Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
Воскресенье, 4 июня. Когда Христос исцелил бесноватого, ученики спросили его, почему те, которые пробовали исцелить его, не могли этого сделать? Христос отвечал им: это из-за вашего неверия, потому что, истинно говорю вам, если бы вы имели веру с горчичное зерно и сказали бы этой горе — «перейди сюда», она перешла бы и ничего не было бы невозможного для вас.
Читая эти слова, я как бы прозрела и, быть может, в первый раз поверила в Бога. Я поднималась, я не чувствовала себя; я складывала руки, я поднимала
Никогда, никогда не буду я более сомневаться, — не для того, чтобы заслужить что-нибудь, но потому что я убеждена, потому что я верю.
До двенадцати лет меня баловали, исполняли все мои желания, но никогда не заботились о моем воспитании. В двенадцать лет я попросила дать мне учителей, я сама составила программу. Я всем обязана самой себе…
Понедельник, 5 июня. Дина, m-lle Колиньон и я оставались до двух часов на моей террасе, любуясь луной, отражавшейся в море.
Я рассуждала о дружбе и об отношении к ближним; разговор произошел по поводу того, что С. еще не писали.
Известно восхищение, которое питает к ним m-lle Колиньон. К тому же она имеет потребность обожать кого-нибудь; это самая романическая, самая сентиментальная женщина на свете. Она видит дружбу и счастье в доверии. Я — наоборот.
Подумайте, как бы я была несчастна, если бы питала большую дружбу к С. Никогда не раскаиваются в благодеянии, в любезности, в услуге, в порыве, исходящем из сердца; раскаиваются только тогда, когда за это платят неблагодарностью. И для сердечного человека большое горе знать, что симпатия, которую чувствуешь, дружба, которую к кому-нибудь испытываешь, потеряны!
— О! Мари, я несогласна с вами.
— Но нет, послушайте… Вот, я например, из сил выбиваюсь, стараясь что-нибудь объяснить вам, я исчерпываю всевозможные рассуждения и когда целый час я говорила, убеждала, уверяла — вдруг замечаю, что вы глухи…
— Тогда, разумеется.
— Я вас не обвиняю, я никогда ни в чем не обвиняю, потому что я ничего и ни от кого не жду. Противоположность неблагодарности могла бы меня удивить. Уверяю вас, лучше смотреть на жизнь и на людей, как я, не давать им никакого места в своем сердце и пользоваться ими как ступеньками лестницы.
— Мари! Мари!
— Что хотите! Вы созданы иначе, чем я! Послушайте, я уверена, что вы уже говорили С. и другим довольно дурно обо мне. Я уверена в этом также, как если бы слышала это собственными ушами. И между тем я отношусь к вам как относилась прежде, как буду относиться всегда.
— Это чтение философов внушает вам подобные мысли, вы подозреваете весь мир.
— Я не подозреваю, я только не доверяю; а это большая разница.
— Нет, Мари, вы ни к кому не питаете дружбы.!.
— Но подумайте, что было бы, если бы я ее питала! Предположим, что вместо того, чтобы принимать Мари и Ольгу за то, что они есть на самом деле, т. е. за добрых девушек, которые немало подсмеивались надо мной, как и я над ними — что я бы нежно подружилась с Ольгой. Я пишу ей из Рима, она отвечает мне три слова через три недели: я пишу ей еще и на этот раз она
— Но как вы можете требовать чего-нибудь от ваших подруг, когда сами ничего им не даете?
— Мы не понимаем друг друга. Я оказываю им всевозможное внимание. Я готова сделать для них все, что я могу; пусть они попросят у меня, что угодно, я все сделаю с величайшим удовольствием; но я не даю моим подругам моего сердца, потому что, поверьте, мне досадно давать его, ничего не получая взамен.
— Никогда не может быть досадно, когда поступил хорошо, когда исполнил свой долг.
— Дружба не есть долг. Вы не делаете ни добра, ни зла, даря вашу дружбу. Такая дружба, как ваша, не чувствительна, потому что у вас это постоянная потребность; но если она идет из глубины сердца, то очень прискорбно видеть, что на нее отвечают неблагодарностью.
— Если кто-нибудь неблагодарен, тем хуже для него.
— Вот это эгоистично. Прежде я думала, что люблю весь мир; но я вижу что эта всемирная любовь есть ни что иное, как всемирное равнодушие. Я питаю величайшее расположение к себе подобным. Я вижу, какие они дурные, и это делает меня в высшей степени снисходительной… Читали вы Эпиктета? Я нахожу, что в дружбе надо быть стоиком. Вы получаете толчок и вы не можете удержать проявления удивления или страха, — это не от вас зависит; но от вас зависит — не покориться вашим первым чувствам. Нельзя помешать себе почувствовать то или другое предпочтение, но можно помешать себе покориться ему.
— Эти чтения ведут к атеизму. Вы кончите полным неверием.
— О, нет. Если бы вы знали мои мысли, вы бы этого не сказали.
— Философов вредно читать.
— Нет, не вредно, когда имеешь солидный ум… Но знаете, — сказала я, — если взвесить хорошенько, только одно на свете стоит чего-нибудь (я говорю о чувствах) — любовь.
— Да.
— Нет на свете большего наслаждения — как любить и быть любимой.
— Это правда.
— Но и тут, ради Бога, не углубляйтесь! Не будем искать ничего, кроме удовольствия, которое нам дают и которое мы даем. Любовь сама по себе божественна, т. е. божественна, пока она продолжается; она делает человека совершенным по отношению к любимому предмету; преданность, нежность, страсть, постоянство, искренность, в ней есть все. Будем углубляться в любовь, но не в человека. Человека можно сравнить с гротом, в глубине которого есть или сырость, или грязь, или выход, т. е. отсутствие всякой глубины. Все это не мешает мне любить моих ближних.
— Нельзя ничем наслаждаться, если быть ко всему равнодушным.
— Постойте, постойте пожалуйста, я не равнодушна, но я ценю людей по достоинству.
Мама сегодня плакала; у тети совсем расстроенное лицо; они говорили обо мне и о моих мучениях.
Я возвращалась к себе с опущенными руками, с устремленными вперед глазами, с сдвинутыми бровями; я задыхалась несмотря на голубое небо, на брызжущий фонтан, на покрытый плодами куст кизила, на чистый воздух. Я шла вперед сама того не замечая.