Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
И до самого вечера он все не мог успокоиться и то и дело принимался бормотать:
— Адам и Ева! Адам и Ева! Делать им было нечего, вот что. Яблоки им, видишь ли, понадобились!
Не знаю, как мы прожили тот день, но я почувствовал большое облегчение, когда он кончился. Посуду убрали со стола, и Белчер, как всегда миролюбиво, сказал:
— Ну что, братки, перекинемся?
Мы уселись за стол, Хокинс достал карты, и тут я услышал во дворе шаги Донована, и у меня шевельнулось тяжелое предчувствие. Я бросился навстречу Доновану
— Зачем пришел?
– спросил я.
— За этими вашими неразлучными боевыми дружками, - ответил он, весь заливаясь краской.
— Вот, значит, как, Иеремия Донован?
– сказал я.
— Да, вот так. Сегодня утром англичане расстреляли четверых наших ребят.
— Одному было всего шестнадцать.
— Худо, - сказал я. Тут Нобл тоже вышел, и мы втроем, перешептываясь, принялись ходить по дорожке. У ворот стоял Фини, из нашей разведки.
— Ну и что теперь делать?
– спросил я Донована.
— Вы с Ноблом выведете их из дому. Скажите им, что их переводят. Так будет тише всего.
Нет уж, не путай меня в это дело, - шепотом попросил Нобл.
Иеремия Донован поглядел на него со злобой.
— Ладно, - сказал он.
– Вы с Фини берите старые лопаты, идите на тот конец болота и выройте там яму. Мы с Бонапартом скоро будем. Смотрите, чтоб никто не видел вас с лопатами. Не надо лишних свидетелей, понятно?
Мы посмотрели, как Фини с Ноблом пошли к сараю, потом вернулись в дом. Я предоставил Доновану самому объясняться с англичанами. Он сказал им, что есть приказ отослать их обратно во Второй батальон. Хокинс выругался, а Белчер, хоть ничего и не сказал, но видно было, что тоже расстроился. В доме было темно, но никому не пришло в голову зажечь лампу, и англичане впотьмах надели шинели и попрощались со старухой.
— Только обживешься немного, как обязательно какая-нибудь штабная сволочь решит, что ты больно пригрелся и сковырнет тебя с места, - сказал Хокинс, пожимая ей руку.
— Огромное вам спасибо, хозяйка, - сказал Белчер.
– Огромное спасибо за все,- повторил он с таким смаком, словно сам придумал такое оригинальное выражение.
Мы вышли на задний двор и пошли к болоту. И тогда Иеремия Донован сказал им правду. Его всего трясло от возбуждения.
— Сегодня утром в Корке расстреляли четверых наших людей. И теперь мы расстреляем вас. Это будет наша ответная мера.
— Кончай языком трепать, - оборвал его Хокинс.
– И без твоих шуточек тошно.Гоняют с места на место, чтоб им…
— Это не шутка. Мне очень жаль, Хокинс, но это правда, - сказал Донован.
— А, закройся, - отмахнулся Хокинс.
— Спроси Бонапарта, - сказал Донован, видя, что его не принимают всерьез.
– Правду я говорю, Бонапарт?
— Да, - сказал я, и тогда Хокинс остановился.
— Браток, - сказал он, - да брось ты, ради Бога!
— Это не шутка, - пробормотал я.
— Уж я-то точно не шучу, - вмешался Донован, нарочно распаляя себя.
— Да что ты против меня имеешь, Иеремия Донован?
– вспылил Хокинс.
— А я не говорю, что имею что-то против тебя лично. Но почему, почему ваши взяли четырех
Он схватил Хокинса за рукав и потащил за собой. Но тот так и не верил, что мы всерьез. Я думал о том, что стану делать, если они начнут драться или побегут, и честно говоря, мне очень хотелось, чтобы они устроили что-нибудь в этом роде. Конечно, я не стал бы стрелять. Хокинс спросил, за что мы хотим его шлепнуть. Что он нам сделал? Неужели мы хоть на секунду допускаем, что он бы расстрелял нас по приказу таких-то да растаких-то командиров такой-растакой британской армии?
К этому времени мы уже дошли до болота, и меня так мутило, что я не мог ему отвечать. Наконец вдалеке показался фонарь, и мы пошли к нему. Фонарь был у Нобла, а Фини стоял в темноте позади него, и увидев их неподвижные и молчаливые фигуры у края болота, я осознал, что все это всерьез, и перестал надеяться на чудо. Белчер узнал Нобла и сказал:
— Привет, браток, - негромко, как всегда.
Хокинс снова спросил, неужели мы думаем, что он смог бы нас расстрелять, окажись мы на его месте.
— Расстрелял бы как миленький, - сказал Иеремия Донован.
– Прекрасно бы расстрелял, если бы знал, что иначе тебя самого расстреляют.
— Вранье! Да пусть бы меня на куски разрубили! И за Белчера ручаюсь. Верно я говорю, Белчер?
— Верно, - сдержанно ответил Белчер, не вступая в разговор. У него был такой вид, словно случилось наконец то непредвиденное, чего он все время ожидал.
— И потом, кто сказал, что, допустим, Нобла поставят к стенке, если он не пустит меня в расход? Что бы я по-вашему сделал, будь я на его месте посреди этого вонючего болота?
— Ну, что бы ты сделал?
– спросил Донован.
— Да я пошел бы с ним хоть на край света! Я бы последний шиллинг с ним разделил. Я бы его ни за что не бросил. Никто про меня не скажет, что я когда-нибудь подвел друга.
— Ну, хватит, - сказал Донован, взводя курк.
– Будут какие поручения?
— Нет.
— Хочешь помолиться?
В ответ на это Хокинс хладнокровно отпустил такую брань, что я даже вздрогнул. Потом он повернулся к Ноблу
— Послушай, Нобл, мы же с тобой друзья. Раз ты не можешь перейти на нашу сторону, я перейду на твою. Дай мне винтовку, и я буду драться на вашей стороне. В ваши убеждения я не верю, но они ничуть не хуже наших. Ты веришь, что я не прикидываюсь?
Нобл поглядел было на него, но тут Донован снова взял слово, и Нобл опять повесил голову, так ничего и не сказав.
— Последний раз спрашиваю, будут у тебя поручения?
– злобно сказал Донован.
— Закройся, Донован. Ты меня все равно не поймешь. Но эти ребята меня понимают. Они не такие, чтобы подружиться с человеком, а потом поставить его к стенке.
Никто, кроме меня не видел, как Донован поднял револьвер к затылку Хокинса. Я зажмурился и попытался молиться. Когда бахнуло, я раскрыл глаза и увидел, как у Хокинса подломились колени, и он медленно и неслышно, как засыпающий ребенок, вытянулся во весь рост к ногам Нобла, и свет фонаря заблестел на его деревенских сапогах.