Дневник – большое подспорье…
Шрифт:
Ну а бандиты-рецидивисты? Убийцы? Или групповое изнасилование? Или убийство Марины Костоправкиной после насилия?
Мне этот вопрос неясен.
6) Сообщил, что брат его (52 лет) помещен в больницу Ганушкина, что он действительно болен и давно уже. Не женат, живет в коммунальной квартире. Страдает манией преследования: хотят убить его или А. Д.
7) Еще веселый разговор. Я ругнула будущую Олимпиаду. «Съедутся пошляки со всего мира. Думать тошно. Я куда-нибудь уеду». – Вас уедут до этого, – спокойно сказал А. Д. – Вы живете в центре; ни вас, ни меня в центре не оставят.
8) Еще он рассказал, сколько молодых людей погибли от халатности начальства, от неумения и неразберихи на летних учебных маневрах, где был Алеша… Думаю о матерях. У них даже того утешения нет, что пал смертью храбрых, защищая Москву.
7 января 78, Москва, суббота. Читаю Ходасевича. Все яснее мне, что только писатель в состоянии быть критиком писателя. Только художник. Профессия: «критик и литературовед» вздор. Белинский был художник. К. И. тоже. Тынянов тоже (см. «Кюхля») и только потому шкловитянство не прикончило его, и средь его статей встречаются
15 января, воскресенье, Москва, 1978. Кончила читать Ходасевича о Державине. До последней строки изумлялась прелести и силе русского языка и великому вкусу и мастерству Ходасевича: с каким мастерством, без всякой стилизации, использует он все богатства и все слои этого языка: где надо – пышность, где надо – аскетизм, где надо – юмор. Где надо – XVIII век, где надо – XIX. Это книга, из которой можно не только узнавать Державина, но по которой следует учиться воссоздавать время, эпоху, средствами языка.
Не помню уж когда (кажется в прошедший вторник) был у меня Кома. Он прочел мой II том, а это мне крайне важно. Оказывается, Поликарпов звонил Ивинской и встречался с ней; Б. Л. ей велел всё делать вместе с Комой; и первое письмо было написано Комой и Алей Эфрон – вместе с Ивинской; а второе уж невесть кем, наверное одной Ольгой Всеволодовной [463] . Кома сказал также, что II том – другая книга; I – Записки об А. А., а II – о времени, о ней, о себе, о многих. Увы! это так.
463
«По требованию Поликарпова (который воздействовал на Бориса Леонидовича через Ивинскую) первое письмо составлено было фактически друзьями Пастернака Вячеславом Всеволодовичем Ивановым и Ариадной Сергеевной Эфрон. В этом первом письме, вполне достойном, самому Пастернаку принадлежала тем не менее всего одна – но зато самая значительная фраза – «Я связан с Россией рождением, жизнью и работой, и не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее». Это письмо было опубликовано в «Правде» 2 ноября 1956 г., но не удовлетворило начальство. Тогда составлено было второе, уже без участия Вяч. Вс. Иванова и А. С. Эфрон; его составила Ивинская вместе с Д. А. Поликарповым, а Борис Леонидович, по ее настоянию, подписал (Записки. Т. 2, с. 763–764. «За сценой», примеч. 196).
17 марта 78, пятница, Переделкино. Сумбур вместо записи.
5-го была на Ордынке – днем. Никакой А. А. не почувствовала. Бессвязные отношения между ничем друг с другом несвязанными людьми. При этом все за годы разлуки с нею изменились. Старое старится, молодое растет. «Мальчики» Ардовы отнюдь не мальчики уже, а немолодые отцы бегающих кругом девочек. Эмма Григорьевна – старуха, приобретшая несвойственную ей величавость. Она хороша, но ее вечное «себе на уме» – тоже выросло. Миша Ардов в каком-то глупом одеянии, указывающем на его принадлежность к православию – а зачем на это указывать? Век не пойму. За отдельным столом – стареющая молодежь, пьющая и болтающая. Я поначалу за «главным столом» – усадила рядом Нику и выпытывала у нее сведения об Марии Сергеевне – Ника, конечно, как всегда, на самом благородном и труженическом посту. Очень мила и красива Нина, старая, но по-прежнему встряхивающая прямодушно стриженой – уже седой – головой. Напротив меня Рейн; по случаю своей знаменитости (Аксенов напечатал его в «Некрополе» [ «Метрополе». – Е. Ч.], а Иосиф по радио сообщил, что считает себя учеником поэта Евгения Рейна) он ведет себя более сдержано, чем обычно, не навязчив, молчалив и не липнет. Зато Рита Райт вцепилась в меня когтями – сидя напротив – и стала рассказывать о своей поездке в Швецию и о своей дорогой Лилечке. «Это кто?» – спросила я вполне искренне не поняв. «Моя дорогая Лиля Юрьевна» ответила Рита Яковлевна, которая отлично знает (от меня и впрямую), что Л. Ю. Брик я терпеть не могла всю жизнь. На этом месте я быстро смылась в соседнюю комнату (бывшую Виктора Ефимовича) где сидели Эмма Григорьевна, Толя, Юля Живова. Я прихватила туда Нику. Э. Г. была величава, но мила. Толя умен. Говорили о 3-м выпуске «Встреч с прошлым», т. е. о блокнотах А. А. Толя опять повторял, что в ЦГАЛИ Пуниными было продано не более 70 % архива.
Боря [Ардов] привел такси (как бывало). Я поехала домой вместе с Люб. Дав. Большинцовой. Я не знаю, какова она в самом деле, мне неприятна ее раскрашенная парижская старость, но она мила мне памятью о Ленинграде, о Стениче.
Какие разные люди были вокруг А. А.! Сколько – случайных. Но все эти случайности неслучайны. Это был двор – кто-то принадлежал к духовному двору – обслуживал ее духовно – а кто-то и к бытовому. Ведь она с детства дала зарок сама ни в каких обстоятельствах бытом не заниматься – и выдерживала его твердо. А между тем нужен был и хлеб, и кров, и одежка, и машина. Отсюда множество связей – бытовых. Жила она в чужих домах, и друзья ее (часто случайных) хозяев становились «знакомыми Ахматовой» – и вправе писать о ней мемуары. За бытовые услуги она также расплачивалась автографами, как за любые другие. Так совершенно правомерны увы! в ее биографии – Шток и Алигер, Западов и даже Никулин [464] .
464
О них см. Записки, отдел «За сценой».
13 августа 78, суббота, Москва. Радость моя – Сережа [465] . Откуда берутся такие мальчики? Он говорит: «очередя». Он «не знает ничего ни о чем», но всё
465
Сергей Васильевич Агапов (р. 1954), слесарь с московского автозавода АЗЛК. В настоящее время заведующий музеем Чуковского в Переделкине.
466
Вартан Тигранович Оганесян, директор городка писателей в Переделкине.
Теперь надо, чтобы он до темноты уезжал.
На 99 % я верю, что это – простое хулиганство. Но 1 % – КГБ, слежка и обыск.
Самое главное: прочла том писем Блока к жене. Предисловие Орлова читать не стала, но примечания, надо отдать ему честь, сделаны им богато и толково. Хотя, разумеется, очень ловко эта книга поддерживает основную ложь о Блоке: т. е., что он принял революцию восторженно (это и в Дневнике, и в любых письмах, и в этих), а что он умер от того, что понял свое заблуждение – об этом молчок. И мы молчим, хоть и знаем: «Когда он понял, что эта революция бумажная – он – умер», – как написал К. И.; и, как написал сам Блок: «ни одной минуты без насилия полицейского государства нет и живешь со сцепленными зубами» [467] … Да, но от многого заново падает сердце. Письма к невесте неинтересны как «Стихи о Прекрасной Даме». Но дальше идет Блок II и III книги, «Розы и креста», гениальной прозы. Этой вертихвостке, полуинтеллигентной актрисульке с запросами и исканиями и любовными интрижками – ее нелюбви к Блоку – мы обязаны стихами «Приближается звук…»; «За горами, лесами…»; «Чудотворную руку твою…»; «Но час настал…» и т. д. – и – и – письмами; некоторые из них (напр. от 12 ноября 1912 г. [468] ) это уже гениальная проза и ключ ко всем оснеженным колоннам, Кармен, гибели. Подпись – не Твой, не Саша, не А., а: Александр Блок. Без обращения: не Бу, не зайец, не маленькая, не Люба. Это Блок, это судьба, вершина, гений, гибель, Лермонтов.
467
У Блока: «ни одного часа дня и ночи, свободного от насилия полицейского государства, нет, и когда живешь со сцепленными зубами». Эта запись Блока воспроизведена факсимильно в Чукоккале (см.: Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. М.: Русский путь, 2006, с. 244–245).
468
В этом письме Блок писал: «Надо быть отчетливее, потому что каждый новый день теперь – есть действие, близящееся к тому или другому окончанию» (Александр Блок. Письма к жене // Литературное наследство. Т. 89 М.: Наука, 1978, с. 286).
15 февраля 79, четверг, Переделкино, вечер. …страшный разговор c А. Д. Сахаровым о науке. Сказал, что в Германии до войны точные науки – физика, например, – были в расцвете. Гитлер уничтожил ее, а часть ее спаслась в Америку. Я спросила, восстановилась ли в Германии наука теперь. – Нет, – ответил он – есть традиции, которые невосстановимы. – А как в Англии? – спросила я. «Там науку губит бедность. Сейчас 80 % точных наук живет в Америке».
28 апреля 79 г., суббота, Москва, утро. Отравлена я книгой Буковского. «И возвращается ветер». Огромный литературный дар – да, да, несмотря на «пару недель» и пр. – огромный. Каждый эпизод – законченная новелла. Книга построена четко, потому что мысль четкая, острая, острейшая, работающая. Виден человек-герой. Поразительное богатство духовных сил, мужество небывалое. Чувство чести. Но… но… но… Я так увидела эту среду демократов, для которых, как для воров – тюрьма дом родной, которые ничего, кроме тюрьмы и КГБ, не знают и знать не хотят, у которых нет русской культуры – и вообще никакой культуры – за душой. Они переписывали Мандельштама, Ахматову, Пастернака – потому что те – анти. Буковский в чудовищных условиях изучил английский язык – но ни слова ни об одной английской книге. О Солженицыне кажется и не понимает, зато СМОГ’ов [469] , Тарсиса и Окуджаву берет всерьез. Он – профессиональный революционер, с ног до головы – без бомб – но профессиональный. Только политика – и это при несомненном художественном даре. Сомневаюсь, чтобы он стал заниматься биологией. Думаю, просто сопьется.
469
СМОГ – неформальное литературное объединение, название которого расшифровывается по-разному: «Смелость. Мысль. Образ. Глубина», а чаще – «Самое Молодое Общество Гениев». Многие смогисты принимали участие в правозащитном движении. Среди поэтов СМОГ’а известны, в частности, Леонид Губанов, Юрий Кублановский.