Дневник Марии Башкирцевой
Шрифт:
— Честное слово, никому ничего…
Благодаря нескольким словам, которыми мы обменялись, между мною и «зеленым человеком» установилась известного рода связь.
Мы иногда говорим между собою шопотом, по-английски, в отсутствие его матери.
Паша пытался продолжать быть любезным. Но я дала ему поцеловать обе мои руки, прочесть стихотворение Виктора Гюго и вообще обращаюсь с ним, как с братом, что он и есть на самом деле.
Понедельник, 23 октября.
Переезд был веселый. Слезы в час отъезда из родительского дома вызвали всеобщие излияния, а Паша воскликнул, что влюблен безумно.
— Клянусь, что это правда, но не скажу, в кого.
— Если вы влюблены не в меня, — воскликнула я, — то я вас проклинаю.
Моим ногам было холодно, он снял свою шубу и покрыл мне ноги.
— Паша, побожитесь, что скажете мне правду.
— Клянусь!
— В кого вы влюблены?
— Зачем?
— Мне это интересно, мы родственники, я любопытна и потом… это меня забавляет.
— Видите, это вас забавляет!
— Конечно, но не понимайте меня в дурном смысле; я интересуюсь вами и вы хороший человек.
— Вы смеетесь, а потом будете насмехаться надо мною.
— Вот вам моя рука и мое слово, что я не смеюсь.
Но лицо мое смеялось.
— В кого вы влюблены?
— В вас.
— Правда?
— Честное слово! Я никогда не говорю так, как говорят в романах, и разве нужно падать на колени и говорить кучу глупостей.
— О! мой милый, вы подражаете кому-то, кого я знаю.
— Как хотите, Муся, а я говорю правду.
— Но это безумие!
— Да, конечно, и это-то мне и нравится! Это безнадежная любовь, а мне этого и нужно. Мне нужно страдать, мучиться, а потом… мне будет о чем думать, о чем сожалеть. Я буду терзаться, и в этом будет мое счастье.
— Молодо-зелено!
— Молодо? Зелено?
— Но мы брат и сестра.
— Нет, мы двоюродные…
— Это одно и то же.
— О, нет!
Тогда я принялась дразнить моего поклонника. И всегда не тот, кого я ищу!
— Я уехала с Полем, отослав Пашу в Гавронцы. На станции мы встретили графа М…, и он оказал мне несколько незначительных услуг.
Меня разбудили на третьей станции и я, вся заспанная, прошла мимо графа и слышала, как он сказал:
— Я нарочно не засыпал, чтобы видеть, как вы пройдете.
Меня ждали в Черняковке, но я была так разбита, что сейчас же легла спать.
Дядя Степан и Александр с женами и детьми пришли ко мне, когда я уже легла.
Мне хочется вернуться к моим! Уже здесь я чувствую себя лучше. Там я буду спокойна.
Я видела мою кормилицу Марфу.
Вторник, 24 октября. У меня не было детства, но дом, в котором я жила ребенком, мне симпатичен, если не дорог. Мне знакомы все люди
Меня называли мухой, но я не могла выговорить «Х» и говорила мука. Мрачное совпадение.
Я видела во сне А… в первый раз после отъезда из Ниццы.
Доминика с дочерью приехали сегодня вечером; я писала им утром. Долго сидели в столовой, которая соединяется с залой посредством арки, без всякой драпировки.
Мое платье «Agrippine» имеет большой успех. Я пела, не переставая ходить, чтобы преодолеть этот страх, который всякий раз охватывает меня, когда я начинаю петь.
— К чему писать? О чем мне рассказывать? Я вероятно навожу отчаянную скуку… Терпение!
Сикст V был только свинопасом и Сикст V сделался папой!
Будем писать дальше.
Тетя Леля вносит точно струю воздуха из Рима… Мне казалось, что мы только что вернулись из оперы или с Пинчио.
Громадная библиотека дедушки представляет большой выбор любопытных и редких сочинений. Я выбрала из них несколько, чтобы читать с тетей Лелей.
Четверг, 26 октября. Благословляю железные дороги! Мы в Харькове, в знаменитой гостинице Андрие, и уехали на тридцатилетних дедушкиных лошадях. Отъезд был взрывом искренней, простой веселости. Даже дышишь иначе с людьми, которые желают вам только добра.
Гнев мой прошел, и я опять думаю о Пьетро. В театре я не слушала пьесы и мечтала, но я в том возрасте, когда мечтаешь о чем бы то ни было, лишь бы мечтать.
Ехать ли мне в Рим или работать в Париже?
Россия нестерпима в том виде, в каком я вижу ее, благодаря обстоятельствам. Отец вызывает меня телеграммой.
Суббота, 27 октября. Вернувшись из Чернякова в наше старое гнездо, я нашла письмо от папа.
Весь вечер дядя Александр и жена его советовали мне увезти отца в Рим.
— Ты можешь это сделать, — сказала тетя Надя, — сделай — это будет настоящее счастье.
Я отвечала односложно, так как дала себе нечто вроде обещания не говорить об этом ни с кем.
Придя к себе, я сняла один за другим все образа оправленные в золото и серебро. Я поставлю их в мою образную, там.
Воскресенье, 29 (17) октября. Я сняла также картины, как и образа. Говорят есть одна картина Веронезе, одна Дольчи, я это узнаю в Ницце. Принявшись снимать картины, я захотела увезти с собою все. Дядя Александр казался недовольным, но мне трудно было сделать только первый шаг, а потом я продолжала спокойно.