Дневник одного тела
Шрифт:
* * *
28 лет, 1 месяц, 3 дня
Вторник, 13 ноября 1951 года
Выходим из-за стола после обеда в столовой. Мартино потихоньку рыгает, прикрыв рот кулаком. Я в очередной раз отмечаю, что чужое рыгание, открывающее мне прямой доступ к пищеварительным процессам, происходящим в чужом желудке, для меня неприятнее, чем чужие газы, запах которых мне кажется не таким личным, более общим. Иными словами, я чувствую себя более бестактным , когда обоняю чужое рыгание, чем когда нюхаю чужие газы.
* * *
28 лет, 2 месяца, 17 дней
Четверг, 27
Рождение Брюно. У нас родился ребенок. Поселился в нашем доме, как будто жил тут всегда! У меня даже голос пропал. Знакомый ступор, и причиной ему – мой сын.
* * *
28 лет, 3 месяца, 17 дней
Воскресенье, 27 января 1952 года
Стать отцом – это все равно что сделаться безруким. Вот уже месяц, как у меня одна рука – другая носит Брюно. Вдруг раз – и однорукий. К этому привыкаешь.
* * *
28 лет, 7 месяцев, 23 дня
Понедельник, 2 июня 1952 года
Проснулся со сдавленным горлом, прерывисто дыша, в груди тесно, зубы стиснуты, настроение жуткое без особых на то причин. Мама называла это: Быть во мраке. Оставь меня в покое, не видишь – я во мраке! Сколько раз слышал я от нее эту фразу, хотя не делал ничего такого – просто жил рядом с ней послушным мальчиком. Сдвинутые брови, темный взгляд (голубых глаз) – ее лицо, если можно так выразиться, как будто злобно взирало изнутри на само себя, не заботясь о том, как оно выглядит снаружи. В таких случаях я спрашивал Додо: Ну, что ты там еще сделал маме?
* * *
28 лет, 7 месяцев, 25 дней
Среда, 4 июня 1952 года
Одно из самых странных проявлений моего «мрака» – навязчивая привычка кусать внутреннюю сторону нижней губы. Это у меня с раннего детства. Каждый раз я решаю, что больше никогда не буду этого делать, но при каждом очередном приступе вновь с педантичной жестокостью предаюсь самоистязанию. При первых симптомах «мрака» внутренняя поверхность губы словно теряет чувствительность, и мои премоляры начинают развлекаться, отрывая от нее клочки якобы омертвелой кожи. Все это – совершенно безболезненно, как будто снимаешь шкурку с плода. Потом какое-то время с этими «очистками» поигрывают резцы, а после я их проглатываю. Это самоедство продолжается до тех пор, пока зубы не доберутся до более глубоких слоев, где плоть становится чувствительной к укусам. И тут появляется первая боль и первая кровь. Пора остановиться. Но страшно хочется еще поковыряться в этой ранке. И я то углубляю ее новыми покусываниями, ужесточая пытку до того, что на глаза наворачиваются слезы, то сосательными движениями давлю на раненую губу, выдавливая из нее кровь. Дальше по правилам игры я должен носовым платком или тыльной стороной ладони проверить качество этой крови – достаточно ли она красная. Вот таким странным самоистязанием занимается с детства тип, который, вообще-то, вовсе не склонен к мазохизму. Потом я буду долго – пока не зарубцуется ранка – проклинать себя за эту глупость с затаенным страхом, что переступил-таки черту и что теперь эта некогда вожделенная плоть никогда не заживет. Истерический ритуал с суицидальной составляющей. А когда же это началось? Когда у меня стали выпадать молочные зубы?
* * *
29 лет
Пятница, 10 октября 1952 года
День рождения. Я надолго его запомню! Взяв Брюно на руки и высоко подняв над собой, чтобы показать гостям это восьмое чудо света, я вместе с ним свалился с лестницы. Упал вниз лицом и покатился кубарем до самого конца пролета. Одиннадцать ступенек. Инстинктивным движением я свернулся калачиком, закрыв собой Брюно. И все время, пока мы катились вниз, я прижимал его головку к своей груди, защищая его локтями, бицепсами, спиной – закрывшись, словно раковина. Так мы
* * *
29 лет, 2 месяца, 22 дня
Четверг, 1 января 1953 года
Вчера встречали Новый год у Р. Раздача сигар. Разговор о сравнительных качествах кубинского, манильского и не помню уж какого еще табака. Спросили моего мнения. Я же смотрел, как эти знатоки старательно обрезают кончики своих длиннющих сигар, и не мог отделаться от мысли, что анус, отделяющий часть экскремента, выполняет ту же функцию, что и сигарная гильотинка. И в обоих случаях на лице одно и то же сосредоточенное выражение.
* * *
29 лет, 5 месяцев, 13 дней
Понедельник, 23 марта 1953 года
Никогда не думал, что ребенок может родиться с улыбкой на лице. Оказывается, может, и доказательство тому – Лизон, родившаяся сегодня днем, в пять часов десять минут, кругленькая, гладкая, спокойная, улыбающаяся, как маленький, крепенький лысый Будда, смотрящий на мир взглядом, в котором ясно читается стремление к умиротворению. При взгляде на новорожденного – так было уже, когда родился Брюно, – я не принимаюсь выискивать в нем сходство с тем или иным родственником, играя в этакие семейные пазлы, а ищу на этом новеньком, с иголочки личике черты характера. Малышка Лизон, не доверяй отцу, который сразу же приписал тебе способность к миротворчеству.
* * *
29 лет, 7 месяцев, 28 дней
Воскресенье, 7 июня 1953 года
Ласки, идущие просто от нежности, и ласки, которыми мы пытаемся прекратить плач. Какая разница! В первом случае ребенок чувствует себя окруженным вашей любовью, во втором – ему хочется вышвырнуть эту любовь в окно.
* * *
30 лет, 1 месяц, 4 дня
Суббота, 14 ноября 1953 года
Откуда у Моны эта ловкость в обращении с детьми? Сам я всегда боюсь им что-нибудь поломать. Тем более что, когда я держу на руках Лизон, Брюно нетерпеливо топает ножками, желая тут же занять ее место. Вот она – бедность французского языка: я был безруким, когда таскал на себе Брюно, и остаюсь таким же, таская Брюно вместе с Лизон. Одной руки у тебя нет или двух, есть только одно слово – безрукий [13] . С одноногими и безногими дело обстоит лучше, с одноглазыми и слепыми – тоже.
* * *
30 лет, 3 месяца, 18 дней
Четверг, 28 января 1954 года
Этот сон не пересказать. Я просыпаюсь в пять утра от щемящей тоски. Точнее, я знаю, что тоска ждет меня, когда я проснусь. Я еще сплю, но чувствую, что тоска вот-вот вытащит меня, словно акушерскими щипцами, из сна, крепко стиснув мне сердце, будто головку младенца. Не надо, не хочу! Нет, нет! Ловко извернувшись, мое сердце выскальзывает из щипцов, тоска отпускает тело, и оно с легкостью дельфина снова ныряет в сон, но это уже другой сон, изменилась его природа, вернее, текстура, сон превратился в нечто знакомое, приятное, и при этом – прозрачное, в убежище, где меня не достанет никакая тупая тоска, сон стал всепонимающим, потому что мое тело только что с головой погрузилось в «Опыты» Монтеня! И тут я просыпаюсь и сразу записываю, как укрылся от тоски в легкой, текучей пучине «Опытов» – такова сущность этой книги, этого человека!