Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Четверг, 13 июля. Вечером мы были у графини М. Она говорила со мной о замужестве.
— О! нет, — отвечала я, — я не хочу; я хочу сделаться певицей!.. Знаете, милая графиня, надо сделать вот что: я оденусь бедной девушкой, а вы с тетей отвезите меня к лучшему профессору пения здесь в Париже, как итальяночку, которой вы покровительствуете, и которая подает надежды сделаться певицей.
— О! о!
— Потому что, — продолжала я спокойно, — это
— В самом деле, конечно, вот прекрасная мысль!
Боже мой! Какая мысль тревожит меня? Париж, да, Париж! Центр ума, славы! Центр всего Париж! Свет и тщеславие! Голова кружится.
Боже мой! Дай мне такую жизнь, какой я хочу, или пошли мне смерть…
Пятница, 14 июля. С утра я тщательно оберегаю свою особу, ни разу не кашляю громко, не двигаюсь, умираю от жары и жажды, но не пью.
Только в час я выпила чашку кофе и съела яйцо, но такое соленое, что скорее это была соль с яйцом, чем яйцо с солью.
Я уверена, что соль полезна для гортани.
Наконец, мы отправляемся, заезжаем за графиней и подъезжаем к № 37, Chausse d’Antin, к Вартелю, первому парижскому профессору.
Графиня М. была у него и говорила об одной молодой девушке, которую особенно рекомендовали в Италии, и о которой родители хотели знать — чего можно ожидать в будущем от ее голоса.
Вартель отвечал, что будет ждать ее завтра и только с большим трудом достигли того, чтобы он назначил это свидание в четыре часа-.
Нас ввели в небольшую залу, примыкавшую к той, где находился учитель, в это время дававший урок.
— Ведь в четыре часа, — сказал какой-то молодой человек, входя.
— Да, monsieur, но вы позволите этой молодой девушке послушать?
— Конечно.
В продолжении часа слушали мы пение англичанки; голос гадкий, но метода! Я никогда не слыхала, чтобы так пели.
Стены той комнаты, где мы сидели, увешаны портретами известнейших артистов, с самыми сердечными посвящениями.
Наконец, бьет четыре часа, англичанка уходит; я чувствую, что дрожу и теряю силы.
Вартель делает мне знак, означающий: войдите! Я не понимаю.
— Войдите же, — говорит он, — войдите!
Я вхожу в сопровождении моих двух покровительниц, которых я прошу вернуться в маленький зал, потому что они меня стесняют, и действительно мне очень страшно.
Вартель очень стар, но аккомпаниатор довольно молод.
— Вы читаете ноты?
— Да.
— Что вы умеете петь?
— Ничего, но я спою гамму или сольфеджио.
— Попробуйте сольфеджио, M-r Chose. Какой у вас голос? Сопрано?
— Нет, контральто.
— Посмотрим.
Вартель,
— Ну, — сказал он, — у вас скорее меццо-сопрано. Это голос, который будет увеличиваться.
— Что же вы скажете? — спросили обе дамы, входя.
— Я скажу, что голос есть, но вы знаете, надо много работать. Это голос совсем молодой, он будет расти, наконец, он будет следовать за развитием молодой девушки. Есть материал, есть орган, надо работать.
— Так что вы думаете, что это стоит труда?
— Да, да, надо работать. О! да, надо работать!
— Я дурно спела? — сказала я наконец, — я так боялась!
— Ах! барышня, — нужно привыкнуть, нужно превозмочь этот страх, он был бы совершенно неуместен на сцене!
(Но я была в восторге уже от того, что он сказал, потому что то, что он сказал, страшно много для бедной девушки, которая не доставит ему никакой выгоды. Привыкнув к лести, я приняла, было, этот холодный рассудительный тон за холодность, но скоро поняла, что в сущности он остался доволен).
Он продолжал:
— Нужно работать, у вас есть данные… Это уже страшно много!
Между тем аккомпаниатор мерил меня взглядом с ног до головы, тщательно осматривая мою талию, плечи, руки, фигуру. Я опустила глаза, прося провожавших меня дам выйти.
Вартель сидел, я стояла перед его креслом.
— Вы брали уроки?
— Никогда… то есть только десять уроков.
— Да. Словом, нужно работать. Не можете ли спеть какой-нибудь романс?
— Я знаю одну неаполитанскую песню, но у меня здесь нет нот.
— Арию Миньоны! — закричала тетя из другой комнаты.
— Отлично, спойте арию Миньоны.
По мере того, как я пела, лицо Вартеля, выражавшее сначала только внимание, стало выражать некоторое удивление, потом прямо изумление и, наконец, он дошел до того, что стал качать в такт головой, приятно улыбаться и подпевать.
— Гм… — произнес аккомпаниатор.
— Да, да, — отвечал профессор наклонением головы.
Я пела в большом возбуждении.
— Держитесь на месте, не шевелитесь, ну отдохните!
— Ну, что же? — спросили мы все три зараз.
— Что-ж! Хорошо! Заставьте-ка ее сделать… (А, черт, я забыла слово, которое он сказал!)
Аккомпаниатор заставил меня сделать… ну, все равно, какое слово; он заставил меня взять одну за другой все мои ноты.
— До si naturel, — сказал он старичку.
— Да. Это меццо-сопрано; что-ж, это еще лучше, гораздо выгоднее для сцены.
Я продолжала стоять перед ним.
— Сядьте, барышня! — сказал аккомпаниатор, снова осматривая меня с головы до ног.