Дневник библиотекаря Хильдегарт
Шрифт:
— Соку? – неприятно изумились Оттуда.- Да и виноградного ещё? А кто вам сказал, что у нас есть сок?
— А что – нету виноградного? – спросила я.
— Нету, - злорадно ответили Оттуда. – Никакого нету!
— А зачем у вас на витрине столько сока выставлено? Вон сколько пачек… и бутылочек? И виноградный, и всякий, – робко запротестовала я.
— Что же вы хотите – чтобы мы, ради вашего удовольствия, это всё убрали? – возмутились Оттуда.
И я отошла от киоска. У Параллельного Мира свои законы.
Сзади тихо подошёл трамвай. За его окнами было пестро и празднично; играли скрипка и пианола, звенели рюмки; кто-то играл в карты и вызывал кого-то на дуэль.
2006/11/20
Моя
Вчера вечером их хозяева приходили ко мне жаловаться.
2006/11/22 О грустном
Отчетливо помню тот синий, хрустящий зимний вечер. Папа не без усилия тянет меня по снегу на санках, мама идёт рядом, а я, закутанная до полной почти неподвижности, сижу, растопырив ноги, и держу в руке пластмассовую лопату, как венчальную свечу. Мы проезжаем мимо тихой дворовой помойки; вдруг папа замедляет ход и говорит маме:
— Смотри, буханку целую выкинули. Вон, лежит, рядом с баком. И, по-моему, свежая совсем, без плесени… Свинство, однако.
— Не говори, - соглашается мама. – Заелись все. Если б такое в нашем детстве, в войну… или сразу после, да? Вот бы мы налетели!
Я смотрю на пухлую, бледно-золотую буханку на подтаявшем снегу, на проходящих мимо безучастных прохожих и думаю: а вот при коммунизме на этой самой помойке будет лежать ананас. Свежий. Нетронутый. И никто не удивится. Потому что при коммунизме всего будет полно, даже ананасов.
Ананас я ела всего раз в жизни. Он был немилосердно пахуч и кисел, после него долго болели уголки губ и кончик языка. Но это было неважно. Всё равно ананас был чудом – даже не заморским, а райским, потусторонним, какие если и случаются в твоей жизни, то раз или два, не больше. И есть их надо, священнодействуя и медленно, по крошечным кусочкам, наслаждаясь их неземным их ароматом и жгучей, с трудом переносимой терпкостью. Но это сейчас. А при коммунизме ананасы будут как яблоки. Такой уж он, этот коммунизм.
Так у меня и остался на долгие годы этот образ коммунизма – свежий, истекающий соком ананас, выброшенный кем-то на помойку. И все идут мимо и не обращают внимания.
Года три или четыре назад я встретила на помойке ананас. И был он, судя по всему, довольно свежий. Рядом с ним сидели на корточках два бомжа, курили и не обращали на него внимания.
— Я всегда говорил, - говорил один бомж другому, - нельзя было Немцова пускать в правительство. Мальчишка ж совсем. Вот оно всё из-за этого и получилось.
— Это не от него, - возражал второй. – Это давно было предрешено. Ещё у Иоанна Златоуста про это написано.
— Чего написано? Про Немцова, што ль?
— И про него. Читать надо уметь. Не абы как, а с умом.
2006/11/24 дети
— Во времена того же короля Дитриха в Саксонии жил один герцог…
— Горбатый?
— Вот ещё новости! Почему – горбатый? Это Квазимодо был горбатый…
— Квази… морду я не знаю. А помнишь, ты мне кино приносила, про Город Мастеров? Там все кричали: да здравствует герцог! А герцог был злой, бледный и горбатый.. от злости. И никто на нём жениться не хотел. Мне так жалко его было…
— Что ж, ты думаешь, что все герцоги злые и горбатые? Нет. Этот был стройный, красивый и… не то чтобы добрый, но и не злодей. И жена у него была – тоже красивая и благородная дама. А ещё у него был сын. И вот с сыном-то у него как раз и была проблема.
— Как у того кузнеца, да?
— Фактически – да. Только кузнец, как честный ремесленник, хотел, чтобы и сын
— Приставал – это как?
— Это – не главное. Речь, в принципе, не об этом.
— А ко мне Димка из тридцать пятой квартиры тоже пристаёт. Вчера подножку во дворе подставил
— Ну, вот. А прикидываешься, что не понимаешь, о чём речь. ..
— А я встала ему как дам по голове!
— Не сомневаюсь, что эти девицы тоже ему спуску не давали – даром, что он был герцогский сынок…Ладно, это всё не суть. Суть в том, что своим поведением он позорил отца и вообще весь свой древний благородный род. Отец и так, и эдак пытался на него воздействовать, но всё без толку. В ответ на его брань и увещевания сын только вздыхал, опустив глаза и лукаво ухмыляясь, а затем, улучив момент, снова бежал на кухню, к своим кастрюлям и вертелам.
— Может, герцогу надо было его на повара отдать учиться? У нас есть такое училище, через дорогу…
— Ну, это у вас есть. А у герцога через дорогу такого училища не было. И потом, что это за дело? – герцогский сын, и вдруг в кулинарном техникуме. Или как это сейчас называется – колледж? Впрочем, неважно. В конце концов герцог махнул рукой, совершенно разочаровался в сыне и позволил ему жить, как он хочет. С тех пор отец и сын виделись очень редко – сын не заглядывал в господские покои, а отцу совершенно нечего было делать на заднем дворе, на кухне или в каком-либо другом излюбленном месте своего отпрыска. Так прошло довольно много времени. И вот однажды герцог собрался ехать на турнир в Нормандию. И в самый разгар сборов и подготовки к нему вдруг явился Дитлиб – так, кстати, звали его сына. Был он, как всегда, грязен, оборван и жизнерадостен. «Отец, - сказал он, - Позвольте мне ехать на турнир вместе с вами!» «Ты в своём уме? – сказал отец. – Мало того, что ты только и делаешь, что позоришь меня на всю Саксонию – теперь ты ещё хочешь опозорить меня и на всю Нормандию? Нашего герцогства тебе мало? Пусть весь свет знает о том, что наследник герцога Саксонского – чумазый, никчемный придурок?» «Должен ли я понимать ваши слова как отказ, батюшка?» - учтиво спросил Дитлиб. «Именно так ты и должен их понимать, милейший сын, - ответил герцог. – А теперь иди и не порть мне окончательно настроение». Дитлиб поклонился и пошёл на городской базар. Там он нашёл какого-то прощелыгу, торгующего ржавым подержанным оружием…
— Секонд-хендом?
— Вот-вот. Купил у него самый ржавый и истёртый меч, самые кривые и побитые доспехи и самую дохлую и никудышную клячу…
— Как у Боярского в кино про мушкетёров?
— В сто раз хуже. Хуже даже, чем у Дон-Кихота. Росинант по сравнению с этой лошадью был арабский рысак чистых кровей… Значит, Дитлиб купил всё это за бесценок, надел на себя эти жуткие доспехи, взял в руки меч, и, ведя под уздцы лошадь, сесть на которую всё равно не было никакой возможности, опять явился к отцу. «Это что ещё за новое издевательство?» - застонал отец при виде сына. «Если вы не дадите мне хорошей кольчуги и доброго оружия, батюшка, - кротко ответил Дитлиб, - то я поеду на турнир в том, что мне удалось достать самому». Герцог вспыхнул от такой наглости и замахнулся, чтобы дать сыну пощёчину, но сын перехватил его руку и так внимательно посмотрел ему в глаза, что герцог сник и задумался, а потом сплюнул себе под ноги и сказал: «Хорошо. Я дам тебе коня и оружие, но если тебя убьют на первом же поединке – клянусь, над твоей могилой я не пролью и слезы». «Если вам и придётся плакать, батюшка, то только от гордости», - заявил бессовестный Дитлиб и отправился на конюшню, чтобы выбрать себе лучшего коня… А что было дальше – это уже завтра. Мы и так с тобой засиделись.