Дневник метаморфа
Шрифт:
— П… — сказал он.
— Максим, ты что? — залепетал я, извиваясь как гусеница в попытке отползти. — Это же я, Макс!
Паркинсон напрягся, морда его исказилась, и он повторил:
— П-поешь!
Я откатился на два оборота, подальше от окровавленной черепушки и от него, но Макс снова настойчиво приблизился, он пытался коммуницировать.
— Легче, — пояснил он, — будет.
— Нет! Не будет! — возразил я как мог твёрдо.
Точно так же твёрдо и бессмысленно, как тогда, в лаборатории, когда пытался помешать ему превратиться в чудовище, которое сейчас лицезрел. Макс словно вспомнил о
Тенго выпрыгнула из-за насоса, видно, пряталась там, и загородила меня собой. Лапы расставила, шерсть дыбом, хвост трубой, даже больше казаться стала, и закричала:
— Не смей!!! Он с яйцами!!!
Но Макс словно потерял способность понимать, соображалка в край потухла, он снова рявкнул и распялил пасть. Клянусь, дорогой дневник, я видел клочья плоти, застрявшие в его зубах и комочки мозга на дёснах. Жрущая и срущая бездонная бочка собиралась убить нас обоих.
— Беги, я труп! — кажется, крикнул.
Но Тенго вместо этого сжала лапки, вся напряглись и распушилась ещё больше, мне даже показалось, что в густом её меху пробегают крохотные искры. И Паркинсон дёрнулся. Взвизгнул, как собака, которой наступили на хвост, и отпрянул. Тенго открыла глаза.
— Уходи, Больной Братец, — сказала она. — Еды больше нет.
— Нет. Еды?
— Нет, — подтвердила Тенго. — В лесу еда. До-фа-мин.
— В лесу, — повторил Макс.
Он опустился на четыре лапы и потрусил прочь. С грохотом ударил в ксенорешетку плечом и выскочил со двора биостанции. На опушке росла секвойя с длинной хвойной лианой. Под секвойей Макс по-собачьи покрутился, устраиваясь, снова высрался, и в два прыжка скрылся в гиблом лесу.
— Развяжи меня скорее, — попросил я.
Тенго стала рвать зубами и разматывать лапами пищевую плёнку. А потом мы ушли, куда глаза глядят. Вернее туда, куда вела милую её «волна».
Глава 15. Охотник
Ночью кого-то из лесных обитателей долбануло периметром, судя по рёву — ксенобыка. Звуки, раздавшиеся затем, сказали Шульге, что оглушённую скотину нашёл саблезуб. Не успел тот окончить поздний ужин, как и сам стал ранним завтраком для некой твари, ещё более яростной и злой. Внештатный пожаловал? Алексей уповал, что тот угодит в одну из ловушек. До самого рассвета вокруг периметра ревела, рычала и плакала хищная ночь. Никто в лагере не спал — слушали кровавую рапсодию гиблого леса. Лишь на рассвете шум стих, а Шульга ненадолго забылся.
Утром первым делом обошел ловушки и старые добрые стальные капканы. Сопровождал его Павлик, единственный из всей компании, кто официально носил огнестрел, и Сан Саныч с царь-приблудой на спине. Вохровцев оставили собираться. После того, как группа побывала на биостанции, Шульга начал расставлять не выборочно, а все до единой ловушки, бывшие в наличии. Также перестал выключать царь-приблуду, чему не раз уже порадовался, как и сейчас, потому что туша саблезуба оказалась обезглавленной и рядом лежала куча дерьма.
Одна ловушка стояла пустая и нетронутая, словно сотрудничек был в курсе дел и умел обходить сетевые мины, вторую попусту испортил годовалый ксеноволк, которого удавило паучьей сетью — не на этот вес сеть
Все молча встали вокруг. Шульга почесал густую кудрявую бороду, которой зарос в считанные дни, отчего стал похож на истрёпанного жизнью Будулая. Плевать.
В самой по себе конечности ничего особого и не было. Лапы звери порою себе отгрызали, чтоб вырваться, сбежать и сдохнуть в лесу от ран, не в силах больше защититься и охотиться, разве что ксеноволки кормили своих калек. Удивляло Шульгу другое: это была уже ВТОРАЯ задняя правая лапа, которую он нашёл в капкане за последние несколько дней. И если первая лапа, найденная намедни, охотников обрадовала, то эта напугала.
— Я когда-то на куриной фабрике работал, — пробасил Саныч. — Машина кур рубает, и по разным конвейерам, на упаковку, разные части идут. По одной ленте — только правый окорочок. По другой — только левый. И кажется, что все куры на ферме — одноногие мутанты.
— Мы не на фабрике, — с досадой сказал Шульга и сплюнул сквозь зубы. — Слышь, майор, их может быть двое? Трое? Если да, то у нас проблемы.
Павлик взглянул на Алексея увлажнившимися глазами.
— Он один, — ответил счастливым тоном.
— Идём дальше, — бросил Санычу Шульга, забирая в мешок и капкан, и лапу. — Иди вперёд.
Саныч тяжело потопал, громко хрустя ветками и сгибаясь под весом царь-приблуды, Шульга подождал, пока тот отдалится, а сам приблизился к майору.
— Чего ты лыбишься как поц? — негромко спросил. — Говори, Павлик, я своей башкой рискую. Таких зверей много?
— Один.
— Что за хуйня с ногами?
— Регенерация, — пояснил майор. — Это же идеальный солдат. Представь таких взвод, дивизион. Его крайне сложно убить, он самовосстанавливается, понимаешь?
Алексей осмыслил и вздохнул. Он совершенно не разделял восторга своего спутника. Чем больше мест «воинских подвигов» внештатного сотрудника он находил, тем больше сомнений в его голове селилось. Но, что поделать, не в карьер же возвращаться, срок мотать до седых яиц? Да, зверь жесток, умён, силён, но тем слаще станет победа, когда удастся его взять. Всё-таки хорошо, что местами этими Алексей раньше хаживал, и был достаточно предусмотрителен, чтоб заныкать там и сям пару схронов, один такой он вскрыл. Небольшой, однако, с пистолетом чувствовал себя спокойнее.
Они вернулись в лагерь.
— Собираемся, — велел Шульга, — пока внештатный ранен — надо преследовать.
Он пошёл впереди, подмечая капли крови, сперва частые, после — редкие, вскоре и они прекратились. Слишком быстро. К счастью, оставались сломанные ветки подлеска, клочья шерсти в кустах, следы остальных трёх лап, и помёт, который попадался так часто, словно зверей в самом деле было несколько.
Следы вели к оврагам, за которыми начиналась известняковые холмы с карстовыми пещерами. У оврагов нашли объеденный падальщиками безголовый скелет в обрывках комбеза — недавний. Рыжие муравьи уже добрались до него и теперь обгладывали белые кости, но мох нарасти не успел.