Дневник разведчицы
Шрифт:
Слева выбегают разведчики Иван Журавлев и Владимир Чистяков. Они бьют из автоматов и кричат: «Девчата, бегите!» Ребята гранатами накрывают немецких пулеметчиков в тот момент, когда они устанавливают станковый пулемет. У Володи Чистякова совершенно белое лицо, одни глаза горят. Мы отбиваемся от бандитской своры. Мчимся по кустарнику, сквозь заросли, к лощине. Крики полицейских, стрельба все дальше, дальше. Лес!.. Долгожданный лес! Бешено бьется сердце. Во рту пересохло. Срываем ягоды и пригоршнями глотаем их вместе с листьями. Потом падаем около лужи с водой и высасываем ее вместе с грязью.
Появляется Докукин. Слушает доклады командиров. Мы начинаем понимать всю серьезность положения и страшный позор роты. Среди нас
Кукуев говорит: «Докукин не верил Кольке Палашенкову, не хотел, чтобы полицейский шел с ними. Но сверху приказали. А мы поверили этому предателю. Хочется же верить в человека! И вот расплата. Рота понесла большие потери за свою доверчивость и легкомыслие. Убит Ефим Рудкин. Он тоже верил в «человека», но разве полицейский — человек!
На утро следующего дня мы подобрали под бревнами Мельникова. Тяжело раненный разрывной пулей, теряя сознание, он заполз под бревна. Мельников пришел в себя, когда мы его несли на носилках. Он лежал без кровинки в лице и счастливо улыбался. Он у своих.
Рота вернулась в Никулино, а наш взвод остался в грядозубовском лесу. Мы ожидали большого разговора с Докукиным. Но он, ни слова не говоря, уехал верхом на лошади.
1-е сентября.
Кончилось лето. Сегодня первый день осени. А вокруг тепло и солнечно. Но как-то не до этого. Война продолжается. Вчера вели наблюдение за деревней Овсянкино. Женщины под конвоем жали рожь. Среди женщин мы увидели старичка с корзиной. Старичок частенько отходил от женщин — сначала недалеко, потом все дальше и дальше. Казалось, он собирал грибы. Охрана немцев не обращала на него никакого внимания. Старичок дошел до кустарника, пригнулся и побежал среди кустов в нашу сторону. Мы потихоньку его окликнули: «Дедуня!» Он оглянулся: «Ась?» И от неожиданности выронил корзину. «Дедуня, ползите за нами». Смотрим, ползет. Из сил выбивается, а ползет. В лесу дедушка рассказал о себе. Он бежал от немцев и полицаев. От страха старик дрожал, руки тряслись. В селе у них много разговоров о разведчиках-докукинцах. А вчера разведчики подползали опять к Верхней Дуброве, он это знает точно. Ночью он не спал, слышал перестрелку, разговоры полицейских. Он знал, что где-то рядом, в лесу, разведчики. И все-таки глазам своим не верил: перед ним были бойцы Красной Армии. Мы успокаивали старика, угощали хлебом с консервами. Дед плакал и смеялся, как ребенок. С большой охотой он рассказал о численности немецкого гарнизона, расположении огневых точек. Дед многое знал, его сведения подтвердили и дополнили наши наблюдения.
Нас отзывали в Никулино на отдых. Дед шел вместе с нами и чувствовал себя почти партизаном. Докукин был уже в Никулине, поэтому нашего «языка» мы сдали прямо ему.
После сытного обеда у командира дед окончательно пришел в себя и перво-наперво спросил, как потребовал: «А газета у вас есть?» Комиссар Полешкин подал ему «Правду». Старик схватил ее и торжественно по складам прочитал: «Прав-да» и повторил: «Прав-да».
Потом протянул газету бойцам: «Читайте, сынки, скорее, что в ней написано! — и, сконфуженно покряхтывая, добавил — Без очков не разберу…» Я подумала, грешным делом, что дедушка просто не умеет читать.
В Никулине нас ожидал сюрприз. Анюта к нашему приходу произвела целую революцию: всех перевела из сараев в жилые дома, а нам, женщинам, по приказанию Докукина, выделили маленький домик с одним окошечком. Вместо выбитых окон — марлевые занавески. Стол, три табуретки, а на нарах — пахучее свежее сено. Такой фешенебельный особняк, что я ахнула. Но Валентина на этот уют взглянула другими глазами.
Мы остались с Анютой вдвоем, сконфуженные и огорченные, хотя и понимали, что Валя неправа. После наших походов, после пота и крови, какое это наслаждение сбросить верхнюю одежду, почувствовать себя свободно хоть на одну ночь. Да и ребята вздохнут без нас. Что поделаешь, мы — женщины! Зачем усложнять жизнь, Она и без того не легка. Через выбитые окна и двери — свежий воздух. Не воняет махрой. Одну плащ-палатку на нары — сено закрыть, другую — на себя — чудесно! Еще впереди и грязь, и пот, и холод, и кровь, и ночи без сна, и тоска по отчему дому, по родным и близким… А сегодня — это наш домик, наш фронтовой уют. И мы — женщины! Хорошо вот так, вдруг почувствовать себя тем, кто ты есть — женщиной. Замечательно!
2-е сентября.
Дед все еще на КП роты, у Докукина. Дали ему военную форму: кирзовые сапоги, брюки, гимнастерку.
Он чувствует себя героем. А как же?.. Он так ловко сумел уйти из-под носа немчуры и полицейских собак. А как быстро и храбро полз за бойцами! Ребята говорят, что ротный никак не может с дедушкой расстаться, потому что он напоминает Докукину его старенького отца, о судьбе которого ничего неизвестно. Вся семья лейтенанта — отец, мать, сестры, братья — на оккупированной немцами территории, в Курской области.
Чудесное раннее утро. Лето с нами не хочет расставаться. Выхожу из нашего «особняка». На улице пустынно, все еще спят. Один дед в военном костюме сидит на крыльце и вертит газету. «Доброе утро, дедушка!»— «Здравствуйте, товарищ боец! — отвечает он мне солидно и просит: — Почитайте!» Я не видела газеты целую вечность. С большим удовольствием выполняю его просьбу. Дедушка радуется успехам фронта, успехам нашей страны. А полицаи-гадюки обманывают народ, бог знает что в голову вбивают людям, а ведь вот же что «Правда» пишет!
На велосипеде подъезжает ротный почтальон Саня Травкин. «Почта! Почта!» — разведчики бегут со всех сторон. По улице катится: «Почта! Почта! Приехал Саня! Травкин приехал!»
— Александру Кузнецову от механического завода! — выкрикивает, стоя на крыльце, Травкин. — Круглову Михаилу — из Сусанина, из колхоза. Зернову — из Варегова, Большесельского района, Лавровой…
Мне пришло сразу три письма: из театра, от секретаря комсомольской организации Ирины Моругиной, из Москвы — от Анны Семеновны Ковалевской и от племянницы. Я читаю свои письма ребятам, которых сегодня почта наша полевая обошла. В первом письме о театре Волкова. Всем, интересно. Ковалевская пишет о театральной Москве. Прочитали письма — как будто побывали в Москве и Ярославле. В письме моей племянницы — фото. На снимке хорошенькая девушка с большими глазами, высоким открытым лбом. Снимок обходит всех разведчиков. «Передай привет племяннице, Софья!» — кричит Голубев.
Каждый день приходят к нам письма из колхозов и с заводов, из шахт и лабораторий, школ и институтов, где мы раньше работали, где нас помнят и ждут, каждый день нам вручают весточки от матерей и отцов, от жен и невест, от любимых и друзей… Как мы ждем писем! Эти письма становятся достоянием всей роты. В них наша жизнь, наша любовь, наша надежда, наша сила.
Старшине Кукуеву пришло письмо из Ярославля, от жены. Он срывается с места, выхватывает долгожданное письмо из рук Сани Травкина. Читает — и лицо его мрачнеет. Жена пишет: «Мне совсем не улыбается остаться в одиночестве. Поэтому я спрашиваю тебя: можно ли мне надеяться, что ты останешься живой и вернешься ко мне. Скажи честно, ждать тебя или нет, а то ведь после войны труднее будет найти себе мужа».