Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Надо как-то отвечать, — стала советовать моя старомодная матушка. Я послушно согласилась: «Ладно!» — и написала так:
В селеньи одиноком,Где не с кем перемолвиться,Ты не старайся куковать —Лишь попустуСорвешь свой голос.Осень
С этого началось. Снова и снова присылал мне Канэиэ свои письма, но от меня ему ответов не было, и он прислал мне такое:
Ты — словно водопад Беззвучный,Отонаки.Не ведая,Куда стремятся струи,Я все ищу в них брод…На все это я говорила только одно:
— Немного погодя отвечу, — так что Канэиэ, кажется, совсем потерял выдержку и написал мне:
Не зная срока,Жду и жду ответа —Сейчас… а может быть, чуть позже?Но нет, его все не приносят,И мне так одиноко!Тогда моя матушка, человек старинных обыкновений, заявила:
— Его письма — большая для тебя честь. Следовало бы отвечать сразу.
Я велела одной из своих служанок написать подобающее письмо и отослала его. Однако и оно вызвало у него искреннюю радость, и послания от Канэиэ стали приносить одно за другим.
Одно из посланий сопровождалось стихотворением:
Следы куликовНа морском берегуЯ не вижу за кромкой прибоя.Может быть, оттого,Что волны вздымаются выше меня? [2]Я и на этот раз сплутовала, велев написать ответ той же служанке, которая сочиняла серьезные ответы на послания Канэиэ. И вот опять он пишет: «Весьма тебе благодарен за такое серьезное письмо, но если ты и на этот раз писала его не сама, это было бы так для меня огорчительно!» — и на краешке этого послания прибавляет:
Хоть сердцу радостноОт твоего письма,Кто б ни писал его на самом деле,На этот раз пиши его сама —Твой почерк я не знаю ведь доселе…Но я, как всегда, отослала ему подставное письмо. И в такой ничего не значащей переписке проходили дни и месяцы.
Наступила осенняя пора. В присланном мне письме Канэиэ написал: «Мне грустно оттого, что ты представляешься такой рассудительной; и хоть меня это заботит, я не знаю, как быть дальше.
Живя в селенье,Где не слышен даже зов оленя,Глаз не сомкну.Как странно — неужели невозможноУвидеться с тобой?»В ответ я написала только одно:
Не доводилось слышать мне,Чтоб часто просыпалсяТот, кто живетВозле горы Такасаго,Что славится оленями.Воистину, странно! Немного погодя, опять его стихи:
Застава Склона встреч,Афусака,КакА утром третьего числа:
Роса —Она легла перед рассветом,Но тает вся нежданно,Едва приходит утро.Так таю я, домой вернувшись.Мой ответ:
Вы говорите,Что подобныРосе, всегда готовой испариться.Куда ж деваться мне? —Я полагала, в Вас найду опору!Между тем, однажды получилось так, что я ненадолго отлучилась из дому, он же без меня пожаловал и ушел наутро, оставив записку: «Я надеялся хоть сегодня побыть с тобою наедине, но нет о тебе вестей. Что же случилось?! Не укрылась ли ты от меня в горах?». Я отвечала кратко:
Когда цветок поломанУ оградыВ нежданном месте, —С него росинки слезСтекают беспрестанно.Пришла девятая луна. На исходе ее, когда Канэиэ не показывался ко мне две ночи кряду, он прислал лишь письмо. На него я отвечала:
Роса, что тает так нежданно,Еще чуть держится.На рукавеОна с дождем соединилась,Что утром оросил рукав.С тем же посыльным Канэиэ прислал ответ:
Моя душа,Тоскуя о тебе,Взлетела и пронзила небо.Не оттого льСегодня так дождливо?Когда я заканчивала свой ответ на это, появился сам Канэиэ.
Еще немного погодя, после перерыва в наших в ним встречах, в дождливый день, Канэиэ прислал сказать что-то вроде: «Как стемнеет — приду». Я написала ему:
Трава, что стелетсяПод рощею дубовой,Вас непрестанно ждет.Я буду вглядываться в сумерки, едва придут, —Не Вы ль надумали пожаловать…Ответ он принес сам лично.
Наступила десятая луна. Я находилась в очистительном затворничестве [4] , и Канэиэ сообщал, что оно тянется медленно:
Тоскуя по тебе,Одежду перед сном надену наизнанку [5] .И вот на ней роса.А небо дождикЗамочил слезами.Ответ мой был весьма старомодным:
Когда б ее сушилОгонь любви,Она давно бы сделалась сухою.Так отчего не высохли одежды,Что оба мы надели наизнанку?!