Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
– Да сюда же, – говорит Мишка, – не все равно? И это вино, и то вино.
– Ну да, – сказал я. – Если бы одно было вино, а другое керосин, тогда нельзя, а так, пожалуйста, еще лучше. Держи банку.
И мы вылили туда и вторую бутылку.
Я сказал:
– Ставь ее на окно! Так. Прикрой блюдечком, а теперь бежим!
И мы припустились. За эти две бутылки нам дали двадцать четыре копейки. И я купил маме конфет. Мне еще две копейки сдачи дали. Я пришел домой веселый, потому что я стал рыцарем, и, как только мама с папой пришли, я сказал:
– Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис Сергеевич научил!
Мама сказала:
– Ну-ка
Я рассказал, что завтра я маме сделаю сюрприз. Мама сказала:
– А где же ты денег достал?
– Я, мам, пустую посуду сдал. Вот две копейки сдачи.
Тут папа сказал:
– Молодец! Давай-ка мне две копейки на автомат!
Мы сели обедать. Потом папа откинулся на спинку стула и улыбнулся:
– Компотику бы.
– Извини, я сегодня не успела, – сказала мама.
Но папа подмигнул мне:
– А это что? Я давно уже заметил.
И он подошел к окну, снял блюдечко и хлебнул прямо из банки. Но тут что было! Бедный папа кашлял так, как будто он выпил стакан гвоздей. Он закричал не своим голосом:
– Что это такое? Что это за отрава?!
Я сказал:
– Папа, не пугайся! Это не отрава. Это два твоих вина!
Тут папа немножко пошатнулся и побледнел.
– Какие два вина?! – закричал он громче прежнего.
– Черное и желтое, – сказал я, – что стояли в буфете. Ты, главное, не пугайся.
Папа побежал к буфету и распахнул дверцу. Потом он заморгал глазами и стал растирать себе грудь. Он смотрел на меня с таким удивлением, будто я был не обыкновенный мальчик, а какой-нибудь синенький или в крапинку. Я сказал:
– Ты что, папа, удивляешься? Я вылил твои два вина в банку, а то где бы я взял пустую посуду? Сам подумай!
Мама вскрикнула:
– Ой!
И упала на диван. Она стала смеяться, да так сильно, что я думал, ей станет плохо. Я ничего не мог понять, а папа закричал:
– Хохочете? Что ж, хохочите! А между прочим, этот ваш рыцарь сведет меня с ума, но лучше я его раньше выдеру, чтобы он забыл раз и навсегда свои рыцарские манеры.
И папа стал делать вид, что он ищет ремень.
– Где он? – кричал папа. – Подайте мне сюда этого Айвенго! Куда он провалился?
А я был за шкафом. Я уже давно был там на всякий случай. А то папа что-то сильно волновался. Он кричал:
– Слыханное ли дело выливать в банку коллекционный черный «Мускат» урожая 1954 года и разбавлять его жигулевским пивом?!
А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:
– Ведь это он… из лучших побуждений… Ведь он же… рыцарь… Я умру от смеха.
И она продолжала смеяться.
А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал:
– Как я люблю твой смех.
И наклонился и поцеловал маму.
И я тогда спокойно вылез из-за шкафа.
2006/10/30 Моя подруга
В ночь на первое ноября мы приходим к моей подруге праздновать день её день рождения.
По пути к ней мы долго плутаем среди залепленных мокрым снегом новостроек и мусорных баков и ищем среди одинаковых, как кубики грязного рафинада, домов тот, который больше похож на её. Мимо нас то и дело проходят озабоченной походкой зеленоватые низкорослые прохожие с горшками и мётлами под мышками. У некоторых из них вылезают из-под пальто небольшие, плохо ухоженные хвосты. Собственно, это
Соблюдая традицию, мы звоним в двери квартиры. Мы знаем, что нам никто не откроет. Хотя мы чудом пришли ровно к тому часу, на который договаривались. Дверь смотрит на нас, подмигивая глазк?ми, и мы смотрим на неё, а потом рассаживаемся на лестнице и беседуем в темноте, понемножку подъедая принесённый с собою кремовый торт с клубникой и орешками. На лестнице холодно и хорошо; немножко пахнет крысой из углов, немножко – дымом от чьих-то сигарет; и в окно смотрит месяц, а сверху, на девятом этаже, кто-то слушает «Одинокого пастуха».
Иногда нас выручает сын моей подруги, вернувшийся со двора с сияющими боевым задором очками и синяком на правой скуле. Он долго возится с замком, попутно доедая остатки кремового торта с клубникой и орешками, и наконец впускает нас в сумрачную, пропахшую ванилью и котом прихожую.
— Обувь можно не снимать, - строго говорит он. Всё равно здесь полный фэньшуй. И тапочек нет.
Он поворачивает выключатель, вытирает нос рукавом и уходит на кухню готовить нам коктейль с лаймом и ещё какой-то гадостью. А мы, наступая на разложенные по полу коробки из-под обуви, тюбики из-под помады, разлохмаченные книги по духовному возрождению и оранжевые полосатые носки, пробираемся в главную и единственную комнату, рассаживаемся на полу и беседуем в темноте, облизывая пальцы из-под кремового торта с клубникой и орешками. Ближе к полуночи в комнате вспыхивает свет, и вваливается моя подруга. В зубах у неё – пакет с продуктами, с рук и подбородка капает кровь и грязь.
— Вы думаете – что? – выплёвывая пакет, говорит она с радостным и сконфуженным придыханием. – Я же сестру провожала – она уехала сегодня. Так что, вы думаете, сделали мои черти? Сестра дала мне сумку понести – типа, что ей тяжело. Я взяла, повесила на плечо, проводила сестру до метро, расцеловала, разобнимала, иду домой и думаю: ну, как же гармонично всё получилось. Сейчас приду домой, курицу в шафранном соусе сделаю спокойненько, без суеты… салат греческий, коктейли… И чувствую, что мне при этих мыслях как-то тяжело. Не морально тяжело – физически. На плечо давит, и вообще. И тут я понимаю, что так и не отдала сестре сумку. А там – и деньги, и билеты, и документы. Ну, я, натурально, начинаю орать дурным голосом посреди этой снежной тишины, потом бегу домой, звоню сестре на мобильный, ору ей: «Сумка!» А она мне: «Ты сама идиотка!» Короче, я лечу, сломя голову, на вокзал, по пути лечу, сломя голову, с эскалатора – сверху донизу, учтите, это не каждому удаётся. И победоносно врываюсь на платформу, вся в крови и в мыле, за три с половиной минуты до отхода поезда. Успела ведь, а? Кто бы ещё так мог – никто, это я вам точно говорю. И черти мои с ветерком на мне прокатились – словом, все получили, блин, удовольствие. А вы тут как – давно ждёте? Кстати, а кто из вас умеет готовить курицу в шафранном соусе? Лично я – нет, и лучше даже не пытаться, как вам кажется?