Дневник Натальи

Муравьева Ирина Лазаревна

— Ну? — спросила я (якобы нетерпеливо, а он-то на крючке, попался!).

— Хорошо, — он вздохнул тяжело, — хорошо. Если это каприз, мне стыдно за тебя.

— Как ни назови, — засмеялась я, — пусть каприз. Так завтра? В десять? Ты помнишь, где наша могила?

— Думаю, что найду, — сказал он, — но, может быть, я за тобой заеду?

— Нет, нет, — нарочно испугалась я, — Нюра дома, да и этого, лохматого, никакими силами не выкуришь. Лучше уж встретимся там, на месте. Да, кстати! (Сделала вид, что только что вспомнила!) Кстати! Скажи своей дочери,

чтобы она меня не запирала.

— Запирала? — удивился он.

(Значит, она ему ничего не рассказала ни про то, что я не ночевала дома, ни про поездку в сумасшедший дом! Стесняется она его, что ли?)

— Почему Нюра тебя запирает? Зачем?

— Ну, Господи, — сказала я устало, — мало в ней дурости, что ли? Сегодня ей показалось, что будет лучше, если мать посидит взаперти. Чем бы дитя ни тешилось…

— И ты так спокойно говоришь об этом?

(Он ничего не понимает. Ура!)

— А как ты хочешь, чтобы я об этом говорила? На стену мне лезть, что ли?

Вот этим-то я его и провела! Он решил, что я понимаю Нюрины выкрутасы и реагирую на них спокойно, как разумный пожилой человек, который видит в своей дочери экзальтированного подростка! А раз так — значит, я здорова, и можно поверить в то, что я продаю дачу! Ура!

— Я поговорю с Нюрой, — сказал он, — действительно, это нелепость…

Он не был уверен, что это так, но ему ужасно хотелось! Потому что — деньги! Деньги и спокойная совесть! А иначе — просто жуть малиновая: старуха, брошенная и вдобавок — запертая! Ух!

7 июля (утро). Пишу, как есть, спасаю от самой себя, от своей головы, больной, дырявой. Сейчас Нюра принесла мне таблетку. Я положила ее под язык и сделала глотательное движение. У Нюры глаза бегают, мне кажется — ей не до меня.

— Папа сказал, что вы хотели встретиться, — сказала она осторожно, — он сказал, что у тебя к нему важное дело…

— Да, и оно имеет к тебе отношение, — кивнула я (таблетка кислая, боюсь случайно проглотить!). — Я же упоминала про завещание…

— Мама, — перебила она нетерпеливо, — я ничего не понимаю в ваших с папой делах и — честно говоря — не хочу понимать!

— Напрасно, — говорю я, — напрасно. Не хочешь же ты весь век висеть на шее у Яна!

— При чем тут Ян! — вспыхнула она. — Ян здесь ни при чем!

Ах, вот как! Хорошо. Я так и думала: у нее другой на подходе. Или уже!

— Вы что, расстаетесь? — сказала я кротко.

— Почему расстаемся? — Глаза ее стали синими, как васильки, и забегали, забегали!

— У тебя нет денег, потому что ты ничего не зарабатываешь и зарабатывать не будешь. Тебя должен содержать мужчина. Но поскольку ты не умеешь долго спать с одним и тем же мужчиной, а времена у нас непростые, я хотела бы, чтобы у тебя были свои деньги. Ты — мой единственный ребенок.

Она не отреагировала на это нелепое слово: «единственный»! Она забыла, что у меня есть сын, о котором я сказала ей! Она забыла! Никто не хочет помнить! Ну, вы у меня попляшете!

— Откуда ты возьмешь деньги? — спросила она.

— Помнишь, — сказала

я, — анекдот про нового русского? Новый русский спрашивает у мужичка: «Откуда, мужичок, у тебя деньги?» А тот ему отвечает: «Кроликов развожу». А новый русский спрашивает: «А у них откуда?»

Она даже не улыбнулась, вылупила на меня глаза и сильно покраснела. Она всегда краснеет, когда пытается понять что-то важное, а у нее не получается. Прекрасно, прекрасно! Запертая мать анекдоты травит!

— Так откуда же деньги? — повторила она упрямо.

— Я продаю дачу, — сказала я.

Она так и подпрыгнула. Дача — это же кость в горле у них с Феликсом! Это предмет наших самых жестоких споров! Ни одному из них не нужна дача, и сколько раз они давили на меня, чтобы я ее продала! И вдруг — держите! Деньги буквально плывут в руки! Она просияла, но недоверчиво, с оглядкой.

— Что так? — радостно спросила она.

— Я, кажется, объяснила: ты — мой ребенок, тебе нужны деньги. Я — старая женщина, но мне тоже нужны деньги, я нигде не работаю, а на твоего предателя отца надежды слабые. Я могу заболеть, могу влюбиться, на все нужны деньги!

— Влюбиться? — Она опять вылупила глаза.

— А что? — надменно сказала я. — А вдруг я решусь на подтяжку? — И я двумя ладонями приподняла щеки: — Разницу видишь?

Она совершенно обомлела. Смотрит на меня, как на лунное затмение, открыв рот. Я засмеялась.

— Короче, — сказала я, — обсуждать тут нечего: дачу я продаю. Твой отец этим займется. Пусть хоть немножко посуетится, а то что же? На все готовое? Мне нужно встретиться с ним сегодня и передать ему документы. Я ему доверяю. И доверенность дам. Вот так.

Она все не могла опомниться.

— Так что ты уж будь любезна: не запирай меня сегодня. — Я сказала это легко, небрежно. Прекрасно сказала! — Не запирай свою умалишенную мать, она тебе еще пригодится.

Она покраснела сильнее.

— Никто тебя не запирает, — сказала она. — Просто ключ завалился за зеркало. Можешь идти, куда хочешь.

— Сейчас сколько? — спросила я. — Половина девятого? Чудно. Тогда я пошла. В десять у меня свидание.

— Свидание? — вскрикнула она. — С кем?

Я откинула голову, как в оперетте, и захохотала.

— С отцом моего ребенка! — захохотала я. — Пока что — только с ним!

Она выскочила, хлопнув дверью. Потом у них с Яном началось крикливое объяснение, но я не стала слушать и ушла к себе.

Теперь надо объяснить, откуда у меня возникла идея кладбища, а то забуду. Во-первых, я надеюсь, что опять увижу эту, с выщипанными бровями, и если со мной рядом будет Феликс, устрою им очную ставку. Это первое и главное. Но кроме того — на кладбище мне помогут МОИ, и Феликс уже не отвертится. Я в это верю. Ведь вот если человек осеняет себя крестным знамением, нечистая сила сдается, верно? Так и здесь. Одна я с Феликсом не справлюсь, значит, надо привести его туда, где я не одна. ОНИ мне помогут. Я и так слишком долго тяну. Время будет упущено, не наверстаешь. Что с моим сыном?