Дневник разведчицы
Шрифт:
— Полицейские мерзавцы выслуживаются перед немцами! — кричит Мария Поликарпова. — Знаю я их, побывала на допросе. Полицейский зверюга по лицу меня бьет, а немец руку его отводит: — Не трогай, она красивая, — а полицай колотит…
Все расходятся. Мы с Анютой остаемся вдвоем. За деревней слышится окрик часового: «Стой! Кто идет?» В ответ раздается знакомый голос. Я узнаю голос Докукина. Группа военных быстро входит в дом Полины Алексеевны. Впереди промелькнула фигура Докукина. Он с палочкой, хромает.
Через некоторое время разведчики собираются около дома. Получено задание: взять в Боярщине начальника полиции Вавиленка. Меня и Анну на задание не берут.
Я вхожу
— Товарищ полковник! Разрешите обратиться к лейтенанту Докукину!
— Обращайтесь!
— Товарищ лейтенант, разрешите пойти на задание!
Докукин показывает на забинтованную ногу:
— Видишь, Аверичева, я и сам не могу пойти, а задание очень сложное…
— Товарищ лейтенант, не позорьте меня. Перед ребятами стыдно. Разрешите принять участие в операции по взятию предателя Вавиленка!
Докукин молчит.
— Ну что ж, пойдешь парторгом группы, — наконец говорит он. И к полицейскому: — Вот видишь, гад, у нас девушки просятся в бой, а ты, сволочь, предатель!..
Колька встает, снимает с головы пилотку. Это довольно красивый парень. Продолговатое лицо, прямой нос, черные волосы.
— Товарищи, я клянусь, что сниму с себя позор, оправдаю себя перед Родиной!
— А не сбежишь? — зло прищурился Докукин.
— Пусть Терещенков идет с разведчиками и искупит свое преступление перед Родиной кровью! — твердо говорит полковник.
Действуем тремя группами. Группы Горшкова и Замятина идут в тыл полицейского гнезда за Боярщину. Наша группа охраняет Жаквинскую лощину, обеспечивает отход группам захвата. Согласно показаниям Терещенкова, начальник полиции Вавиленок ежедневно ходит, обычно один, иногда с охраной, вдвоем, приблизительно в девятнадцать часов, из Боярщины в соседнюю деревню Стрынково к немцам за инструктажем и паролем на следующий день.
Терещенков идет в группе Горшкова. В группе захвата старший сержант Власов, неразлучные друзья Михаилы— Голубев и Круглов, Алексей Сотсков, Василий Талдыков, Михаил Кукуев, Ефим Рудкин, Пеунов, Мельников, Алексей Федоров…
Выходим из Грядозубова в ночной темноте и сразу высокие сосны обхватывают и прикрывают нас со всех сторон. Ребята расспрашивают Терещенкова, как он, советский парень, дошел до такой жизни. И Колька рассказывает: «Испугался я, смалодушничал. С фашистами шутки плохи. Они как? Или иди в полицию, или смерть. Молодой я, жить-то хочется». Ребята возмущаются: «Вот дурак! Ты бы в партизаны — и живи». — «Живи, — ноет Палашенок. — Вавиленков знаете какой? Собака, от него не убежишь. Но я же не ярый. Я никого не убивал. Ходил только на посты…». Иван Журавлев напоминает Кольке: «Не убивал!.. А схватили-то тебя с пулеметом. Если бы успел поставить пулемет, всех бы покосил».
Передо мной все стоит злое лицо Кольки Палашенка, и я слышу его неприятный голос: «Клянусь, что оправдаю себя перед Родиной». Есть ли у него Родина?
Около Жаквинской лощины мы расходимся. Колька осмелел, ведет себя «своим в доску», даже подсказывает командирам, как лучше всего расположить бойцов в засаде. Ребята прощаются, пожимают нам руки. Отзываю старшего сержанта Власова, шепчу ему в самое ухо: «Власыч, дорогой! Не верьте Кольке, не верьте. Гад был, гадом и остался». — «Ну что ты, Соня! Он оправдает себя, вот увидишь». —
Мы долго смотрим в темноту, в которой растаяли наши товарищи…
Начинает светать. Вокруг местность открытая. Впереди, в небольшом кустарнике, разведчики Паша Савченко, Петр Пушнев, Сережа Соловьев. Нас разделяет открытая поляна, к ним не подойдешь. Слева: Владимир Чистяков, Иван Журавлев. Помощник комроты Комаренко и его ординарец Карп Жильцов расположились, как на пикнике: ремни с дисками автоматов и гранатами, вещевые мешки сброшены. Открытая консервная банка, фляжка с водой, разбросаны галеты. Они завтракают.
Солнышко греет все сильней и сильней. Рядом лежит Анюта. Под головой у нее сумка Красного креста. Старший лейтенант Васильев хмурит брови. Меня опять преследует один и тот же запах: немцев, сырой земли, крови и дуста. Сердце заныло, как будто кто-то шепчет: ребята попали в беду! Я подползаю к Комаренко: «Товарищи, у ребят что-то случилось, они в беде!» Карп таращит на меня глаза: «Ты что, бабка-гадалка?»
Справа и слева от Боярщины взвились белые ракеты и упали за деревней. Застрекотали пулеметы, автоматы, потом все стихло. — Ерунда, — говорит Комаренко, — это полицаи проводят учебу.
А в это время в группе захвата произошло то, что мне сердце подсказывало. Вот что рассказал Миша Голубев.
«…Овраг, где сидели мы, глубокий, весь заросший кустарником и травой. На дне оврага внизу журчит ручеек. Сидеть жутковато: вокруг нас на полях работали женщины под охраной немцев и полицейских. Были с ними и дети. Мы боялись, как бы кто из работающих на поле не пошел в кусты по надобности. У всех сосало под ложечкой. Прошло много часов. Хотя продукты были у всех, никто не ел, сильно волновались, аппетит пропал. Ждали, скоро ли уйдут с работы. Скоро ли пройдет день. Голоса то удалялись, то приближались. Время шло. Стало жарко, хотелось пить. Один пополз к ручью напиться, второй, третий… Терещенков просит Горшкова: —Разрешите спуститься вниз напиться. Кольке доверили. Ждем пять минут, нет полицая. Василий Талдыков и старший сержант Власов тоже спустились вниз. Неужели, собака, сбежал? Мы испугались. Но все еще верили, что Терещенков не предаст. Прошло еще пять минут. Нет его! Младший лейтенант Горшков растерялся. Вскочил, глаза вытаращил: «Вот будет мне за это! Что делать? Мы пропали! Нужно уходить!» И мы начали отход…».
Колька Палашенков действительно сбежал. Он собрал полицейских и направил их на группу Горшкова. Завязался бой. На помощь полицаям из Стрынкова прибыл немецкий гарнизон.
А мы продолжаем лежать в засаде. Справа разведчики подают сигнал. Васильев быстро подползает к ним, а оттуда идет в рост, берет автомат, надевает плащ-палатку и спокойно говорит: «Немцы идут». Комаренко и Карп: «Кто?» — Васильев: «Немцы! Готовьтесь к бою!»
Полицейские в гражданской одежде — в пиджаках, рубашках. Немцы в мундирах, бегут со всех сторон, их довольно много. Они не стреляют, они берут в кольцо, наступая на нас: «Лови — лови — лови — лови!» А в ушах у меня: «Ля-ля-ля-ля-ля-ля!» Автомат на шее, бью длинными очередями. Немцы остановились. «Аня, беги! Аня, беги!» Показалось, немцы замолчали, но в ушах по-прежнему: «Ля-ля-ля-ля-ля». У меня было три гранаты. Две бросила в гущу немцев. Одна остается для себя. У Ани пистолет, но что она может сделать с пистолетом! Одна граната на двоих. Только бы добежать до кустарника. Немцы бьют по ногам. Пули срезают траву, с визгом и щелканьем ударяются об землю. Зеленая сетка с головы срывается — зацепилась за ветку, повисла на березе. Я слышу пронзительный крик: «Бабу-то лови! Бабу лови!»