует, значит? А денежки взял, не побрезговал? Ну, ладно. Пришла домой– плечи не болят, нога не болит, во всём теле лёгкость такая, как будто заново родилась. И до сих пор вся такая – не хожу, а летаю. Вот тебе и не подействует! Подействовало, как миленькое!
*****
… А под конец этого самого тренинга их американский начальник повёл нас в пиццерию. Сказал, что всех угощает. Сели мы за стол, ждём. Приносят пиццу… ну, я тебе передать не могу, каких размеров. Просто с мельничный жёрнов. Нет – с малое колесо обозрения в парке Горького. И чего на ней только нет – и грибы, и оливки всякие, и ветчина, и помидорки такие малю-усенькие, как виноградины. И уже на кусочки порезана, для удобства… а каждый кусочек – в отдельной бумажке. Ну, я и давай прыгать вокруг этой пиццы: мне вот этот кусочек.. и вот этот тоже, если
***
Эта самая Луиза Хей, которая с крокодильской улыбкой всех учит психологической стабильности… ну, видела ты её книжки, наверняка… Она всё время пишет, какая она в детстве была невезучая, неуверенная в себе, как ей однажды на школьном пикнике не досталось ни одного куска торта. И везде она с этим куском торта, во всех книжках – вот он как ей в душу запал. А я тебе расскажу – хочешь? Как мы в студенческие годы с подругой один раз зашли в столовую, денег кот наплакал, а жрать хочется – сил нет. Кое-как по карманам насобирали мелочь на два винегрета и два компота. Поставили винегреты на стол, пошли к стойке за компотами. Оборачиваемся – и видим, как тётка, которая со столов остатки недоеденные убирала, хватает наши тарелки и на наших глазах вытряхивает в чан с объедками. Она решила, что это кто-то оставил и ушёл, не стал есть… Вот это, я понимаю, - невезение. А то – кусок торта. Подумаешь!.. Хотя на самом деле я везучая. Это я поняла, когда убегала от быка, у которого на шее висела табличка с перечнем тех людей, которых он в своей жизни убил. То есть, это я уже потом поняла, когда он всё-таки меня не догнал.
2006/10/01 дети
По щучьему велению
Забавно, что не одно поколение русских детей выросло на русских сказках, придуманных и экранизированных ирландцем.
Тот, кто уже вырос, может себе позволить выпендриться и сказать, что он не любит фильмы Роу. Или, наоборот, любит. В детстве – во всяком случае, в моём детстве – этот вопрос даже не обсуждался. Фильмы Роу были объективной данностью, частью окружающей среды, и любить или не любить их было так же бессмысленно, как любить или не любить солнце или воздух. Первый фильм моего детства – «По щучьему велению» - был такой же частью моего повседневного бытия, как утренний чай с обливными баранками, полуденные игры во дворике за домом и вечернее сидение в кресле с ногами и с раздумьями - под шуршание маминых рукописей и привычную перебранку коммунальных соседей за стенкой. Не потому, что этот фильм часто показывали по телевизору. Мне это, собственно, было не особенно нужно. Я и так помнила в нём каждую реплику и каждый кадр. Несколько лет подряд Емеля ютился с нами в крошечной нашей комнате – где, кстати, тоже была печка, только очень маленькая, интеллигентная, которую нельзя было топить и уж тем более использовать в качестве транспортного средства. Я жила в такой Москве, где ещё были печи, дровяные сараи во дворе, старинные потолки с разноцветными картинками и лошадь, возившая по улице Валовой тележку с брякающими бутылками. Неудивительно, что Емеля легко у нас прижился и чувствовал себя если не как дома, то, во всяком случае, довольно уютно. А уж мне-то как с ним было хорошо, и сказать нельзя.
Что такого я, солидная четырёхлетняя барышня, находила в этом древнем, тридцать восьмого года, убогом и наивном фильме, я так и не могу объяснить. Но для меня он был праздником и счастьем от начала и до конца. Невыразимо интересной была эта чёрно-белая царь-гороховская страна, полная непролазных сугробов и необъезженных дорог, где «куда ни пойдёшь, всё в лес дремучий попадёшь», а по этому лесу ездят глашатаи и сообщают об очередной царской причуде встречным пням и медведям. Где гуси потешаются над людьми, а люди работают с утра до ночи и всё равно ничего не могут заработать, но, похоже, относятся к этому философски и не очень расстраиваются. Невыразимо хорош был толстогубый весёлый Емеля в залатанных полосатых штанах и широкополой шляпе, так же уместной на русском мужике, как цилиндр или английское кепи. Ничего не было удивительно в том, что он пел и гоготал, пока был беден, впустую работал с утра до вечера, бегал по морозу в рваных портках и хлебал с матушкой воду вместо щец. Но он не утратил своей блаженной доброты и дурацкой весёлости и после чудесного обретения всемогущества и богатства, – а это уже было удивительно. Он целовал в морду щуку и выпускал её ещё задолго до её волшебных посулов – просто потому, что без неё «затоскуют дети малые». Он братался в лесу с медведем и ради него одного и его медвежат в один миг заменял лютую зиму красным летом. Он по доброй воле ехал к царю, чтобы из-за его отказа не пострадали солдаты – как забыть эту развесёлую поездку под «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке», с гармоникой, присвистом и гиканьем наряженных в мешковатые кольчуги солдат и с паровозным гудением и пыхтением печки. А знаменитые реплики, так шикарно звучавшие в тридцать восьмом году! «Батюшка-царь прикажет – дураки найдутся». И особенно это – помните?
– «Поезжай, Емелюшка. Не гневи царя-баюшку!» – «А его, матушка, хоть гневи, хоть не гневи – один чёрт!» Впрочем, царь-батюшка в фильме не столько тиран, сколько измученный дочкиным неврозом родитель, который от отчаяния то кудахчет курицей, то приглашает заморских целителей и шутов, то с горя принимается исследовать, каким глазом дочка плачет больше…